Знаю ведь, что ничего страшного не будет, а все равно боязно.
Одно радует. Сегодня на рассвете по всей земле Древлянской недоросли и девки в проруби сигать будут. Чтобы показать Даждьбогу, что силен дух у внуков его. Чтобы древлянами полноправными стать.
В деревнях сходом решают, кто такого почета удостоен будет. По подворьям отцы, с одобрения младших ведунов, своих чад в древлян обращают. Ну а в Коростене Гостомысл решил. Кому в Уж окунуться можно, а кому до следующей зимы подождать.
По такому случаю даже отец от всех дел отказался. А мне-то радость! Я ж его почти и не видел. А тут такой случай представился.
Людей на реке собралось — что вече на стогне. Все про свои беды на время забыли. Песни поют. Пляшут. Смеются.
Уж вечереть стало. Мороз крепчает. А у древлян веселье только жарче разгорается. По берегам костры разожгли. В доме Даждьбоговом Гостомысл требу сотворил. Потом младшая дружина на старшую в кулачки пошла. Стенка на стенку. Вот смеху-то было.
Старшие посильнее, зато младшие поувертливей. Дашь на дашь получилось. Тогда отец старшей дружине на подмогу пришел. А младшая дружина без болярина осталась. Еще по осени Путята с двумя своими побратимами сгинули. Вот младшим и пришлось поражение признать. Они-то ватагой пошли. А отец своих по-разумному выставил. С боков зажал. Они пощады и запросили.
Побор все порывался за младших вступиться, да его жена Милава не пустила. Побоялась, что зашибут. Ну, так он на стрельбище отквитался. Так стрелы клал, что любо-дорого. Одну в одну.
— Слава Побору! — люди кричали.
Только болярин Дедята ему в поединщики годился. Тот тоже стрелы пускал — залюбуешься. Каждый выстрел, что песня.
— Слава Дедяте!
Но не сдюжил болярин. Одну стрелу в ночь темную отправил. Так, что благодар от отца Побору достался. Шапку соболью да рукавицы бисером шитые под крики радостные старику вручил.
— Слава князю Малу!
Так, за игрищами, и не заметили, что светать начало.
Народ у проруби собрался. Лед с полыньи вычистили. Кощуны петь стали. Даждьбога славить.
И про других богов не забывали. Своя часть славы и Велесу, и Радогосту, и Макощи, и Световиту досталась. Про Коляду не забыли. И даже шутнику Китаврасу немного славы перепало. Только Перун Полянский ни с чем остался. Не заслужил он от Древлянской земли славления.
Вот и солнце зимнее из-за окоема показалось. Настала пора посвящение проводить.
Шестеро нас было. Четыре послуха да две девки.
Одну я знал. Она из холопок бывших была. Отец ее вместе с Колобудом за конями смотрел, мать — ткачиха. Поволоки льняные ткала. А дочь их, 0брада, в сенных девках под Домовитовым призором послух коротала. Да матери помогала. Вот теперь и она для посвящения дозрела. Видать, замуж собралась.
А другая из незнакомых. И мать я ее не знал. Да и отец мне незнаком был. Видать, с разоренного варягами подворья они пришли.
А между тем Гостомысл наши имена огласил. Значит, настал и наш черед внуков Даждьбоговых порадовать.
Первым, как самый старший, Жарох пошел. Кожух с себя скинул. Телешом остался. Подбежал под крики к князю. Поклонился до земли. Участи своей ждать стал.
— В знахари тебя определяю! Белореву в помощники! — громко выкрикнул отец.
— Слава тебе, княже, — снова поклонился отцу Жарох. — Слава тебе, Даждьбоже! — навстречу солнцу поклон отвесил.
Да с разбегу в полынью сиганул. Брызги во все стороны. Крики. Здравицы. Смех.
Вышел бывший послух из полыньи. По лесенке на лед поднялся. А тут уж Гостомысл его поджидает. А с ним помощники. Выбеленным льном его насухо вытерли. Порты новые натянули. В шубу бобровую укутали. Шапку кунью на голову надели.
Меховые онучи на ноги. Гостомысл чару меда пьяного из серебряного кувшина ему налил. Выпил Жарох. Осушил до дна.
— Слава древлянину Жароху — знахарю! — крикнул ведун.
— Слава! — подхватили люди.
За Жарохом вслед Обрада пошла. Я думал, забоится девка телешом по морозу бегать. Ничего, не застудилась вроде.
Отец ее в ткачихи определил.
— Слава Даждьбогу! — бултых. Брызги до небес.
А она выбралась, оделась, чару меда приняла. Раскраснелась вся. Разрумянилась.
— Слава древлянке Обраде — ткачихе! Потом Красун посвящение получил. Его отец в младшую дружину направил.
— Слава древлянину Красуну — ратнику! Потом та девка незнакомая была.
Была незнакомая — стала своя.
— Слава древлянке Радине — вышивальщице!
— Слава!
Потом Ивица черед пришел.
Его, как и ожидалось, оружейником огласили.
А я все стоял и думал. Вот было бы здорово, если бы Любава здесь очутилась. Ее-то еще прошлой зимой посвятили. Огнищанкой Микула крикнул. Почитай, уж три месяца ее не видел. Соскучился.
— Ты чего, Добрыня, мешкаешь? — подтолкнул меня кто-то.
Разделся я быстро.
К отцу побежал. Подивился тому, что лед мне пятки не морозит.
Поклонился князю.
Посмотрел он. И тут я понял, что любит он меня. Сильно любит. А что суров со мной в последнее время, так это нужно так.
— Быть тебе, Добрын, после меня князем Древлянским!
— Слава тебе, княже!
— Слава! — люди закричали.
— Слава тебе, Даждьбоже!
Разбежался я посильнее, чтобы прыгать сподручнее было. Оскользнулся на краю полыньи да со всего маху в воду плюхнулся.
Кипятком обожгла вода ледяная. Дух вышибла. Насилу я лестницу рукой нащупал. Выбрался на лед. Огляделся. Смеется народ. И я засмеялся.
— Ты чего стоишь? — Гостомысл прикрикнул. — Сюда давай. Поживее!
Вытерли меня. Укутали. Шапка велика оказалась. Глаза мехом застила. Слышу, Гостомысл ругается:
— Как же вы кувшин уронили? Ему же согреться надо.
— А вот же есть медовуха, — сказал кто-то. Налили чару. Поднесли. Я выпил до донышка.
Пожаром во мне мед пьяный вспыхнул. Тепло стало. Жарко даже.
— Слава древлянину Добрыну, грядущему князю земли Древлянской!
— Слава! — оглушило аж.
— В детинец новых древлян князь Мал зовет. Пировать будем…
Повели нас всех в Коростень. Там уж столы накрыли, чтобы новопосвященных древлян прославлять. А люди у полыньи столпились. Вода святительная целебной силой наполнилась. Каждый хотел той воды набрать.
А мне на подъеме к воротам городским нехорошо стало. Голова закружилась. Вокруг смотрю, а земля в пляс пустилась.
«От меду пьяного со мной приключилось такое», — подумал.
Потом прошло вроде. Раздышался.
А как в город вошли, совсем дурно стало. Рвать начало.
— Это от медовухи, — сказал Жарох. — Мал он больно, чтобы мед пьяный, да еще так много, пить.
Л я на снег повалился. Чую, не встать мне. Все перед глазами плывет. И снова липкий комок к горлу подступил. Вырвало.
— При чем тут мед! — сквозь забытье услышал я крик Белорева. — Ты что? Не видишь? Его же кровью наизнанку выворачивает!
Больше я уже ничего не слышал…
20 января 943 г.
— Везет тебе, княжич, словно утопленнику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Одно радует. Сегодня на рассвете по всей земле Древлянской недоросли и девки в проруби сигать будут. Чтобы показать Даждьбогу, что силен дух у внуков его. Чтобы древлянами полноправными стать.
В деревнях сходом решают, кто такого почета удостоен будет. По подворьям отцы, с одобрения младших ведунов, своих чад в древлян обращают. Ну а в Коростене Гостомысл решил. Кому в Уж окунуться можно, а кому до следующей зимы подождать.
По такому случаю даже отец от всех дел отказался. А мне-то радость! Я ж его почти и не видел. А тут такой случай представился.
Людей на реке собралось — что вече на стогне. Все про свои беды на время забыли. Песни поют. Пляшут. Смеются.
Уж вечереть стало. Мороз крепчает. А у древлян веселье только жарче разгорается. По берегам костры разожгли. В доме Даждьбоговом Гостомысл требу сотворил. Потом младшая дружина на старшую в кулачки пошла. Стенка на стенку. Вот смеху-то было.
Старшие посильнее, зато младшие поувертливей. Дашь на дашь получилось. Тогда отец старшей дружине на подмогу пришел. А младшая дружина без болярина осталась. Еще по осени Путята с двумя своими побратимами сгинули. Вот младшим и пришлось поражение признать. Они-то ватагой пошли. А отец своих по-разумному выставил. С боков зажал. Они пощады и запросили.
Побор все порывался за младших вступиться, да его жена Милава не пустила. Побоялась, что зашибут. Ну, так он на стрельбище отквитался. Так стрелы клал, что любо-дорого. Одну в одну.
— Слава Побору! — люди кричали.
Только болярин Дедята ему в поединщики годился. Тот тоже стрелы пускал — залюбуешься. Каждый выстрел, что песня.
— Слава Дедяте!
Но не сдюжил болярин. Одну стрелу в ночь темную отправил. Так, что благодар от отца Побору достался. Шапку соболью да рукавицы бисером шитые под крики радостные старику вручил.
— Слава князю Малу!
Так, за игрищами, и не заметили, что светать начало.
Народ у проруби собрался. Лед с полыньи вычистили. Кощуны петь стали. Даждьбога славить.
И про других богов не забывали. Своя часть славы и Велесу, и Радогосту, и Макощи, и Световиту досталась. Про Коляду не забыли. И даже шутнику Китаврасу немного славы перепало. Только Перун Полянский ни с чем остался. Не заслужил он от Древлянской земли славления.
Вот и солнце зимнее из-за окоема показалось. Настала пора посвящение проводить.
Шестеро нас было. Четыре послуха да две девки.
Одну я знал. Она из холопок бывших была. Отец ее вместе с Колобудом за конями смотрел, мать — ткачиха. Поволоки льняные ткала. А дочь их, 0брада, в сенных девках под Домовитовым призором послух коротала. Да матери помогала. Вот теперь и она для посвящения дозрела. Видать, замуж собралась.
А другая из незнакомых. И мать я ее не знал. Да и отец мне незнаком был. Видать, с разоренного варягами подворья они пришли.
А между тем Гостомысл наши имена огласил. Значит, настал и наш черед внуков Даждьбоговых порадовать.
Первым, как самый старший, Жарох пошел. Кожух с себя скинул. Телешом остался. Подбежал под крики к князю. Поклонился до земли. Участи своей ждать стал.
— В знахари тебя определяю! Белореву в помощники! — громко выкрикнул отец.
— Слава тебе, княже, — снова поклонился отцу Жарох. — Слава тебе, Даждьбоже! — навстречу солнцу поклон отвесил.
Да с разбегу в полынью сиганул. Брызги во все стороны. Крики. Здравицы. Смех.
Вышел бывший послух из полыньи. По лесенке на лед поднялся. А тут уж Гостомысл его поджидает. А с ним помощники. Выбеленным льном его насухо вытерли. Порты новые натянули. В шубу бобровую укутали. Шапку кунью на голову надели.
Меховые онучи на ноги. Гостомысл чару меда пьяного из серебряного кувшина ему налил. Выпил Жарох. Осушил до дна.
— Слава древлянину Жароху — знахарю! — крикнул ведун.
— Слава! — подхватили люди.
За Жарохом вслед Обрада пошла. Я думал, забоится девка телешом по морозу бегать. Ничего, не застудилась вроде.
Отец ее в ткачихи определил.
— Слава Даждьбогу! — бултых. Брызги до небес.
А она выбралась, оделась, чару меда приняла. Раскраснелась вся. Разрумянилась.
— Слава древлянке Обраде — ткачихе! Потом Красун посвящение получил. Его отец в младшую дружину направил.
— Слава древлянину Красуну — ратнику! Потом та девка незнакомая была.
Была незнакомая — стала своя.
— Слава древлянке Радине — вышивальщице!
— Слава!
Потом Ивица черед пришел.
Его, как и ожидалось, оружейником огласили.
А я все стоял и думал. Вот было бы здорово, если бы Любава здесь очутилась. Ее-то еще прошлой зимой посвятили. Огнищанкой Микула крикнул. Почитай, уж три месяца ее не видел. Соскучился.
— Ты чего, Добрыня, мешкаешь? — подтолкнул меня кто-то.
Разделся я быстро.
К отцу побежал. Подивился тому, что лед мне пятки не морозит.
Поклонился князю.
Посмотрел он. И тут я понял, что любит он меня. Сильно любит. А что суров со мной в последнее время, так это нужно так.
— Быть тебе, Добрын, после меня князем Древлянским!
— Слава тебе, княже!
— Слава! — люди закричали.
— Слава тебе, Даждьбоже!
Разбежался я посильнее, чтобы прыгать сподручнее было. Оскользнулся на краю полыньи да со всего маху в воду плюхнулся.
Кипятком обожгла вода ледяная. Дух вышибла. Насилу я лестницу рукой нащупал. Выбрался на лед. Огляделся. Смеется народ. И я засмеялся.
— Ты чего стоишь? — Гостомысл прикрикнул. — Сюда давай. Поживее!
Вытерли меня. Укутали. Шапка велика оказалась. Глаза мехом застила. Слышу, Гостомысл ругается:
— Как же вы кувшин уронили? Ему же согреться надо.
— А вот же есть медовуха, — сказал кто-то. Налили чару. Поднесли. Я выпил до донышка.
Пожаром во мне мед пьяный вспыхнул. Тепло стало. Жарко даже.
— Слава древлянину Добрыну, грядущему князю земли Древлянской!
— Слава! — оглушило аж.
— В детинец новых древлян князь Мал зовет. Пировать будем…
Повели нас всех в Коростень. Там уж столы накрыли, чтобы новопосвященных древлян прославлять. А люди у полыньи столпились. Вода святительная целебной силой наполнилась. Каждый хотел той воды набрать.
А мне на подъеме к воротам городским нехорошо стало. Голова закружилась. Вокруг смотрю, а земля в пляс пустилась.
«От меду пьяного со мной приключилось такое», — подумал.
Потом прошло вроде. Раздышался.
А как в город вошли, совсем дурно стало. Рвать начало.
— Это от медовухи, — сказал Жарох. — Мал он больно, чтобы мед пьяный, да еще так много, пить.
Л я на снег повалился. Чую, не встать мне. Все перед глазами плывет. И снова липкий комок к горлу подступил. Вырвало.
— При чем тут мед! — сквозь забытье услышал я крик Белорева. — Ты что? Не видишь? Его же кровью наизнанку выворачивает!
Больше я уже ничего не слышал…
20 января 943 г.
— Везет тебе, княжич, словно утопленнику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87