Кто-то гогочет, аж заливается. Кто-то, забыв о шуме и гаме, ткнулся головой в бок поросенка жареного и храпит да во сне причмокивает.
На мгновение Игорю показалось, что и не люди это вовсе пируют. Навье семя наружу выперло. И будто не лица у людей, а морды звериные. Не руки, а лапы когтистые. Не говорят они, а рыкают страшно. А вместо яств на столе — люди мертвые. Вместо хмельного — кровь.
Оглянулся на Асмуда. А у того голова змеиная. Язык раздвоенный меж ядовитых зубов мелькает. И шипит он жутко:
— Полукровка никчемный… полукровка…
Оторопь взяла кагана Киевского. Глаза зажмурил. Головой тряхнул. Отпустило. Отхлынуло наваждение. Снова в Явь вернулся. Ух…
— Смотри, конунг, — смеется старый варяг, — вот и хозяйка пришла.
Беляна стояла посреди веселья, словно береза белая в дубовом лесу. Смотрела без опаски, но во взгляде ее, почудилось Игорю, было еще что-то. Что-то неуловимое. Он все пытался понять, что же скрывается за этим равнодушным взглядом. Вдруг понял. Брезгливость. И печаль. И неприятие. И понял каган, что так однажды уже смотрели на него.
Он почти не помнил своей матери. Она ушла к предкам, когда ему едва исполнилось четыре лета. Он знал, что не по своей воле стала она женой варяга Хререка. Силой взял ее Ладожский властитель. Приглянулась, и все. И Игорь ребенком нежеланным был. Нечаянным. Дичком рос. Как былинка на ветру.
Однажды напроказил он сильно. Как напроказил, теперь не упомнить. Но помнит каган Киевский, что мать не ругала его. Посмотрела только прямо в глаза сыну. И это в память врезалось. А теперь всплыло. Княгиня Беляна на него, словно мать, смотрела.
От этого взгляда ему стало душно. И одиноко. И захотелось домой. В Киев. Спрятаться от всех. Чтоб в покое оставили. Чтоб не тревожили понапрасну. Тоска защемила в сердце. Аж выть захотелось. Волком выть.
— Что ж ты, княгиня, гостей без присмотра оставила? — спросил Игорь.
— Разве вы в чем нужду терпите? — вопросом на вопрос ответила Беляна. — Или яств вам недостает? А может, вино ромейское тебе по вкусу не пришлось?
— Вино вкусное, тут и говорить нечего. Я такого под Царьградом изрядно попробовал…
— Это когда ромеи твои ладьи пожгли? — Она пожалела о сказанном, но слово не воробей…
— Нет. — Игорь и на этот раз сдержался, — Когда с кесарем мировую пили. Вино то в дань ромейскую вошло.
— Хитер кесарь Цареградский. — Беляна невольно улыбнулась. — Тебе вино в ругу дал, да сам же его и выпил.
Вспыхнул Игорь, точно солома сухая. Только солома быстро прогорает.
— Мне вина не жалко, — сказал, что отрезал.
— Мне, как видишь, тоже.
— Ты для нас, быть может, и другого не пожалеешь, — усмехнулся Игорь.
— Все, что было, на столы выставила, — насторожилась Беляна.
— Вижу. Только не больно весело на твоем пиру.
— Разве? — Княгиня оглянулась на безудержно веселившихся дружинников.
— Почему только отроки нам прислуживают? Девок бы позвала. Пусть бы нам песен попели.
— Я бы с радостью. — Голос княгини дрогнул. — Только разбежались девки. Если бы знали, что Ингварь с женихами в Древлянскую землю за невестами пришел, наверное, сейчас и пели, и плясали бы для вас. А то ведь слух пролетел, что не невесты тем женихам нужны, а приданое. Вот и разбежались.
— Тогда, может, сама нам споешь?
— А что? Петь я люблю, — сказала Беляна. — Но не пристало жене без мужа на пиру петь. Муж вот вернется, так мы вместе споем.
Беляна только сейчас заметила, как внимательно слушает их разговор Асмуд. Он подался вперед, чтобы не пропустить ни слова. Напрягся весь, губы сжал. А выцветшие стариковские глаза впились в княгиню, словно вгрызлись. Она не испугалась этого взгляда. Не потупилась. Смело ответила на него. И вдруг увидела, как в зрачках старого варяга вспыхнул огонь. Огонь ненависти. Он передернул плечами и отвернулся.
«Уж не зелье ли так на него давит? — подумала княгиня. — Ингваря эка перекосило. Руки трясутся. Кровью глаза налились. То в жар его бросает, то в холод. Как бы не вышло чего», — а вслух сказала:
— Ты сам-то петь любишь?
— Отчего ж не спеть, когда время есть. Только сейчас не до песен. Мне с тобой поговорить надо. Не здесь. Уж больно шумно. А разговор наш серьезным будет. На пирах так не говорят, — встал. — Где нам мешать не будут?
— Может, завтра? Говорят же, что утро вечера мудренее.
— Нет, княгиня. Сегодня. Сейчас.
Вот тут Беляна не на шутку испугалась. Поди узнай, что у него на уме. Он же опоенный. Да, видимо, выбора ей не осталось. Ладно. Защити Даждьбоже. Оборони от злого. Не хотел же Путята ее сюда пускать. Сама в Пекло сунулась. Видно, самой и выбираться.
— Пойдем, — сказала. — Поговорим.
Когда они выходили из палаты советов, Беляна заметила, как Путята кивнул ей украдкой. Спокойнее на душе от этого стало. А еще увидела она, что старейшины мирно спят, примостившись под лавками, точно не было ни шума, ни гама.
— Совсем как дети малые, — прошептала она.
— Или воины, в битвах закаленные, — хмыкнул Игорь.
Дальше шли молча.
Поднялись в княжеские покои…
Здесь было темно и тихо, словно вымерло все.
А еще третьего дня в детинце шум стоял похлеще нонешнего.
Владана, девка сенная, рев подняла. Узнала она, что болярин Грудич собрался после возвращения из ятвигского похода не на ней, а на Загляде, дочери ключника Домовита, жениться. Будто и сговор уж был.
Сцепились они, точно кошки дикие. Чуть друг другу волосы не повыдирали. Насилу растащили их.
И не страшило их, что Ингварь под стены коростеньские подходил, что земля Древлянская огнем пылала. И что Грудич сам мог в ятвигском уделе голову сложить. Любовь да обман в тот миг важнее были.
Ярко пылали костры на стогне. Золотые отблески играли на черных бревенчатых стенах Большого крыльца, по которому шли Беляна с Игорем. Чуяла княгиня Древлянская тяжелое дыхание за своей спиной. И старалась догадаться, о чем с ней хочет говорить каган Киевский. Впрочем, о чем может захватчик с побежденным говорить?
Кагана Киевского шатало. Иногда казалось, что пол уходит из-под ног. Порой чудилось, что тот же пол норовит его по лицу ударить. А потом вдруг привиделось, будто не отблески огневые на стенах пляшут, а навки бесстыдные в пляс пустились. В объятия жаркие его манят. Улыбаются ласково. Зазывают к себе. Губами алыми непотребства нашептывают. Блаженства неземные сулят…
…и отхлынуло все…
А впереди княгиня Древлянская идет. Не идет даже, павой плывет. Лебедем. Бедрами покачивает. И чувствует каган, как в нем Блуд просыпается…
«Вот ведь, как вино ромейское в теле взыграло», — подумал Игорь.
Не знал он, что не вино, а зелье, Путятой подсыпанное, ему ум за разум заводит. А если б знал? Несдобровать тогда болярину младшей дружины. Ох несдобровать…
— Куда ты меня ведешь, княгиня?
— Вот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
На мгновение Игорю показалось, что и не люди это вовсе пируют. Навье семя наружу выперло. И будто не лица у людей, а морды звериные. Не руки, а лапы когтистые. Не говорят они, а рыкают страшно. А вместо яств на столе — люди мертвые. Вместо хмельного — кровь.
Оглянулся на Асмуда. А у того голова змеиная. Язык раздвоенный меж ядовитых зубов мелькает. И шипит он жутко:
— Полукровка никчемный… полукровка…
Оторопь взяла кагана Киевского. Глаза зажмурил. Головой тряхнул. Отпустило. Отхлынуло наваждение. Снова в Явь вернулся. Ух…
— Смотри, конунг, — смеется старый варяг, — вот и хозяйка пришла.
Беляна стояла посреди веселья, словно береза белая в дубовом лесу. Смотрела без опаски, но во взгляде ее, почудилось Игорю, было еще что-то. Что-то неуловимое. Он все пытался понять, что же скрывается за этим равнодушным взглядом. Вдруг понял. Брезгливость. И печаль. И неприятие. И понял каган, что так однажды уже смотрели на него.
Он почти не помнил своей матери. Она ушла к предкам, когда ему едва исполнилось четыре лета. Он знал, что не по своей воле стала она женой варяга Хререка. Силой взял ее Ладожский властитель. Приглянулась, и все. И Игорь ребенком нежеланным был. Нечаянным. Дичком рос. Как былинка на ветру.
Однажды напроказил он сильно. Как напроказил, теперь не упомнить. Но помнит каган Киевский, что мать не ругала его. Посмотрела только прямо в глаза сыну. И это в память врезалось. А теперь всплыло. Княгиня Беляна на него, словно мать, смотрела.
От этого взгляда ему стало душно. И одиноко. И захотелось домой. В Киев. Спрятаться от всех. Чтоб в покое оставили. Чтоб не тревожили понапрасну. Тоска защемила в сердце. Аж выть захотелось. Волком выть.
— Что ж ты, княгиня, гостей без присмотра оставила? — спросил Игорь.
— Разве вы в чем нужду терпите? — вопросом на вопрос ответила Беляна. — Или яств вам недостает? А может, вино ромейское тебе по вкусу не пришлось?
— Вино вкусное, тут и говорить нечего. Я такого под Царьградом изрядно попробовал…
— Это когда ромеи твои ладьи пожгли? — Она пожалела о сказанном, но слово не воробей…
— Нет. — Игорь и на этот раз сдержался, — Когда с кесарем мировую пили. Вино то в дань ромейскую вошло.
— Хитер кесарь Цареградский. — Беляна невольно улыбнулась. — Тебе вино в ругу дал, да сам же его и выпил.
Вспыхнул Игорь, точно солома сухая. Только солома быстро прогорает.
— Мне вина не жалко, — сказал, что отрезал.
— Мне, как видишь, тоже.
— Ты для нас, быть может, и другого не пожалеешь, — усмехнулся Игорь.
— Все, что было, на столы выставила, — насторожилась Беляна.
— Вижу. Только не больно весело на твоем пиру.
— Разве? — Княгиня оглянулась на безудержно веселившихся дружинников.
— Почему только отроки нам прислуживают? Девок бы позвала. Пусть бы нам песен попели.
— Я бы с радостью. — Голос княгини дрогнул. — Только разбежались девки. Если бы знали, что Ингварь с женихами в Древлянскую землю за невестами пришел, наверное, сейчас и пели, и плясали бы для вас. А то ведь слух пролетел, что не невесты тем женихам нужны, а приданое. Вот и разбежались.
— Тогда, может, сама нам споешь?
— А что? Петь я люблю, — сказала Беляна. — Но не пристало жене без мужа на пиру петь. Муж вот вернется, так мы вместе споем.
Беляна только сейчас заметила, как внимательно слушает их разговор Асмуд. Он подался вперед, чтобы не пропустить ни слова. Напрягся весь, губы сжал. А выцветшие стариковские глаза впились в княгиню, словно вгрызлись. Она не испугалась этого взгляда. Не потупилась. Смело ответила на него. И вдруг увидела, как в зрачках старого варяга вспыхнул огонь. Огонь ненависти. Он передернул плечами и отвернулся.
«Уж не зелье ли так на него давит? — подумала княгиня. — Ингваря эка перекосило. Руки трясутся. Кровью глаза налились. То в жар его бросает, то в холод. Как бы не вышло чего», — а вслух сказала:
— Ты сам-то петь любишь?
— Отчего ж не спеть, когда время есть. Только сейчас не до песен. Мне с тобой поговорить надо. Не здесь. Уж больно шумно. А разговор наш серьезным будет. На пирах так не говорят, — встал. — Где нам мешать не будут?
— Может, завтра? Говорят же, что утро вечера мудренее.
— Нет, княгиня. Сегодня. Сейчас.
Вот тут Беляна не на шутку испугалась. Поди узнай, что у него на уме. Он же опоенный. Да, видимо, выбора ей не осталось. Ладно. Защити Даждьбоже. Оборони от злого. Не хотел же Путята ее сюда пускать. Сама в Пекло сунулась. Видно, самой и выбираться.
— Пойдем, — сказала. — Поговорим.
Когда они выходили из палаты советов, Беляна заметила, как Путята кивнул ей украдкой. Спокойнее на душе от этого стало. А еще увидела она, что старейшины мирно спят, примостившись под лавками, точно не было ни шума, ни гама.
— Совсем как дети малые, — прошептала она.
— Или воины, в битвах закаленные, — хмыкнул Игорь.
Дальше шли молча.
Поднялись в княжеские покои…
Здесь было темно и тихо, словно вымерло все.
А еще третьего дня в детинце шум стоял похлеще нонешнего.
Владана, девка сенная, рев подняла. Узнала она, что болярин Грудич собрался после возвращения из ятвигского похода не на ней, а на Загляде, дочери ключника Домовита, жениться. Будто и сговор уж был.
Сцепились они, точно кошки дикие. Чуть друг другу волосы не повыдирали. Насилу растащили их.
И не страшило их, что Ингварь под стены коростеньские подходил, что земля Древлянская огнем пылала. И что Грудич сам мог в ятвигском уделе голову сложить. Любовь да обман в тот миг важнее были.
Ярко пылали костры на стогне. Золотые отблески играли на черных бревенчатых стенах Большого крыльца, по которому шли Беляна с Игорем. Чуяла княгиня Древлянская тяжелое дыхание за своей спиной. И старалась догадаться, о чем с ней хочет говорить каган Киевский. Впрочем, о чем может захватчик с побежденным говорить?
Кагана Киевского шатало. Иногда казалось, что пол уходит из-под ног. Порой чудилось, что тот же пол норовит его по лицу ударить. А потом вдруг привиделось, будто не отблески огневые на стенах пляшут, а навки бесстыдные в пляс пустились. В объятия жаркие его манят. Улыбаются ласково. Зазывают к себе. Губами алыми непотребства нашептывают. Блаженства неземные сулят…
…и отхлынуло все…
А впереди княгиня Древлянская идет. Не идет даже, павой плывет. Лебедем. Бедрами покачивает. И чувствует каган, как в нем Блуд просыпается…
«Вот ведь, как вино ромейское в теле взыграло», — подумал Игорь.
Не знал он, что не вино, а зелье, Путятой подсыпанное, ему ум за разум заводит. А если б знал? Несдобровать тогда болярину младшей дружины. Ох несдобровать…
— Куда ты меня ведешь, княгиня?
— Вот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87