Не помню я, как внутри очутился. Заорал на ключника. Голос сорвался. Петуха дал:
— Вы тут что?! С разума сошли?! Почему двери на запоре?
— А ты чего по ночам блукаешь? — спокойно так Домовит спросил.
Я ошалело вытаращился на него:
— Сроду же не запирали.
— Сроду не запирали, а сегодня князь велел. — Невозмутимость Домовита было мне, как снадобье успокоительное. — Я же думал, что ты уж спишь. Вот и притворил. А ты где-то шлындаешь.
— Отец спит? — Тревога за него всколыхнула душу.
— Да. У себя. Устал он с дороги. Велел не будить. А ты чего такой взбаламученный?
— Нет… ничего… темени испугался.
— Так луна ж на дворе. Эх ты, — вздохнул ключник. — Здоровый уже, а все ночи пужаешься. Спать иди. — Он зевнул, снова запер двери и пошел к себе.
Я тоже к себе поднялся…
Только не спалось…
Никак я понять не мог, почему меня жизни лишить хотели. Почему? Да и кому это нужно?..
Все же заснул…
И во сне Любаву увидел. Словно мучает девчонку страшный зверь. Ящур злой. Обвил ее кольцами. Головами рогатыми шипит. А голов у него целых семь. И у всех лица варяга угрюмого. Того, что я лопатой забил.
Увидал меня Ящур. Засмеялся жутко. Головами замотал. Языками раздвоенными сучит. Не хуже гадюки-змеи лесной.
— Зачем, — шипит, — ты меня жизни лишил? А Любава стоит — ни жива ни мертва. Только в глазах у нее тоска смертная.
— Отпусти ее, — я ему в ответ. — Я тебя жизни лишил, мне и ответ держать. Отпусти.
Смотрю, а он хватку свою ослабил. Кольца развил. На меня пополз. Боязно мне. Так боязно, что зуб на зуб не попадает. А он все ближе и ближе. Плюет в меня огнем. Из ноздрей пар повалил.
Окутало все вокруг этим паром. Где Любава? Где Ящур? Не разобрать. И только фыр-фыр-фыр… Стрела опереньем прошелестела. И мне прямо в грудь. Впилась в самое сердце. И душно мне стало. Пар вокруг. Жарко. Точно в Микулиной бане. Я вздохнуть хочу — не получается. Стрела мешает. Древко ей обломать собираюсь, только руки у меня короткими стали. Никак не дотянусь.
И вдруг понимаю, что все это снится мне. И стрела сразу пропала. И пар из ящуровых ноздрей развеялся. И стою я под кустом ореховым. Вьюга кругом. Зима. А передо мной волк стоит. На меня смотрит. И ведь знаю я, что вырос уже давно, а все как маленький.
— Избавиться от меня хотел? — человеческим голосом волк мне говорит. — Ан не выйдет, — и в оскале клык желтый показал.
Потом подошел ко мне. Лапу задрал. Возле правой моей ноги. Пометил меня и прочь потрусил…
А я вскочил с лежака, словно ужаленный. Темно кругом. Тихо, как в скрыне. И никак я понять не могу, то ли во сне он мне привиделся, то ли наяву?..
Понял, что это сон. Просто сон. Упал на лежак и… точно в омут провалился…
28 августа 942 г.
Утром я проснулся раньше всех. Только рассвет забрезжил. Поежился от утреннего холодка, а из головы давешний сон не идет. Хоть снова к Берисаве езжай — страх прогонять.
Подошел к оконцу, на небушко заалевшее посмотрел.
— Куда ночь, туда и сон, — сказал, как бабуля учила.
И полегчало вроде. Так что и рад бы я к Берисаве отправиться да Любаву повидать, только недосуг мне. Сперва узнать надо, кто стрелял в меня. И зачем?
Спустился я вниз, через горницу, тихо, чтоб не разбудить домочадцев, прошел. Двери отворил. На рассветную стынь вышел.
А Коростень уж оживать начал. Холопы рты в зевоте дерут. Доспал не доспал, а управляться надо. Знают, что Домовит-ключник с них строго спросит.
Даже дочь свою, Загляду, не жалеет. Ни свет ни заря, а она уже откуда-то к детинцу бежит. В руках корзина с бельем.
— Здраве буде, княжич. Что-то ты раненько нынче.
— Не спится. Утро хорошее.
— Утро знатное, — улыбнулась она. — Над Ужом туманище. Хоть топор вешай.
— На реке была?
— На реке, — кивнула. — Прополоскала кое-какую одёжу для Малуши. Да еще колту искала. Хоть Перунов день минул, только мы все одно вчера купались. За все лето третий раз.
— Да, — согласился я, — лета почитай, что и не было. То дожди. То Ингварь… И что с колтами?
— Да потеряла одну. Вот с утра поискать решила. А то батюшка заругает. От матери они остались. Память ее.
— Нашла?
— Какое там! — поправила она сползшую с бедра корзину. — Говорю ж — туман. Как теперь перед батюшкой виниться? — и задумалась на мгновение, а потом добавила: — А вода теплая, как молоко парное. Ты-то небось тоже на реку?
— Нет. У меня другие дела.
— Загляда! — услышали мы голос ключника.
— Батюшка зовет, побегу я. — И сенная девка скрылась в детинце.
Я ей вслед посмотрел, а потом прошел по Большому крыльцу. Поднялся по крутой скрипучей лестнице (и как только шею не свернул, вчера в темноте по ней сбегая) на помост. Со вчерашнего вечера здесь никого не было. Вон и стрелы из стены торчат.
Меня даже передернуло от мысли, что я мог здесь остаться. Стрела бы пришила. Так и висел бы на ней, пристрелянный, пока не нашли.
Я стрелы из бревен вынул. Смотрю — не наши. У наших жала одноперые, словно капля вытянутая. А эти на три пера. С закусами и кровотоком. Отродясь у Жирота таких наконечников не было. Значит, не Людо-стрельник их делал. И у руси стрелы другие. Я их еще по Припяти помню. У них они черненые и короткие. Так что и не киевский оружейник эти мастерил. А кто? Откуда они здесь взялись?
Заглянул в башню. И здесь две таких же. Чужой был в Коростене. Неизвестный. А как сквозь охрану прошел? Как на башне крепостной пристроился, что и не заметил никто? Куда потом делся? Почему меня не пристрелил, когда я перед дверью в детинец плясал? Ведь я у него точно на ладошке был. Ерши меня да нанизывай.
Я спустился вниз. Подошел к воротам коростеньским.
— Здраве буде, княжич, — услышал.
— И тебе здоровья, Гутора, — вспомнил я имя стражника.
— Далеко ли собрался?
— Считай, пришел уже. Ты мне вот что, Гутора, скажи. Не ты ли вчера вечером стражу нес?
— Я, — ответил ратник и копье тяжелое на другое плечо переложил. — А что стряслось?
— Чужих никого не было?
— Да ну, — помотал тот головой, — откуда ж чужие? Русь все дороги перекрыла. Только древлян по ним пропускает. Видать, боится Ингварь, что купчины нам вместе с тафтой и камкой мечи да железо привезут. Будто нет в лесу тропинок да обходов, — подмигнул он мне и улыбнулся довольно.
— А много ли здесь вчера народу перебывало?
— Да и не сосчитать, — ответил стражник. — Вон, опять же, князь проезжал. Обоз привел из Смоленска. Как раз с тем, чего так русь опасается.
— А с обозом кривичи пришли?
— Наши. Куденя у них за коренного. Он же с рукой своей в лучники боле не годится. Вот князь его и приставил обозы водить. Жалко. Справным ратником был.
— Жалко, — согласился я, вспомнив, как мы с Куденей в дозор по ятвигскому бору шли.
— Так ты чего хотел-то, княжич? Или потерял кого? — Гутора рад был с утра пораньше языком почесать.
— Скорее нашел, — ухмыльнулся я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87