— Это как в той сказке: пошел мужик за малиной. Захотел пописать. Увидел медведя — заодно и покакал. — И мы снова не смогли сдержать смеха…
Они навалились под утро. Плохо вооруженная, завернутая в шкуры вместо доспехов, нестройная орава выскочила из леса и бросилась на наш лагерь. Без боевых криков и лишнего шума. Видно, боялись разбудить спящих…
Просчитались они…
Все случилось быстро. Я даже испугаться не успел. Заметил только, как Гридя побледнел, натягивая тетиву своего лука. Но пускать стрелу во врага ему не пришлось.
Поняв, что внезапного нападения не получилось, ятвиги побросали оружие на землю и пали ниц. Прямо в грязь.
— Не вбивайте! Божем просимо! Не вбивайте! Не по своей воле! По злому наущению! — закричал ятвиг, на голову которого вместо шлема был надет медвежий череп.
— А со Славуты кожу сдирали тоже по наущению? — в ответ крикнул кто-то из дружинников, и вверх взметнулись острые древлянские мечи.
Ятвиги от страха сильнее вжались в размокшую землю.
— Подождите! — Отец поднял коня на дыбы. — Порешить их всегда успеем. А сейчас пусть говорят. Ты у них главный? — спросил он у медведеголового.
— То так, — ответил ятвиг.
— Ну, поднимайтесь, — спокойнее велел отец. — Нечего пупки мочить. А ты подойди ко мне, — сказал он предводителю ятвигского воинства, когда пленники, опасливо озираясь, поднялись с земли.
Тот подошел, поцеловал стремя и стыдливо потупил взор.
— Говори. Как звать тебя?
— Велемудром люди зовут. Меня бортники наши головой кликнули — мне и ответ держать. Божем нашим Радогостом, ласки просим, княже, — тихо проговорил ятвиг. — То не мы с посадника кожу драли. Не мы и дружину твою перебили. Разве же мы звери дикие, добра не помнящие? Разве же мы могли дурное сделать тем, кто нас от мазовщанских копий оборонил?..
— Так кто тогда?
— То варяжци клятые. Им же неведомо, что наш Радогост Даждьбогу внуком приходится. Месяц народиться не успел, как они пришли в наше Полесье. С юга. От Полянской земли. Сказали, чтоб мы вам ругу давать бросали. Что их конунг Ингварь теперь Полесьем владеть будет. Я ответил им, что мы под твоей рукой, княже, жить хотим. А главный их, Свенельдом его кличут, посмеялся. Сказал, что теперь нам от Древлянской земли только смерти ждать нужно. Они-де, варяжци эти, одевшись по-нашему, двор посадничий огнем пожгли. Воинов побили, а одного к тебе отпустили, чтобы он на нас вину положил.
— А если на вас вины нет, так что ж вы тогда, сукины дети, намедни нас стрелами посыпали, а сегодня хотели сонных порушить? — не выдержал Побор.
Отец строго посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Так то от великого страха, — еще сильнее потупился Велемудр. — Мы же думали, что вы нас за ослух да за кровь ваших людей рвать начнете. А кому ж за просто так в Репейские горы идти охота.
— А ты прямо в Ирий попасть решил? — усмехнулся отец.
— Радогост свидетель и все люди мои: супротив тебя, княже, я дурного не совершал, — сказал Велемудр.
И впервые посмотрел отцу прямо в глаза. Долго они смотрели друг на друга. Затем отец сказал:
— Верю. И зла на тебя, Велемудр, и на людей твоих не держу. С ранеными вы сами договоритесь. Кому что за кровь пролитую отдадите, меж собой решайте…
Дальше шли вместе. Велемудр указывал дорогу к варяжскому становищу. А по пути к нам присоединялись все новые ватаги ятвигов. Приходили. Каялись. Целовали стремя княжеского коня, на верность присягая Древлянскому столу. Видно, несладко им показалось под полянской рукой.
8 июля 942 г.
В этот день совсем распогодилось. Солнышко припекло. От земли повалил банный дух. Паром исходили набухшие от дождей плащи ратников. Испариной покрылись конские крупы. Капли пота проступили на наших лбах. Мы неделю не мылись. Мое тело, вспомнив о том, что оно должно быть чистым, нещадно зудело под рубахой. А на сбитом о седло заду горели мозоли.
Ратникам было тоже несладко. От тяжелых кольчуг гудели плечи. И хотя они не показывали виду, но каждый понимал, что пора сделать привал.
Дружина остановилась на пологом берегу Припяти-реки.
— Всем помыться, привести в порядок оружие и снаряжение! — отдал команду князь и сошел с коня.
Уже через мгновение мы бросились к прохладной чистой воде.
Напоили и искупали коней. Почистили и выстирали одёжу. Благо мыльного корня нашлось по берегу немало. И пока кашевары готовили еду, мы втроем вспомнили, что, несмотря на важность похода, все еще остаемся мальцами.
Вдосталь наплескались и наигрались вволю. Так, что аж губы посинели. А потом растянулись голышом на нагретом прибрежном песке. И теплая волна дремоты растеклась по телу…
И вдруг я почувствовал ладонь на своем затылке.
— Ну, как ты, Добрыня? — Тяжелая отцовская рука скользнула по волосам.
Первый раз за все время похода отец заговорил со мной.
— Да ты лежи. Отдыхай.
— Все хорошо, княже.
— А мозоли твои как? Я понял, что краснею.
— Откуда знаешь, батюшка?
— Князю про свою дружину все знать надо, — сказал он просто.
— С непривычки это, — еще больше смутился я. — Ты же знаешь, мы же без седел всегда…
— Знаю. Но в походе, а тем более в бою без седла никак нельзя. Ничего. Скоро привыкнешь. А пока сходи к Белореву. Пусть смажет, — и пошел проверять, что там кашевары наготовили.
— Что, Добря, задницу набил? — спросил Славдя.
— А тебе-то что? — огрызнулся я.
— Да ничего, — сказал он примирительно. — У меня у самого копчик саднит.
— А я думал, что один я такой никчемный, — сквозь дремоту пробормотал Гридя.
— Так чего ж мы лежим? Аида к знахарю.
И мы рванули наперегонки, перепрыгивая через голые тела дружинников.
Белорев занимался раной Грудича. Царапина на плече болярина была хоть и небольшой, но глубокой. За эти дни она загноилась и стала опасной.
— Эка тебя, — покачал головой Белорев. — Кто ж тебя так?
— То я. — Велемудр, как бы невзначай, оказался рядом. — Ты уж прости меня, болярин…
— Ты же знаешь, Велемудр, не держу я на тебя зла, — отмахнулся Грудич и скривился от боли.
Ятвига передернуло, словно это у него заболела рана. Он горестно вздохнул, почесал затылок и снова вздохнул.
— Ладно тебе! — прикрикнул на него Белорев. — Что болит у тебя?
— Да вроде ничего, — пожал плечами Велемудр.
— Ну и ступай себе. Не мешайся тут.
— Да, Грудич, не повезло тебе, — повернулся знахарь к болярину, когда ятвиг скрылся. — Придется руку отрубать.
— Ты чего, старик, с разума соскочил? Не дам я тебе руку поганить.
— Ну-ну, расшумелся. А ты про руку думал, когда повязку мою сорвал?
— Так ведь мешала она.
— «Мешала»… — передразнил Белорев. — Сейчас отрублю, и рука мешать перестанет.
— Не дам!
— Что значит «не дам»? С пращурами раньше времени повстречаться захотел? Загниет рука, тогда ничем не вылечишь. «Не дам»… в другой раз думать будешь, прежде чем повязки мои срывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Они навалились под утро. Плохо вооруженная, завернутая в шкуры вместо доспехов, нестройная орава выскочила из леса и бросилась на наш лагерь. Без боевых криков и лишнего шума. Видно, боялись разбудить спящих…
Просчитались они…
Все случилось быстро. Я даже испугаться не успел. Заметил только, как Гридя побледнел, натягивая тетиву своего лука. Но пускать стрелу во врага ему не пришлось.
Поняв, что внезапного нападения не получилось, ятвиги побросали оружие на землю и пали ниц. Прямо в грязь.
— Не вбивайте! Божем просимо! Не вбивайте! Не по своей воле! По злому наущению! — закричал ятвиг, на голову которого вместо шлема был надет медвежий череп.
— А со Славуты кожу сдирали тоже по наущению? — в ответ крикнул кто-то из дружинников, и вверх взметнулись острые древлянские мечи.
Ятвиги от страха сильнее вжались в размокшую землю.
— Подождите! — Отец поднял коня на дыбы. — Порешить их всегда успеем. А сейчас пусть говорят. Ты у них главный? — спросил он у медведеголового.
— То так, — ответил ятвиг.
— Ну, поднимайтесь, — спокойнее велел отец. — Нечего пупки мочить. А ты подойди ко мне, — сказал он предводителю ятвигского воинства, когда пленники, опасливо озираясь, поднялись с земли.
Тот подошел, поцеловал стремя и стыдливо потупил взор.
— Говори. Как звать тебя?
— Велемудром люди зовут. Меня бортники наши головой кликнули — мне и ответ держать. Божем нашим Радогостом, ласки просим, княже, — тихо проговорил ятвиг. — То не мы с посадника кожу драли. Не мы и дружину твою перебили. Разве же мы звери дикие, добра не помнящие? Разве же мы могли дурное сделать тем, кто нас от мазовщанских копий оборонил?..
— Так кто тогда?
— То варяжци клятые. Им же неведомо, что наш Радогост Даждьбогу внуком приходится. Месяц народиться не успел, как они пришли в наше Полесье. С юга. От Полянской земли. Сказали, чтоб мы вам ругу давать бросали. Что их конунг Ингварь теперь Полесьем владеть будет. Я ответил им, что мы под твоей рукой, княже, жить хотим. А главный их, Свенельдом его кличут, посмеялся. Сказал, что теперь нам от Древлянской земли только смерти ждать нужно. Они-де, варяжци эти, одевшись по-нашему, двор посадничий огнем пожгли. Воинов побили, а одного к тебе отпустили, чтобы он на нас вину положил.
— А если на вас вины нет, так что ж вы тогда, сукины дети, намедни нас стрелами посыпали, а сегодня хотели сонных порушить? — не выдержал Побор.
Отец строго посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Так то от великого страха, — еще сильнее потупился Велемудр. — Мы же думали, что вы нас за ослух да за кровь ваших людей рвать начнете. А кому ж за просто так в Репейские горы идти охота.
— А ты прямо в Ирий попасть решил? — усмехнулся отец.
— Радогост свидетель и все люди мои: супротив тебя, княже, я дурного не совершал, — сказал Велемудр.
И впервые посмотрел отцу прямо в глаза. Долго они смотрели друг на друга. Затем отец сказал:
— Верю. И зла на тебя, Велемудр, и на людей твоих не держу. С ранеными вы сами договоритесь. Кому что за кровь пролитую отдадите, меж собой решайте…
Дальше шли вместе. Велемудр указывал дорогу к варяжскому становищу. А по пути к нам присоединялись все новые ватаги ятвигов. Приходили. Каялись. Целовали стремя княжеского коня, на верность присягая Древлянскому столу. Видно, несладко им показалось под полянской рукой.
8 июля 942 г.
В этот день совсем распогодилось. Солнышко припекло. От земли повалил банный дух. Паром исходили набухшие от дождей плащи ратников. Испариной покрылись конские крупы. Капли пота проступили на наших лбах. Мы неделю не мылись. Мое тело, вспомнив о том, что оно должно быть чистым, нещадно зудело под рубахой. А на сбитом о седло заду горели мозоли.
Ратникам было тоже несладко. От тяжелых кольчуг гудели плечи. И хотя они не показывали виду, но каждый понимал, что пора сделать привал.
Дружина остановилась на пологом берегу Припяти-реки.
— Всем помыться, привести в порядок оружие и снаряжение! — отдал команду князь и сошел с коня.
Уже через мгновение мы бросились к прохладной чистой воде.
Напоили и искупали коней. Почистили и выстирали одёжу. Благо мыльного корня нашлось по берегу немало. И пока кашевары готовили еду, мы втроем вспомнили, что, несмотря на важность похода, все еще остаемся мальцами.
Вдосталь наплескались и наигрались вволю. Так, что аж губы посинели. А потом растянулись голышом на нагретом прибрежном песке. И теплая волна дремоты растеклась по телу…
И вдруг я почувствовал ладонь на своем затылке.
— Ну, как ты, Добрыня? — Тяжелая отцовская рука скользнула по волосам.
Первый раз за все время похода отец заговорил со мной.
— Да ты лежи. Отдыхай.
— Все хорошо, княже.
— А мозоли твои как? Я понял, что краснею.
— Откуда знаешь, батюшка?
— Князю про свою дружину все знать надо, — сказал он просто.
— С непривычки это, — еще больше смутился я. — Ты же знаешь, мы же без седел всегда…
— Знаю. Но в походе, а тем более в бою без седла никак нельзя. Ничего. Скоро привыкнешь. А пока сходи к Белореву. Пусть смажет, — и пошел проверять, что там кашевары наготовили.
— Что, Добря, задницу набил? — спросил Славдя.
— А тебе-то что? — огрызнулся я.
— Да ничего, — сказал он примирительно. — У меня у самого копчик саднит.
— А я думал, что один я такой никчемный, — сквозь дремоту пробормотал Гридя.
— Так чего ж мы лежим? Аида к знахарю.
И мы рванули наперегонки, перепрыгивая через голые тела дружинников.
Белорев занимался раной Грудича. Царапина на плече болярина была хоть и небольшой, но глубокой. За эти дни она загноилась и стала опасной.
— Эка тебя, — покачал головой Белорев. — Кто ж тебя так?
— То я. — Велемудр, как бы невзначай, оказался рядом. — Ты уж прости меня, болярин…
— Ты же знаешь, Велемудр, не держу я на тебя зла, — отмахнулся Грудич и скривился от боли.
Ятвига передернуло, словно это у него заболела рана. Он горестно вздохнул, почесал затылок и снова вздохнул.
— Ладно тебе! — прикрикнул на него Белорев. — Что болит у тебя?
— Да вроде ничего, — пожал плечами Велемудр.
— Ну и ступай себе. Не мешайся тут.
— Да, Грудич, не повезло тебе, — повернулся знахарь к болярину, когда ятвиг скрылся. — Придется руку отрубать.
— Ты чего, старик, с разума соскочил? Не дам я тебе руку поганить.
— Ну-ну, расшумелся. А ты про руку думал, когда повязку мою сорвал?
— Так ведь мешала она.
— «Мешала»… — передразнил Белорев. — Сейчас отрублю, и рука мешать перестанет.
— Не дам!
— Что значит «не дам»? С пращурами раньше времени повстречаться захотел? Загниет рука, тогда ничем не вылечишь. «Не дам»… в другой раз думать будешь, прежде чем повязки мои срывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87