Тому много свидетелей есть. — Болярин показал рукой на Яруна со Смирным.
Те закивали, подтверждая.
— Да будет так… — сказал Гостомысл.
Он поклонился до земли вечу. Повернулся к отцу и сказал:
— Ты теперь знаешь, что говорит Веда Прави. Тебе, Малу Древлянскому, решать, какой смертью лютой будем казнить во Зле уличенного?
Притих народ.
— Казнить будем, как дедами завещано. Как казнить должно убийц и охальников.
— Да будет так…
22 сентября 945 г.
Ночь выдалась холодная. Оно и понятно. Осень.
В эту ночь Ингваря на лодке перевезли на другой берег Ужа. Завели в дом Даждьбога, чтобы смог каган Киевский в последний раз требу принести своим богам. Долго молился Ингварь. Потом сам к древлянам вышел. Руки вперед вытянул, чтобы снова связали его.
Только к утру довели кагана до места казни. Остановили Ингваря у подножия высокого крутояра. Днем с него далеко было видать. Почитай, вся земля Древлянская была словно на ладони. А сейчас даже звезд от костров не видно.
Здесь уже суетились отроки.
Крепкими веревками обвязали они верхушки двух берез, растущих на крутом яру. На высоком косогоре. Притянули к земле. Привязали веревки к подножию могучего дуба. Прикрепили четыре петли. По две на каждую натянутую, словно тетива, веревку. Еще костры подпалили. Много костров. Так, что на поляне стало светло как днем.
Младшие ведуны, пришедшие со всей земли Древлянской, тоже были здесь. Корогодом встали они вокруг крутояра. Кощуны запели. Гостомысл на камне алатырном травы духмяные жег.
Народ уже собрался, и светать стало. Ингваря на крутояр вывели.
Закричал он сильно, когда понял, какую казнь ему принять суждено. От крика заложило уши. О, Даждьбоже, как он кричал, этот каган! Я даже не знал, что так кричать можно…
Вру.
Знал.
Давно.
В детстве.
Сам так кричал, когда волк ушел.
А я стоял. Один среди леса. Один среди Мира.
И боялся. Боялся. Боялся…
Ингваря быстро успокоили. Белорев напоил его снадобьем, которым меня после того гона отпаивал. От него пусто делается. Ой как пусто. И безразлично. Засыпать с тем снадобьем хорошо.
Но не уснул Ингварь. Да и как тут уснешь, если сейчас твоя жизнь кончится. Но кричать каган перестал. На землю лег. Позволил руки и ноги свои в петли просунуть.
Притихли люди. Ярче вспыхнули костры. Громче запели ведуны.
Давно, очень давно Даждьбог человеческой жертвы не получал. Еще прадед Мала Древлянского запретил подобное. И ведуны тогда согласились. Лучше за пленника выкуп получить или холопом пусть отработает, чем зараз жизни лишать. И Даждьбог не обиделся. Видно, хватало ему вороньей крови да дыма от пиров жертвенных. И вот теперь случай представился окропить алатырный камень кровью врага земли Древлянской. Как такое не попользовать?
Оттого ведуны и старались. Звали Даждьбога. Славили силу его. И справедливость его. Люди сначала притопывать начали. Под кощуны ноги сами топали. Потом ладонь об ладонь бить стали. Потом не выдержал кто-то, подпевать ведунам начал. И другие подхватили.
Я и не заметил, как приплясывать вместе с остальными стал. Руками хлопать. Ногами топать…
Даждь Боже долюшки,
Свет — Белосветушко!
Солнце — Даждьбожушко,
Мы — твои детушки!
Речь реку — луч плету,
Жгуч пламень, знамя — дым!
Сварга Триславная,
Солнце Трисветлое!
Ярь златовейная,
Сила рассветная!
Слава!
Первый луч нового дня прорвался сквозь предрассветные облака. По глазам ударил…
Застыли люди, пораженные красотой…
— К тебе иду, мама… — прошептал каган Киевский Игорь Рюрикович.
Ударил топором острым князь Древлянский, Мал Нискинич, по веревке, вокруг дуба обмотанной.
С шумом выпрямились березы. Первая желтая листва с них посыпалась.
Кровь человеческая брызнула навстречу восходящему солнцу.
— Слава Даждьбогу! — в один голос вскричали древляне.
— Да будет так… — сказал Гостомысл, простирая руки к лику Даждьбогову.
Не прав был отец. Не так все надо было делать. Не понимал он тогда, что, если бы жив остался Ингварь, земле Древлянской не хуже, а лучше бы было. Не понимал.
Да и я это много позже понял. А тогда я, как и все. Тогда я на стороне отца был.
Жажда ему глаза застила. Жажда мести за смерть любимой своей. Лишь смертью обидчика он насытиться мог. И насытился. И задержал время. Только не надолго…
Ведь время, что вода. Его в кулаке не удержишь…
А Ингварь…
Так он и умер…
Спокойно…
Достойно казнь принял.
Никогда больше в Древлянской земле Ингваря дурным словом не поминали. Смертью своей он вину перед внуками Даждьбога с себя снял.
Может, и вправду он сейчас в Светлом Ирии. Рядом с матушкой своей. Простил он ее за то, что на свет этот родила. За то, что нежданный он был, нежеланный. И за то, что она его не любила, тоже простил. Ведь сам он любил ее, даже не осознавая этого. А если любишь, то все простить можно…
Глава седьмая
НЕВЕСТЫ
18 сентября 945 г.
На Киев наползал теплый осенний вечер.
Ольга сидела в горнице. Она примостилась на низком стульчике у окошка. Перед ней на невысоком столике лежало рукоделие.
В пяльцы был зажат ворот новой рубашки, и Ольга старательно вышивала на нем красными нитками маленькие обереги.
«Вернется Игорь, — думала она, — вот ему и обнова будет».
А за окном разоралось воронье. Молодые слетки встали на крыло, и стая кружила над Киевом.
— Эка черные раскаркались, — зевнув, сказала Дарена. — Грают, словно беду кличут…
Дарена была сенной девкой в тереме кагана Киевского. Она жила при Ольге уже пятый год. Ее взяли в услужение за долги отца, коваля Любояра, когда у кагана родился сын.
Девушка была расторопной и сообразительной, за что Ольга любила ее и доверяла ей пригляд за Святославом. Вот и сейчас они с мальчиком были здесь.
Ольга оторвалась от рукоделия и выглянула в оконце.
Воронья стая, беспрерывно горлопаня, кружила над теремом.
— Эй, Тудор! — крикнула Ольга стражнику, который, оперевшись на копье, придремал у городских ворот.
— А? Что?! Кто там? — внезапно разбуженный, Тудор никак не мог сообразить, что его разбудило.
— Я это. Я, — улыбнулась Ольга.
— Да. — Стражник окончательно проснулся. — Что случилось, госпожа?
— Ничего не случилось, — сказала Ольга. — Видишь, воронья сколько? Ты бы их прогнал, Тудор. Как бы беду не накаркали. Пугани их, что ли…
— Не могу, госпожа, — ответил варяг, — нельзя мне от ворот отлучаться. Я лучше воеводе скажу, как увижу, пусть пошлет на крышу кого-нибудь.
«Ну вот, — подумала Ольга, — без Свенельда даже ворон пугнуть не могут», — а вслух сказала:
— Ладно уж, спи дальше.
Она собралась взяться за вышивание, но снова отвлеклась — пока разговаривала со стражником, Святослав расшалился.
Мальчишка стал бегать по горнице за котенком. Старался его поймать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Те закивали, подтверждая.
— Да будет так… — сказал Гостомысл.
Он поклонился до земли вечу. Повернулся к отцу и сказал:
— Ты теперь знаешь, что говорит Веда Прави. Тебе, Малу Древлянскому, решать, какой смертью лютой будем казнить во Зле уличенного?
Притих народ.
— Казнить будем, как дедами завещано. Как казнить должно убийц и охальников.
— Да будет так…
22 сентября 945 г.
Ночь выдалась холодная. Оно и понятно. Осень.
В эту ночь Ингваря на лодке перевезли на другой берег Ужа. Завели в дом Даждьбога, чтобы смог каган Киевский в последний раз требу принести своим богам. Долго молился Ингварь. Потом сам к древлянам вышел. Руки вперед вытянул, чтобы снова связали его.
Только к утру довели кагана до места казни. Остановили Ингваря у подножия высокого крутояра. Днем с него далеко было видать. Почитай, вся земля Древлянская была словно на ладони. А сейчас даже звезд от костров не видно.
Здесь уже суетились отроки.
Крепкими веревками обвязали они верхушки двух берез, растущих на крутом яру. На высоком косогоре. Притянули к земле. Привязали веревки к подножию могучего дуба. Прикрепили четыре петли. По две на каждую натянутую, словно тетива, веревку. Еще костры подпалили. Много костров. Так, что на поляне стало светло как днем.
Младшие ведуны, пришедшие со всей земли Древлянской, тоже были здесь. Корогодом встали они вокруг крутояра. Кощуны запели. Гостомысл на камне алатырном травы духмяные жег.
Народ уже собрался, и светать стало. Ингваря на крутояр вывели.
Закричал он сильно, когда понял, какую казнь ему принять суждено. От крика заложило уши. О, Даждьбоже, как он кричал, этот каган! Я даже не знал, что так кричать можно…
Вру.
Знал.
Давно.
В детстве.
Сам так кричал, когда волк ушел.
А я стоял. Один среди леса. Один среди Мира.
И боялся. Боялся. Боялся…
Ингваря быстро успокоили. Белорев напоил его снадобьем, которым меня после того гона отпаивал. От него пусто делается. Ой как пусто. И безразлично. Засыпать с тем снадобьем хорошо.
Но не уснул Ингварь. Да и как тут уснешь, если сейчас твоя жизнь кончится. Но кричать каган перестал. На землю лег. Позволил руки и ноги свои в петли просунуть.
Притихли люди. Ярче вспыхнули костры. Громче запели ведуны.
Давно, очень давно Даждьбог человеческой жертвы не получал. Еще прадед Мала Древлянского запретил подобное. И ведуны тогда согласились. Лучше за пленника выкуп получить или холопом пусть отработает, чем зараз жизни лишать. И Даждьбог не обиделся. Видно, хватало ему вороньей крови да дыма от пиров жертвенных. И вот теперь случай представился окропить алатырный камень кровью врага земли Древлянской. Как такое не попользовать?
Оттого ведуны и старались. Звали Даждьбога. Славили силу его. И справедливость его. Люди сначала притопывать начали. Под кощуны ноги сами топали. Потом ладонь об ладонь бить стали. Потом не выдержал кто-то, подпевать ведунам начал. И другие подхватили.
Я и не заметил, как приплясывать вместе с остальными стал. Руками хлопать. Ногами топать…
Даждь Боже долюшки,
Свет — Белосветушко!
Солнце — Даждьбожушко,
Мы — твои детушки!
Речь реку — луч плету,
Жгуч пламень, знамя — дым!
Сварга Триславная,
Солнце Трисветлое!
Ярь златовейная,
Сила рассветная!
Слава!
Первый луч нового дня прорвался сквозь предрассветные облака. По глазам ударил…
Застыли люди, пораженные красотой…
— К тебе иду, мама… — прошептал каган Киевский Игорь Рюрикович.
Ударил топором острым князь Древлянский, Мал Нискинич, по веревке, вокруг дуба обмотанной.
С шумом выпрямились березы. Первая желтая листва с них посыпалась.
Кровь человеческая брызнула навстречу восходящему солнцу.
— Слава Даждьбогу! — в один голос вскричали древляне.
— Да будет так… — сказал Гостомысл, простирая руки к лику Даждьбогову.
Не прав был отец. Не так все надо было делать. Не понимал он тогда, что, если бы жив остался Ингварь, земле Древлянской не хуже, а лучше бы было. Не понимал.
Да и я это много позже понял. А тогда я, как и все. Тогда я на стороне отца был.
Жажда ему глаза застила. Жажда мести за смерть любимой своей. Лишь смертью обидчика он насытиться мог. И насытился. И задержал время. Только не надолго…
Ведь время, что вода. Его в кулаке не удержишь…
А Ингварь…
Так он и умер…
Спокойно…
Достойно казнь принял.
Никогда больше в Древлянской земле Ингваря дурным словом не поминали. Смертью своей он вину перед внуками Даждьбога с себя снял.
Может, и вправду он сейчас в Светлом Ирии. Рядом с матушкой своей. Простил он ее за то, что на свет этот родила. За то, что нежданный он был, нежеланный. И за то, что она его не любила, тоже простил. Ведь сам он любил ее, даже не осознавая этого. А если любишь, то все простить можно…
Глава седьмая
НЕВЕСТЫ
18 сентября 945 г.
На Киев наползал теплый осенний вечер.
Ольга сидела в горнице. Она примостилась на низком стульчике у окошка. Перед ней на невысоком столике лежало рукоделие.
В пяльцы был зажат ворот новой рубашки, и Ольга старательно вышивала на нем красными нитками маленькие обереги.
«Вернется Игорь, — думала она, — вот ему и обнова будет».
А за окном разоралось воронье. Молодые слетки встали на крыло, и стая кружила над Киевом.
— Эка черные раскаркались, — зевнув, сказала Дарена. — Грают, словно беду кличут…
Дарена была сенной девкой в тереме кагана Киевского. Она жила при Ольге уже пятый год. Ее взяли в услужение за долги отца, коваля Любояра, когда у кагана родился сын.
Девушка была расторопной и сообразительной, за что Ольга любила ее и доверяла ей пригляд за Святославом. Вот и сейчас они с мальчиком были здесь.
Ольга оторвалась от рукоделия и выглянула в оконце.
Воронья стая, беспрерывно горлопаня, кружила над теремом.
— Эй, Тудор! — крикнула Ольга стражнику, который, оперевшись на копье, придремал у городских ворот.
— А? Что?! Кто там? — внезапно разбуженный, Тудор никак не мог сообразить, что его разбудило.
— Я это. Я, — улыбнулась Ольга.
— Да. — Стражник окончательно проснулся. — Что случилось, госпожа?
— Ничего не случилось, — сказала Ольга. — Видишь, воронья сколько? Ты бы их прогнал, Тудор. Как бы беду не накаркали. Пугани их, что ли…
— Не могу, госпожа, — ответил варяг, — нельзя мне от ворот отлучаться. Я лучше воеводе скажу, как увижу, пусть пошлет на крышу кого-нибудь.
«Ну вот, — подумала Ольга, — без Свенельда даже ворон пугнуть не могут», — а вслух сказала:
— Ладно уж, спи дальше.
Она собралась взяться за вышивание, но снова отвлеклась — пока разговаривала со стражником, Святослав расшалился.
Мальчишка стал бегать по горнице за котенком. Старался его поймать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87