Я стал вольным, и все называли меня только по имени. Но почему-то это не слишком радовало. Может быть, потому, что и раньше со мной не обращались, как с трэлем, а может, скучал по своему бывшему хозяину?
Так я и жил в поселении Торбьерна. Потихоньку лечил людей и ждал, когда же появится обещанная Торбьерг возможность вернуться на родину. И вот однажды такая возможность представилась.
Эйнар, сына Торгейра, зашел на своем кнорре в бухту у Купального склона в конце месяца эггтид. Его путь лежал в Гардерику. Ко мне домой. Он вез на продажу мечи, наконечники для стрел и копий в Хольмгард. Там он договорился с кем-то о крупной сделке, еще в прошлом году, и теперь спешил выполнить свои обязательства.
Он с удовольствием взял меня с собой в качестве толмача.
Накануне отплытия я не выдержал, побежал к Орлиной скале. Я знал, что Орм сильно рассердится, увидев меня, но уйти, не попрощавшись, просто не мог.
Но Орм не рассердился. Наоборот, встреча оказалась бурной. Было много выпито и съедено. Весь вечер Орм шутил, вспоминая, как впервые увидел меня. Как учил уму-разуму. Как перепугался, когда я вдруг заговорил. Как мы вместе слушали песню моря…
И Халльдис суетилась, точно мать, которая провожает сына в дальнюю дорогу…
А на рассвете, когда они с Халльдис вышли меня провожать, он вдруг обнял меня крепко. Постоял так немного, а потом сказал горько:
— Теперь меня навсегда оставит удача, — развернулся и, опустив голову, побрел к дому…
Больше я его никогда не видел. И уже никогда не увижу. Могучего Орма. Страшного видом, но чистого, как та слеза, которая на вкус, как море. Большого Человека с душой ребенка…
Я считал дни…
Я все время сидел на носу кнорра и смотрел вдаль…
Я ждал, когда же вдали появится желанный берег…
Нам снова везло. Ветер был попутным, и кнорр весело бежал навстречу восходящему солнцу. А мне казалось, что мы еле плетемся, что устье Нево-реки никогда не покажется. Только я напрасно переживал…
Сначала мы зашли в Неву. Затем прошли по Ладожскому озеру, которое мало чем отличалось от моря. Разве что вода в нем была не соленая да по берегам поднимались леса.
Я знал, что до моих родных пущей и боров еще очень далеко. Что в здешних краях живут не древляне, а словены. Но все равно с жадностью вглядывался в берега: а вдруг сейчас из чащи выйдет Белорев, который в поисках своих трав забрел так далеко на полночь. Но нет, не было видно знахаря. Только лоси да медведи выходили к озеру на водопой…
А потом была Ладога-град. И я чуть не закричал от счастья, когда услышал родную сердцу речь…
Крепкий мужичок, принимая от меня канат, прошелся по всей моей родне до пятого колена, когда я нечаянно засветил ему концом каната по лбу.
Каково же было его удивление, когда я ответил ему не менее заковыристым словцом, а спрыгнув на пристань, обнял его и расцеловал…
И вот теперь Нова-город. Или, как его называют викинги, Хольмгард. Красивый большой город. Больше нашего Коростеня будет.
И торжище шумное.
Уже два дня мы ждем покупателя. Я бы давно ушел, но не могу, обещал Эйнару, что помогу со сделкой. А покупателя все нет. И отлучиться тоже нельзя — а вдруг придет? Где искать-то меня? Торжище большое…
А в лавке душно. Я уж и подремывать начал. Уж и сны красивые про дом стали сниться…
Вдруг слышу:
— Эй, есть кто живой?
И второй голос сквозь сон:
— А мы в ту лавку-то зашли?
— В ту, — отвечает первый. — Вон и рыба синяя над входом привешена.
— Батя, смотри, кажись, уснул варяжина.
— А может, помер?
— А ты проверь. За плечо потряси.
— Эй, — чувствую, как меня трясут, — добрый человек!..
— Да какой он тебе добрый? — не унимается второй. — Варяг, он и есть варяг. Ты его посильней. Небось не развалится.
С трудом я раскрываю слипшиеся веки и вижу толстое пузо, обтянутое холстом рубахи…
Поднимаю голову…
Всматриваюсь…
Начинаю орать, потому что не в силах сдержаться…
— Жирот! Ивиц! Каким вас ветром сюда занесло?! — и понимаю, что кричу по-свейски.
— Ишь, варяжина разорался, — говорит Ивиц.
— Сам ты варяжина, — говорю я ему на родном языке. — Или забыл, как тебя отец драл, когда Белорева варевом ошпарил?
— Погоди, — говорит Ивиц и смотрит, смотрит на меня, а узнать не может.
— Жирот, ты тоже меня не признаешь?
— Нет вроде, — пожимает плечами оружейник. — Ты чей же будешь, малый?
— Не малый я, а Мала, — смеюсь.
— Добрыня?! — не верит своим глазам Ивиц.
— Княжич? — вторит ему Жирот.
— Так ты же сгинул! — Я вижу, как глаза оружейникова сына становятся огромными.
— Живой я, — говорю. — Живой…
Глава шестая
КНЯЗЬ-ВОЛК
12 сентября 945 г.
— Добрынюшка… Слышь, Добрынюшка…
— Что тебе, Малушка?
— Тебя батюшка кличет. Злющий…
— Ладно. Сейчас буду.
— Ой, а что это у тебя? Коник?
— Да. Коник.
— А для кого это, Добрынюшка?
— Для тебя, Малушка, делаю. Нравится?
— Для меня? Правда?! Ой, Добрынюшка, здорово как!
— Вот. Держи.
— Ой, Добрынюшка!
— Ладно, будет тебе.
— Добрынюшка, а к батюшке поспеши. Дюже он осерчал на что-то. Ты не проказил?
— Да нет вроде…
— Звал, батюшка?
— Да, сынко. Проходи.
— Чем провинился перед тобой?
— С чего ты взял?
— Малушка сказала — ты зол на меня.
— На тебя? Да нет, сынко. Твоей вины нет.
— Тогда…
— Ингварь к нам идет. Опять руги хочет.
— Так он же получил свое. Сполна отдали.
— Так-то оно так, только, видно, мало ему показалось.
— Что делать будем?
— Народ я созвал. К полудню на стогне вече собираю.
— А я…
— Вырос ты уже, сынко. Рядом станешь. Княжий сын как-никак. Да и умишком Белее тебя не обделил. Вон, в тавлеи самого Гостомысла обыгрываешь, а он ведун Даждьбогов — ему проигрывать не положено.
— Так то тавлеи, батюшка. То игрушка.
— Не скажи, сынок. Тавлеи нам самим Арием завещаны. В них вся мудрость Прави сокрыта. Так что — иди. Оденься в чистое. Вместе перед огнищанами выйдем.
— Как скажешь, батюшка…
Людей на стогне собралось много. Почти весь Коростень, да еще и с окрестных деревень пришли огнищане. Оно и понятно. Ругу полянам отдали немалую. По весне сороками и полюдье, и пожить, и рухлядь отмеряли. Жито подчистую выгребли. Только на посев и осталось.
— Ничего, — смеялись Свенельдовы отроки. — Скоро новое жито подойдет. Тогда вдосталь хлебушка наедитесь…
Прав оказался отец. Нельзя было откупаться, когда Свенельд с русью в первый раз за ругой пришел. Драться надо было. Только кто его тогда слушал? Гостомысл отговаривал, да и вече супротив было. А что может князь против веча поделать? Смирился он. А теперь, как он предсказывал, так и вышло. Но что-то нет радости от правоты в его глазах. Злость есть. А радости — нет.
Вышли мы с отцом на Большое крыльцо. Там уже старейшина, один он после позора трехлетней давности в живых остался, и ведун Даждьбогов стояли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Так я и жил в поселении Торбьерна. Потихоньку лечил людей и ждал, когда же появится обещанная Торбьерг возможность вернуться на родину. И вот однажды такая возможность представилась.
Эйнар, сына Торгейра, зашел на своем кнорре в бухту у Купального склона в конце месяца эггтид. Его путь лежал в Гардерику. Ко мне домой. Он вез на продажу мечи, наконечники для стрел и копий в Хольмгард. Там он договорился с кем-то о крупной сделке, еще в прошлом году, и теперь спешил выполнить свои обязательства.
Он с удовольствием взял меня с собой в качестве толмача.
Накануне отплытия я не выдержал, побежал к Орлиной скале. Я знал, что Орм сильно рассердится, увидев меня, но уйти, не попрощавшись, просто не мог.
Но Орм не рассердился. Наоборот, встреча оказалась бурной. Было много выпито и съедено. Весь вечер Орм шутил, вспоминая, как впервые увидел меня. Как учил уму-разуму. Как перепугался, когда я вдруг заговорил. Как мы вместе слушали песню моря…
И Халльдис суетилась, точно мать, которая провожает сына в дальнюю дорогу…
А на рассвете, когда они с Халльдис вышли меня провожать, он вдруг обнял меня крепко. Постоял так немного, а потом сказал горько:
— Теперь меня навсегда оставит удача, — развернулся и, опустив голову, побрел к дому…
Больше я его никогда не видел. И уже никогда не увижу. Могучего Орма. Страшного видом, но чистого, как та слеза, которая на вкус, как море. Большого Человека с душой ребенка…
Я считал дни…
Я все время сидел на носу кнорра и смотрел вдаль…
Я ждал, когда же вдали появится желанный берег…
Нам снова везло. Ветер был попутным, и кнорр весело бежал навстречу восходящему солнцу. А мне казалось, что мы еле плетемся, что устье Нево-реки никогда не покажется. Только я напрасно переживал…
Сначала мы зашли в Неву. Затем прошли по Ладожскому озеру, которое мало чем отличалось от моря. Разве что вода в нем была не соленая да по берегам поднимались леса.
Я знал, что до моих родных пущей и боров еще очень далеко. Что в здешних краях живут не древляне, а словены. Но все равно с жадностью вглядывался в берега: а вдруг сейчас из чащи выйдет Белорев, который в поисках своих трав забрел так далеко на полночь. Но нет, не было видно знахаря. Только лоси да медведи выходили к озеру на водопой…
А потом была Ладога-град. И я чуть не закричал от счастья, когда услышал родную сердцу речь…
Крепкий мужичок, принимая от меня канат, прошелся по всей моей родне до пятого колена, когда я нечаянно засветил ему концом каната по лбу.
Каково же было его удивление, когда я ответил ему не менее заковыристым словцом, а спрыгнув на пристань, обнял его и расцеловал…
И вот теперь Нова-город. Или, как его называют викинги, Хольмгард. Красивый большой город. Больше нашего Коростеня будет.
И торжище шумное.
Уже два дня мы ждем покупателя. Я бы давно ушел, но не могу, обещал Эйнару, что помогу со сделкой. А покупателя все нет. И отлучиться тоже нельзя — а вдруг придет? Где искать-то меня? Торжище большое…
А в лавке душно. Я уж и подремывать начал. Уж и сны красивые про дом стали сниться…
Вдруг слышу:
— Эй, есть кто живой?
И второй голос сквозь сон:
— А мы в ту лавку-то зашли?
— В ту, — отвечает первый. — Вон и рыба синяя над входом привешена.
— Батя, смотри, кажись, уснул варяжина.
— А может, помер?
— А ты проверь. За плечо потряси.
— Эй, — чувствую, как меня трясут, — добрый человек!..
— Да какой он тебе добрый? — не унимается второй. — Варяг, он и есть варяг. Ты его посильней. Небось не развалится.
С трудом я раскрываю слипшиеся веки и вижу толстое пузо, обтянутое холстом рубахи…
Поднимаю голову…
Всматриваюсь…
Начинаю орать, потому что не в силах сдержаться…
— Жирот! Ивиц! Каким вас ветром сюда занесло?! — и понимаю, что кричу по-свейски.
— Ишь, варяжина разорался, — говорит Ивиц.
— Сам ты варяжина, — говорю я ему на родном языке. — Или забыл, как тебя отец драл, когда Белорева варевом ошпарил?
— Погоди, — говорит Ивиц и смотрит, смотрит на меня, а узнать не может.
— Жирот, ты тоже меня не признаешь?
— Нет вроде, — пожимает плечами оружейник. — Ты чей же будешь, малый?
— Не малый я, а Мала, — смеюсь.
— Добрыня?! — не верит своим глазам Ивиц.
— Княжич? — вторит ему Жирот.
— Так ты же сгинул! — Я вижу, как глаза оружейникова сына становятся огромными.
— Живой я, — говорю. — Живой…
Глава шестая
КНЯЗЬ-ВОЛК
12 сентября 945 г.
— Добрынюшка… Слышь, Добрынюшка…
— Что тебе, Малушка?
— Тебя батюшка кличет. Злющий…
— Ладно. Сейчас буду.
— Ой, а что это у тебя? Коник?
— Да. Коник.
— А для кого это, Добрынюшка?
— Для тебя, Малушка, делаю. Нравится?
— Для меня? Правда?! Ой, Добрынюшка, здорово как!
— Вот. Держи.
— Ой, Добрынюшка!
— Ладно, будет тебе.
— Добрынюшка, а к батюшке поспеши. Дюже он осерчал на что-то. Ты не проказил?
— Да нет вроде…
— Звал, батюшка?
— Да, сынко. Проходи.
— Чем провинился перед тобой?
— С чего ты взял?
— Малушка сказала — ты зол на меня.
— На тебя? Да нет, сынко. Твоей вины нет.
— Тогда…
— Ингварь к нам идет. Опять руги хочет.
— Так он же получил свое. Сполна отдали.
— Так-то оно так, только, видно, мало ему показалось.
— Что делать будем?
— Народ я созвал. К полудню на стогне вече собираю.
— А я…
— Вырос ты уже, сынко. Рядом станешь. Княжий сын как-никак. Да и умишком Белее тебя не обделил. Вон, в тавлеи самого Гостомысла обыгрываешь, а он ведун Даждьбогов — ему проигрывать не положено.
— Так то тавлеи, батюшка. То игрушка.
— Не скажи, сынок. Тавлеи нам самим Арием завещаны. В них вся мудрость Прави сокрыта. Так что — иди. Оденься в чистое. Вместе перед огнищанами выйдем.
— Как скажешь, батюшка…
Людей на стогне собралось много. Почти весь Коростень, да еще и с окрестных деревень пришли огнищане. Оно и понятно. Ругу полянам отдали немалую. По весне сороками и полюдье, и пожить, и рухлядь отмеряли. Жито подчистую выгребли. Только на посев и осталось.
— Ничего, — смеялись Свенельдовы отроки. — Скоро новое жито подойдет. Тогда вдосталь хлебушка наедитесь…
Прав оказался отец. Нельзя было откупаться, когда Свенельд с русью в первый раз за ругой пришел. Драться надо было. Только кто его тогда слушал? Гостомысл отговаривал, да и вече супротив было. А что может князь против веча поделать? Смирился он. А теперь, как он предсказывал, так и вышло. Но что-то нет радости от правоты в его глазах. Злость есть. А радости — нет.
Вышли мы с отцом на Большое крыльцо. Там уже старейшина, один он после позора трехлетней давности в живых остался, и ведун Даждьбогов стояли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87