Только о том думай, как супротивника одолеть, — смотрит, а в глазах огорчение.
Посмотрел он так на меня и в детинец пошел. На ходу о чем-то с Гостомыслом толкуя.
Раньше от таких слов я бы расстроился сильно. Но это раньше. А сейчас мне Любава все расстройства заслонила.
Тут и Красун ко мне подошел. Подняться пособил.
— Что ж ты раньше-то себя мутузить позволял, коли вертлявый такой?
— Так ведь старших уважать надо, — ответил я ему. — Меня так матушка учила.
— Дурной ты, княжич. Как есть дурной, — сказал он и прижал по-братски к груди своей. — Пошли, что ли, а то холодно.
— Погоди, — я ему в ответ. — У меня тут еще дело есть.
— Ну-ну, — улыбнулся он и поспешил Ивицу с Жарохом помогать.
А я от снега отряхнулся да к Любаве навстречу скорее.
— Ты откуда здесь?
— Да вот, по первопутку приехали. Ругу князю привезли.
— Ну, здраве буде, Любава, — в пояс ей поклонился, словно болярыне.
Это чтобы смущение скрыть. Ведь на глазах у нее Красун меня поборол. Стыдно.
— Здраве буде и тебе, княжич, — ответила она. — Что ж ты меня не по чину величаешь? Огнищанка я — не великих корней.
— Ноне огнищанка, а завтра… как знать?
И вдруг зарделась она. Взор потупила. Я уж подумал — не застращал ли? Совсем смутился.
Так и стоим мы, смутой пришибленные. Что я, что она. А снежинки с неба сыпят. Мороз до костей пробирать начал. А я слова сказать не могу. Боюсь, что снова обижу ее.
— Это что за девка красная? — подлетел к нам Ивиц. — Давай-ка, красавица, погреемся, — обнял вдруг ее и в щеку поцеловал.
Тут уж я не стерпел. С развороту ему в ухо залепил.
— Очумел, что ли? — закричал он, в снегу барахтаясь.
— Рукам воли не давай! — я на него в ответ заорал. — Убью за нее. Понял?
Вскочил Ивиц, с кулаками на меня полез, да не добрался. Схватил его Красун поперек пояса, на плечо взвалил и к ведуну в дом поволок. Кричит Ивиц, вырывается, но поделать ничего не может.
— Прости его, Любава, по глупости он, — сказал я.
— А мне даже понравилось, — она отвечает. Только что мерз, а тут жарко стало. Повернулся я и прочь побрел. А у самого чувство, точно не я Ивицу, а он мне в ухо кулак сунул.
— Княжич! — она мне вслед. Остановился я словно вкопанный. Жду.
— Вправду за меня убьешь?
— А то ты не знаешь? — ответил я, не оборачиваясь.
— Так то вражина варяжский был, а этот же свой.
— Если даже сам Даждьбог тебя обидеть захочет, и его убью. Не посмотрю, что Бог.
Тут спиной чую — подходит. И верно.
Подошла.
В глаза посмотрела.
Ухмыльнулась и сказала:
— А ты растешь, княжич, — повернулась и к воротам пошла.
— Берисаве с Микулой от меня поклон передай, — ей вслед крикнул. А сам думаю: «Вот и пойми их, баб… то ли надежду подарила, то ли попрощалась навек?..»
И учение мое дальше покатилось. Полным ходом. Гостомысл нас к посвящению готовил. Да и Белорев от него не отставал.
Дни напролет мы кощуны распевали. Веды по складням разбирали. Праздники запоминали, когда работать надо, а когда отдыхать. Учились высчитывать начало сева и начало сбора.
Еще травное дело постигали. Снадобья готовили.
Заговоры ратные учили.
На меч. На стрелу каленую, чтоб точнее в цель летела.
Я как-то такой заговор Побору рассказал. Он похвалил меня. Сказал, что это дело нужное. Правильное.
А между тем зима пришла…
Коляду отпраздновали…
Повернулось годовое коло и на новое лето покатилось…
16 января 943 г.
— Ты о чем задумался, княжич? — Белорев строго смотрел на то, как я толку укропное семя в каменной ступке. — Я тебе что говорил? Не про горлиц да ворон в это время думать надо. А про то, как болезнь прогнать. Ну-ка, покажи, что там у тебя получилось?
Я протянул ему ступку. Он запустил в нее пальцы. Достал порошок. Растер его на ладони. Лизнул. Улыбнулся.
— А ничего. Справно. Молодец.
— А у меня посмотри! — Жарох знахарю свою ступку показал.
Посмотрел Белорев. Кивнул довольно. Похвалил сироту. Потом задремавшему Красуну затрещину отвесил. Тот даже подпрыгнул от неожиданности. Ступку выронил. Рассыпалось по полу укропное семя. Ивиц на смех поднял конюхова сына. Тут же и сам подзатыльник получил.
— Вот вдвоем, — строго сказал знахарь, — семя и собирайте. Чтоб ни одного зернышка не осталось.
— Так о чем задумался, Добрыня? — снова спросил знахарь, когда Красун с Ивицом принялись собирать рассыпанный укроп.
— Вот ведь что интересно, — сказал я. — Утро сменяет ночь. Вечер день. Одна седмица другую. То луна на небе, то месяц, то снова луна. За зимой весна наступает, а за осенью зима. Крутится коло. Не останавливается. А зачем?
— Ну и вопрос ты задал, — пожал плечами Белорев. — Тут, оказывается, не вороны и горлицы. Тут о Мире дума. Только вот что я вижу — мужаешь ты, княжич. Помнишь, как я тебя хвостом пугал, а ты боялся?
— Не я, а Гридя…— поправил я его.
— И верно. Не ты. Только не спрашивай «зачем?», так Сварогом заведено. А значит, надо. Голову себе не забивай. Только помни, что дня вчерашнего уже нет. А завтрашний день может и вовсе не прийти. Сейчас живи и радуйся. Сейчас. Понимаешь?
— Порадуешься тут, — это Красун с пола голос подал.
— Что? Тяжело тебе? — наклонился над ним Белорев.
— Да уж не легко.
— А подумай о том, что, когда Ингварь землю Древлянскую порушил, он бы тебя, как ратников, велел со Святища скинуть. Тогда бы не пришлось сейчас по полу ползать.
Красун немного подумал, а потом быстрее начал семена подбирать. Радостно…
18 января 943 г.
Пришел день посвящения. Послухи его три лета ждали. А я вот за половину года обучение осилил. Старался. И за себя, и за Славдю с Гридей.
Да и потом, тоскливо без сверстников было. Послухи особо за собой не звали. А с Ратибором маленьким на коняшках деревянных скакать не особо хотелось.
Отцу не до меня. А одному ни в бор сходить, ни на рыбалку. И про стрелы, что под лежаком спрятаны, все время вспоминалось. Так что не сильно я из Коростеня рвался. Зато старался изо всех сил, чтобы до остальных дотянуться. Даже перестарался немного. Что Белорев, что Гостомысл сторониться меня стали. Уж больно много я к ним с расспросами приставал. А на самый главный вопрос ответа не получил.
Так и не знал я ЗАЧЕМ?
Но, наверное, не на все вопросы стоит ответы получать. Как знахарь сказал? Живи и радуйся? Вот я и жил. И радовался.
А морозы стояли крепкие. Настоящие. Говорили, что птицы на лету замерзают. А вчера мы с Красу-ном на стену лазили. Он сказал, что с утра по нужде вышел, а сходить не смог. Говорит, моча замерзла. Кусками отламывать пришлось. Не поверил я. А он за свое. Пришлось проверять.
Залезли мы, гашники развязали. Помочились. Я себе чуть все хозяйство не отморозил. А моча ничего. Только паром изошла. Возил меня потом Красун полдня на горбу. И поделом ему. Не будет враки разводить.
А сегодня нас посвящать будут. На реке Гостомысл уж и полынью прорубил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Посмотрел он так на меня и в детинец пошел. На ходу о чем-то с Гостомыслом толкуя.
Раньше от таких слов я бы расстроился сильно. Но это раньше. А сейчас мне Любава все расстройства заслонила.
Тут и Красун ко мне подошел. Подняться пособил.
— Что ж ты раньше-то себя мутузить позволял, коли вертлявый такой?
— Так ведь старших уважать надо, — ответил я ему. — Меня так матушка учила.
— Дурной ты, княжич. Как есть дурной, — сказал он и прижал по-братски к груди своей. — Пошли, что ли, а то холодно.
— Погоди, — я ему в ответ. — У меня тут еще дело есть.
— Ну-ну, — улыбнулся он и поспешил Ивицу с Жарохом помогать.
А я от снега отряхнулся да к Любаве навстречу скорее.
— Ты откуда здесь?
— Да вот, по первопутку приехали. Ругу князю привезли.
— Ну, здраве буде, Любава, — в пояс ей поклонился, словно болярыне.
Это чтобы смущение скрыть. Ведь на глазах у нее Красун меня поборол. Стыдно.
— Здраве буде и тебе, княжич, — ответила она. — Что ж ты меня не по чину величаешь? Огнищанка я — не великих корней.
— Ноне огнищанка, а завтра… как знать?
И вдруг зарделась она. Взор потупила. Я уж подумал — не застращал ли? Совсем смутился.
Так и стоим мы, смутой пришибленные. Что я, что она. А снежинки с неба сыпят. Мороз до костей пробирать начал. А я слова сказать не могу. Боюсь, что снова обижу ее.
— Это что за девка красная? — подлетел к нам Ивиц. — Давай-ка, красавица, погреемся, — обнял вдруг ее и в щеку поцеловал.
Тут уж я не стерпел. С развороту ему в ухо залепил.
— Очумел, что ли? — закричал он, в снегу барахтаясь.
— Рукам воли не давай! — я на него в ответ заорал. — Убью за нее. Понял?
Вскочил Ивиц, с кулаками на меня полез, да не добрался. Схватил его Красун поперек пояса, на плечо взвалил и к ведуну в дом поволок. Кричит Ивиц, вырывается, но поделать ничего не может.
— Прости его, Любава, по глупости он, — сказал я.
— А мне даже понравилось, — она отвечает. Только что мерз, а тут жарко стало. Повернулся я и прочь побрел. А у самого чувство, точно не я Ивицу, а он мне в ухо кулак сунул.
— Княжич! — она мне вслед. Остановился я словно вкопанный. Жду.
— Вправду за меня убьешь?
— А то ты не знаешь? — ответил я, не оборачиваясь.
— Так то вражина варяжский был, а этот же свой.
— Если даже сам Даждьбог тебя обидеть захочет, и его убью. Не посмотрю, что Бог.
Тут спиной чую — подходит. И верно.
Подошла.
В глаза посмотрела.
Ухмыльнулась и сказала:
— А ты растешь, княжич, — повернулась и к воротам пошла.
— Берисаве с Микулой от меня поклон передай, — ей вслед крикнул. А сам думаю: «Вот и пойми их, баб… то ли надежду подарила, то ли попрощалась навек?..»
И учение мое дальше покатилось. Полным ходом. Гостомысл нас к посвящению готовил. Да и Белорев от него не отставал.
Дни напролет мы кощуны распевали. Веды по складням разбирали. Праздники запоминали, когда работать надо, а когда отдыхать. Учились высчитывать начало сева и начало сбора.
Еще травное дело постигали. Снадобья готовили.
Заговоры ратные учили.
На меч. На стрелу каленую, чтоб точнее в цель летела.
Я как-то такой заговор Побору рассказал. Он похвалил меня. Сказал, что это дело нужное. Правильное.
А между тем зима пришла…
Коляду отпраздновали…
Повернулось годовое коло и на новое лето покатилось…
16 января 943 г.
— Ты о чем задумался, княжич? — Белорев строго смотрел на то, как я толку укропное семя в каменной ступке. — Я тебе что говорил? Не про горлиц да ворон в это время думать надо. А про то, как болезнь прогнать. Ну-ка, покажи, что там у тебя получилось?
Я протянул ему ступку. Он запустил в нее пальцы. Достал порошок. Растер его на ладони. Лизнул. Улыбнулся.
— А ничего. Справно. Молодец.
— А у меня посмотри! — Жарох знахарю свою ступку показал.
Посмотрел Белорев. Кивнул довольно. Похвалил сироту. Потом задремавшему Красуну затрещину отвесил. Тот даже подпрыгнул от неожиданности. Ступку выронил. Рассыпалось по полу укропное семя. Ивиц на смех поднял конюхова сына. Тут же и сам подзатыльник получил.
— Вот вдвоем, — строго сказал знахарь, — семя и собирайте. Чтоб ни одного зернышка не осталось.
— Так о чем задумался, Добрыня? — снова спросил знахарь, когда Красун с Ивицом принялись собирать рассыпанный укроп.
— Вот ведь что интересно, — сказал я. — Утро сменяет ночь. Вечер день. Одна седмица другую. То луна на небе, то месяц, то снова луна. За зимой весна наступает, а за осенью зима. Крутится коло. Не останавливается. А зачем?
— Ну и вопрос ты задал, — пожал плечами Белорев. — Тут, оказывается, не вороны и горлицы. Тут о Мире дума. Только вот что я вижу — мужаешь ты, княжич. Помнишь, как я тебя хвостом пугал, а ты боялся?
— Не я, а Гридя…— поправил я его.
— И верно. Не ты. Только не спрашивай «зачем?», так Сварогом заведено. А значит, надо. Голову себе не забивай. Только помни, что дня вчерашнего уже нет. А завтрашний день может и вовсе не прийти. Сейчас живи и радуйся. Сейчас. Понимаешь?
— Порадуешься тут, — это Красун с пола голос подал.
— Что? Тяжело тебе? — наклонился над ним Белорев.
— Да уж не легко.
— А подумай о том, что, когда Ингварь землю Древлянскую порушил, он бы тебя, как ратников, велел со Святища скинуть. Тогда бы не пришлось сейчас по полу ползать.
Красун немного подумал, а потом быстрее начал семена подбирать. Радостно…
18 января 943 г.
Пришел день посвящения. Послухи его три лета ждали. А я вот за половину года обучение осилил. Старался. И за себя, и за Славдю с Гридей.
Да и потом, тоскливо без сверстников было. Послухи особо за собой не звали. А с Ратибором маленьким на коняшках деревянных скакать не особо хотелось.
Отцу не до меня. А одному ни в бор сходить, ни на рыбалку. И про стрелы, что под лежаком спрятаны, все время вспоминалось. Так что не сильно я из Коростеня рвался. Зато старался изо всех сил, чтобы до остальных дотянуться. Даже перестарался немного. Что Белорев, что Гостомысл сторониться меня стали. Уж больно много я к ним с расспросами приставал. А на самый главный вопрос ответа не получил.
Так и не знал я ЗАЧЕМ?
Но, наверное, не на все вопросы стоит ответы получать. Как знахарь сказал? Живи и радуйся? Вот я и жил. И радовался.
А морозы стояли крепкие. Настоящие. Говорили, что птицы на лету замерзают. А вчера мы с Красу-ном на стену лазили. Он сказал, что с утра по нужде вышел, а сходить не смог. Говорит, моча замерзла. Кусками отламывать пришлось. Не поверил я. А он за свое. Пришлось проверять.
Залезли мы, гашники развязали. Помочились. Я себе чуть все хозяйство не отморозил. А моча ничего. Только паром изошла. Возил меня потом Красун полдня на горбу. И поделом ему. Не будет враки разводить.
А сегодня нас посвящать будут. На реке Гостомысл уж и полынью прорубил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87