Неужели замаскированный тростником проход к Великой Китайской стене?
— Ну-ка дайте-ка мне вашу перчатку!
— Я уже дал вам одну свою перчатку, — укоризненно сказал Ботболт. — И до сих пор не получил ее обратно!
— Кой черт! Не знаю, куда я ее сунул… Дайте вторую! На этот раз Ботболт не стал пререкаться и безропотно вытащил из кармана перчатку, в которой обслуживал нас во время ужина. Чиж двумя пальцами ухватился за ткань и сунул перчатку в буфет. И через секунду, с величайшими предосторожностями, извлек на свет божий.., початую бутылку “Venve Cliquot Ponsardin”!
— Что скажете, Ботболт? Это та самая бутылка, из которой вы наливали шампанское в последний раз? Аглае Канунниковой, я имею в виду?
Ботболт несколько озадачился.
— Ну же, смотрите! Это она?
— Не знаю…
— Вы поставили ее сюда?
— Нет. Вы же сказали ничего здесь не трогать. Бутылка осталась стоять на столе. К ней я не прикасался.
— До тех пор, пока она не исчезла?
— Я же сказал вам… К бутылке я не прикасался и понятия не имею, куда она делась.
— Значит, это не она?
— Не знаю.
— Тогда откуда же взялась эта? Начатая? Или вы храните недопитые бутылки в шкафах?
— Нет, мы не храним недопитые бутылки в шкафах. Их мы храним в холодильнике. Но обычно…
Обычно до этого не доходит, если учесть порочные нравы Доржо и Дугаржапа, ежу понятно!..
— Лично вы ее сюда не ставили? — не унимался Чиж.
— Лично я — нет.
— Ну, хорошо…
Чижа вдруг забила мелкая дрожь, а волосы, солидаризуясь с хохолком, встали дыбом. Оператор завращал глазами и засучил руками в таком бешеном темпе, что его смело можно было назвать прелюдией к эпилептическому припадку. Во всяком случае, я нисколько не удивлюсь, если на губах у умалишенного Чижа вдруг покажется пена.
— Тебе плохо? — участливо спросила я. — Может быть, воды?
— Шампанского! — изрыгнул из себя Чиж. — Я буду пить шампанское.
— В каком смысле? — Я даже оторопела, а невозмутимый Ботболт направился к холодильнику.
— Вы не поняли… Я буду пить это шампанское!
— Какое? — хором воскликнули мы с Ботболтом.
— Вот это самое, — Чиж пальцем указал на бутылку, извлеченную из буфета.
Если до этого у меня еще оставались сомнения в психическом здоровье Чижа, то теперь они исчезли напрочь. “ПетяНоМожноЧиж” был опасно болен, а все мы, вместо того чтобы с почетом препроводить его в больницу им. Скворцова-Степанова, пошли у него на поводу. Да, именно так! Все это время мы выслушивали бредни сумасшедшего.
— Я буду пить это шампанское, — еще раз повторил Чиж и даже закусил губу от бесповоротности решения. Мы с Ботболтом переглянулись.
— Может быть, не стоит шампанское? — Ботболт страдальчески приподнял брови. — Может быть, ограничитесь виски? Или текилой? Или водкой на худой конец?
— Не ограничусь!
— Ну, хорошо… Не хотите крепких напитков, есть замечательное вино. “Шато Доман де Шевалье”… Любой гурман продаст Родину за бутылку “Шевалье”. За пробку от бутылки! Хотите?
— Не хочу! — продолжал кочевряжиться Чиж.
— А может, ликерчику, Чижевич? — встряла я. — Ликерчику, а? Самое то! Ликерчику — и баиньки.
— Я же сказал: я буду пить это шампанское. Дайте мне бокал, Ботболт!
Впрочем, нетерпение Чижа было так велико, что он не стал дожидаться Ботболта, а блохой подскочил к столу и вцепился в бокал.
И в ту же секунду я поняла: этот болван действительно опорожнит проклятую бутылку! Назло мне, назло Ботболту, назло Дашке, назло трем грациям в столовой, назло недобитому фашисту, назло спящему режиссеру, назло отсутствующему хозяину, назло трем трупам… Назло самому себе, наконец! Вот ведь твою мать! Три трупа были еще туда-сюда, они составляли классическое, воспетое мировой культурой триединство… Но четыре! Четыре — это был явный перебор!
— Нет, — дрожащим голосом сказала я и протянула руку к бутылке. — Нет, я не дам тебе пить эту гадость.
— Отпечатки! — простонал Чиж. — Не смей ее касаться, там же отпечатки!
Скорее повинуясь его властному голосу, чем вслушиваясь в слова, я отпрянула от “Veuve Cliquot Ponsardin”.
— Ты идиот! А если это и есть отравленное пойло? Чиж потер взмокший лоб и расплылся в улыбке:
— Ты переживаешь?
— Переживаю. Хватит смертей на сегодня.
— Ты переживаешь из-за этих смертей или из-за меня?
Я надолго замолчала. Я не знала, что ответить. Больше всего я переживала за себя. Вернее, за свой собственный пошатнувшийся рассудок. То, что выйти из этого трижды проклятого дома без потерь не удастся, — свершившийся факт. Но и на роль наперсницы смерти я своего согласия не давала. Весь вопрос сейчас состоит в том, какой репликой закончить пьесу и как побыстрее опустить занавес. И при этом не пришибить декорациями ни в чем не повинных работников сцены.
— Ты не ответила, — напомнил о себе Чиж.
— А ты как думаешь? — осторожно сказала я.
— Хотелось бы, чтобы ты переживала из-за меня.
— Хорошо. Я переживаю из-за тебя.
— Замечательно! Но в общем… Если я правильно оценил ситуацию, ничего страшного в том, что я выпью это чертово шампанское, не будет.
— А если ты не правильно оценил ситуацию?
Чиж развел руками, что могло означать только одно: если он не правильно оценил ситуацию, то в стане дорогих покойников ожидается пополнение.
— Не нужно этого делать, Чиж… Пожалуйста.
— Я просто хочу проверить свою версию. Я подозреваю, что она верна.
— А если неверна?
— Если неверна, пусть высокое собрание выслушает последнюю волю приговоренного к смерти. Вы готовы выслушать ее, Ботболт?
Ботболт кивнул головой в знак согласия.
— Ты готова выслушать ее, Алиса?
— Может быть, для начала напишешь бумажку? — Чиж сознательно играл у меня на нервах, и я была больше не в силах сдерживаться. — “В моей смерти прошу никого не винить…"
— Два свидетеля. Два свидетеля — вполне достаточно.
Никаких бумажек не надо. — Он опустил голову и тихим жалобным голосом попросил:
— Поцелуй меня, пожалуйста.
— Что?!
— Поцелуй меня.
— Не поняла…
— Он попросил, чтобы вы его поцеловали, — просуфлировал Ботболт.
— С какой радости?
— Это — моя последняя воля. Возражения есть? Я молчала.
— Неужели откажешься? — заканючил Чиж. — Отказать приговоренному — это все равно что пьяного обобрать! Это все равно что ребенка ударить. Это все равно что… Это все равно что дать на лапу Генсеку ООН! В рублях!..
Последний аргумент был особенно неотразим, и я решилась. Я подошла к Чижу и, закрыв глаза, поцеловала его в твердую и почему-то пахнущую бензином щеку.
— Не пойдет, — прокомментировал Чиж мой смиренный монашеский поцелуй. — Считай, что пьяного ты уже обобрала!
В общем это соответствовало истине: я обобрала. Но не просто пьяного, а мертвого пьяного. Доржо (или Дугаржапа). Восхитительная платиновая пантера покоилась в моем кармане, и иначе, чем мародерством, назвать это было нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— Ну-ка дайте-ка мне вашу перчатку!
— Я уже дал вам одну свою перчатку, — укоризненно сказал Ботболт. — И до сих пор не получил ее обратно!
— Кой черт! Не знаю, куда я ее сунул… Дайте вторую! На этот раз Ботболт не стал пререкаться и безропотно вытащил из кармана перчатку, в которой обслуживал нас во время ужина. Чиж двумя пальцами ухватился за ткань и сунул перчатку в буфет. И через секунду, с величайшими предосторожностями, извлек на свет божий.., початую бутылку “Venve Cliquot Ponsardin”!
— Что скажете, Ботболт? Это та самая бутылка, из которой вы наливали шампанское в последний раз? Аглае Канунниковой, я имею в виду?
Ботболт несколько озадачился.
— Ну же, смотрите! Это она?
— Не знаю…
— Вы поставили ее сюда?
— Нет. Вы же сказали ничего здесь не трогать. Бутылка осталась стоять на столе. К ней я не прикасался.
— До тех пор, пока она не исчезла?
— Я же сказал вам… К бутылке я не прикасался и понятия не имею, куда она делась.
— Значит, это не она?
— Не знаю.
— Тогда откуда же взялась эта? Начатая? Или вы храните недопитые бутылки в шкафах?
— Нет, мы не храним недопитые бутылки в шкафах. Их мы храним в холодильнике. Но обычно…
Обычно до этого не доходит, если учесть порочные нравы Доржо и Дугаржапа, ежу понятно!..
— Лично вы ее сюда не ставили? — не унимался Чиж.
— Лично я — нет.
— Ну, хорошо…
Чижа вдруг забила мелкая дрожь, а волосы, солидаризуясь с хохолком, встали дыбом. Оператор завращал глазами и засучил руками в таком бешеном темпе, что его смело можно было назвать прелюдией к эпилептическому припадку. Во всяком случае, я нисколько не удивлюсь, если на губах у умалишенного Чижа вдруг покажется пена.
— Тебе плохо? — участливо спросила я. — Может быть, воды?
— Шампанского! — изрыгнул из себя Чиж. — Я буду пить шампанское.
— В каком смысле? — Я даже оторопела, а невозмутимый Ботболт направился к холодильнику.
— Вы не поняли… Я буду пить это шампанское!
— Какое? — хором воскликнули мы с Ботболтом.
— Вот это самое, — Чиж пальцем указал на бутылку, извлеченную из буфета.
Если до этого у меня еще оставались сомнения в психическом здоровье Чижа, то теперь они исчезли напрочь. “ПетяНоМожноЧиж” был опасно болен, а все мы, вместо того чтобы с почетом препроводить его в больницу им. Скворцова-Степанова, пошли у него на поводу. Да, именно так! Все это время мы выслушивали бредни сумасшедшего.
— Я буду пить это шампанское, — еще раз повторил Чиж и даже закусил губу от бесповоротности решения. Мы с Ботболтом переглянулись.
— Может быть, не стоит шампанское? — Ботболт страдальчески приподнял брови. — Может быть, ограничитесь виски? Или текилой? Или водкой на худой конец?
— Не ограничусь!
— Ну, хорошо… Не хотите крепких напитков, есть замечательное вино. “Шато Доман де Шевалье”… Любой гурман продаст Родину за бутылку “Шевалье”. За пробку от бутылки! Хотите?
— Не хочу! — продолжал кочевряжиться Чиж.
— А может, ликерчику, Чижевич? — встряла я. — Ликерчику, а? Самое то! Ликерчику — и баиньки.
— Я же сказал: я буду пить это шампанское. Дайте мне бокал, Ботболт!
Впрочем, нетерпение Чижа было так велико, что он не стал дожидаться Ботболта, а блохой подскочил к столу и вцепился в бокал.
И в ту же секунду я поняла: этот болван действительно опорожнит проклятую бутылку! Назло мне, назло Ботболту, назло Дашке, назло трем грациям в столовой, назло недобитому фашисту, назло спящему режиссеру, назло отсутствующему хозяину, назло трем трупам… Назло самому себе, наконец! Вот ведь твою мать! Три трупа были еще туда-сюда, они составляли классическое, воспетое мировой культурой триединство… Но четыре! Четыре — это был явный перебор!
— Нет, — дрожащим голосом сказала я и протянула руку к бутылке. — Нет, я не дам тебе пить эту гадость.
— Отпечатки! — простонал Чиж. — Не смей ее касаться, там же отпечатки!
Скорее повинуясь его властному голосу, чем вслушиваясь в слова, я отпрянула от “Veuve Cliquot Ponsardin”.
— Ты идиот! А если это и есть отравленное пойло? Чиж потер взмокший лоб и расплылся в улыбке:
— Ты переживаешь?
— Переживаю. Хватит смертей на сегодня.
— Ты переживаешь из-за этих смертей или из-за меня?
Я надолго замолчала. Я не знала, что ответить. Больше всего я переживала за себя. Вернее, за свой собственный пошатнувшийся рассудок. То, что выйти из этого трижды проклятого дома без потерь не удастся, — свершившийся факт. Но и на роль наперсницы смерти я своего согласия не давала. Весь вопрос сейчас состоит в том, какой репликой закончить пьесу и как побыстрее опустить занавес. И при этом не пришибить декорациями ни в чем не повинных работников сцены.
— Ты не ответила, — напомнил о себе Чиж.
— А ты как думаешь? — осторожно сказала я.
— Хотелось бы, чтобы ты переживала из-за меня.
— Хорошо. Я переживаю из-за тебя.
— Замечательно! Но в общем… Если я правильно оценил ситуацию, ничего страшного в том, что я выпью это чертово шампанское, не будет.
— А если ты не правильно оценил ситуацию?
Чиж развел руками, что могло означать только одно: если он не правильно оценил ситуацию, то в стане дорогих покойников ожидается пополнение.
— Не нужно этого делать, Чиж… Пожалуйста.
— Я просто хочу проверить свою версию. Я подозреваю, что она верна.
— А если неверна?
— Если неверна, пусть высокое собрание выслушает последнюю волю приговоренного к смерти. Вы готовы выслушать ее, Ботболт?
Ботболт кивнул головой в знак согласия.
— Ты готова выслушать ее, Алиса?
— Может быть, для начала напишешь бумажку? — Чиж сознательно играл у меня на нервах, и я была больше не в силах сдерживаться. — “В моей смерти прошу никого не винить…"
— Два свидетеля. Два свидетеля — вполне достаточно.
Никаких бумажек не надо. — Он опустил голову и тихим жалобным голосом попросил:
— Поцелуй меня, пожалуйста.
— Что?!
— Поцелуй меня.
— Не поняла…
— Он попросил, чтобы вы его поцеловали, — просуфлировал Ботболт.
— С какой радости?
— Это — моя последняя воля. Возражения есть? Я молчала.
— Неужели откажешься? — заканючил Чиж. — Отказать приговоренному — это все равно что пьяного обобрать! Это все равно что ребенка ударить. Это все равно что… Это все равно что дать на лапу Генсеку ООН! В рублях!..
Последний аргумент был особенно неотразим, и я решилась. Я подошла к Чижу и, закрыв глаза, поцеловала его в твердую и почему-то пахнущую бензином щеку.
— Не пойдет, — прокомментировал Чиж мой смиренный монашеский поцелуй. — Считай, что пьяного ты уже обобрала!
В общем это соответствовало истине: я обобрала. Но не просто пьяного, а мертвого пьяного. Доржо (или Дугаржапа). Восхитительная платиновая пантера покоилась в моем кармане, и иначе, чем мародерством, назвать это было нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95