Ли прерывисто дышала, взволнованная и униженная. Она позволила ему зайти слишком далеко. Она сдавала укрепление за укреплением. Впереди ее ждало лишь поражение и милость победителя!
— Я восхищен, — сказал он с обожанием, когда она осталась в одной нижней юбке, с обнаженным торсом. Издав сдавленный крик, он обхватил каждую грудь ладонью.
— Я схожу с ума, — прошептал он.
Она закинула голову, а он ласкал ее соски, и губы ее приоткрылись от наслаждения. Едва дыша, она проговорила:
— Да, я тоже.
Он тихо рассмеялся. Казалось, украденное ожерелье горит у нее на шее.
Он знал, как раздевать женщин. Поэтому очень быстро освободил ее от остальной одежды. С легким шорохом упала ее нижняя юбка к их ногам. Он прижал Ли к себе. Она чувствовала пуговицы его жилета, бархат и кружева, щекотавшие ее плечи.
— Ты все еще дрожишь. Тебе холодно, крошка?
— Мне страшно! — прошептала она.
— Мы здесь в полной безопасности. — Он нежно покачал ее в объятиях. — До завтра, во всяком случае. Но и завтра нам ничего не угрожает.
Она оттолкнула его, отошла в другой конец комнаты, скрестив руки на обнаженной груди. Ее била дрожь. — Ты очень изменился! Мне это не нравится!
— Я — все тот же, Сеньор Полуночи. — Он стоял и наблюдал за ней, его костюм переливался бронзой. Он улыбнулся: — Может быть, тебе это слишком нравится?
Она оперлась на тумбочку, тяжело дыша. Он подошел к ней, она прижалась к стене. Он оперся обеими руками о дубовые панели, загнав ее в ловушку. Потом наклонился и начал целовать ее, прижимая ожерелье к ее коже.
Она почувствовала прилив необычайного наслаждения. Она уже испытывала такое же наслаждение — когда мыла его, тогда охватившее ее желание грозило потопить рассудок.
Она покачала головой, прижимаясь к стене.
— Я не могу, не могу…
— Почему? — он прижался плечом к деревянным панелям и провел пальцем по ее грудям, жадно наблюдая, как заостряются соски. — Потому что ты вовсе не так холодна, как пыталась меня убедить?
Она хотела уклониться от его ласк, но его ладони вновь с силой сжали груди, он не отпускал ее.
— О, нет, моя малышка. Теперь уж от меня ты не уйдешь.
Ее дыхание стало прерывистым, она запрокинула голову, когда он прижался раскаленными губами к ее коже. Он был крупнее, мощнее, чем она представляла до сих пор. Она пыталась освободиться, но не могла.
— Я презираю тебя, — простонала она.
— Я чувствую это. — Его пальцы безотрывно ласкали ее соски. — Твое презрение ко мне великолепно.
— Ублюдок!
Он лишь улыбнулся.
— О, бедняжка, конечно, я ублюдок. Я ведь от тебя этого и не скрывал. — Он нежно провел рукой по ее щеке, нежно поцеловал виски. Потом он посмотрел на нее сверху вниз и сказал серьезно: — Но я у твоих ног. И моя жизнь — твоя.
Какие-то внутренние силы неожиданно проснулись в ней. Глаза ее увлажнились. Она уперлась руками ему в грудь и почти прорыдала:
— Я ненавижу тебя!
— Продолжай ненавидеть меня в постели! Я хочу тебя!
Она трепетала, когда он нес ее к кровати, осыпая поцелуями грудь, шею, подбородок. Дыхание его стало прерывистым, руки задрожали, когда он укладывал ее на постель.
— Ли, дорогая, — шептал он, проводя руками по ее обнаженным бедрам. Он наклонился над ней, похожий на рыцаря со старинной гравюры все еще одетый в свой роскошный и грязный камзол.
Пальцы его были нежными и горячими, и она уже не сопротивлялась его ласкам, которые становились все более дерзкими, обессиливающими ее. Он приподнял ее, опершись согнутым коленом о край кровати, и она поняла, что он уже не будет терять времени на раздевание. Страсть сотрясала их обоих, и когда она обняла его за шею, он со стоном прильнул к ее лону, вошел в него.
Ей хотелось кричать, но не хватало дыхания. Наслаждение пронзало ее, и она прижималась к нему со все возрастающей страстью. А он, охватив ладонями ее ягодицы, притягивал и отталкивал их все яростнее.
Словно сквозь шум, до нее доносилось его учащенное, горячее дыхание, которое вдруг перешло в мучительно-сладостный протяжный стон. Содрогаясь всем телом, он утих и замер, уткнувшись лицом в ее плечо. Она закрыла глаза и забылась, поглощенная неведомым раньше наслаждением, нежностью и телесной истомой. Но вот он пошевелился, оперся на руку, освобождая ее от своей тяжести, и она рассмеялась: ей стало смешно оттого, что одна его нога по-прежнему находилась на полу.
Так он спешил!
— Ты смеешься? — пробормотал он огорченно. Она не знала, как объяснить причину своей веселости. Она провела по его волосам и сказала:
— Ты все еще в башмаках…
— Ублюдки никогда не снимают башмаков, — ответил он невнятно, потому что лежал, уткнувшись лицом в простыню. Затем он отодвинулся от нее и опустился на пол.
Из-за наготы она ощутила неловкость, почти болезненную, — и торопливо стала натягивать рубашку. Но он не позволил.
— Под одеяло, Солнышко, — приказал он, целуя ее в голову. Заметив, что она колеблется, он обнял ее, приподнял и водрузил на перину. А сам начал неторопливо раздеваться.
Она смотрела, как он расстегивает и снимает свой роскошный камзол, как отшвыривает его прочь, как стягивает с широких плеч жилет. Вот полетела на пол белоснежная рубашка. Вот он потянулся к волосам, выдергивая из них ленту. А потом наклонился, чтобы приняться наконец за башмаки. В это время выпуклые мышцы его бронзовой груди напряглись, золотые волосы упали на плечи и грудь — и стал он похож на прекрасного дикаря, на варвара-язычника. Немо приполз и льнул к его ногам. Сеньор протянул руку и погладил волка. Движения его были ласково-властными — Немо стал подвывать от удовольствия.
Ли натянула на себя простыни, кусая губы. Когда Сеньор поднялся, Немо направился к двери, с надеждой поглядывая через плечо хозяина.
— Мы уже сегодня поохотились, старина, — сказал ему Сеньор. — Пора погреться в лучах нашей заслуженной славы.
Ли поднесла руку к горлу, вспомнив с отвращением об ожерелье.
— Оставь его, — сказал он, когда она попыталась расстегнуть замок. — Они очень тебе идут, — пробормотал он, перебирая камни.
— Очень лестная петля. Я не могу понять, почему ты так гордишься собой.
Он провел пальцем по ее груди, достигнув соска. — Но вот, что я получил благодаря этому. Она опустила глаза:
— Ты ошибаешься.
— Неужели! — Его дьявольские брови приподнялись в удивлении.
— Ошибаешься. На меня не произвело никакого впечатления это ожерелье.
— Но что же еще может предположить мужчина? Образ мыслей женщин непостижим для слабой мужской логики.
— Я думаю, что обсуждать вопросы логики с сумасшедшим — бесполезное занятие.
— Но все же более полезное, чем стараться понять логику женщины.
— Не думай, что ты купил меня своим бриллиантовым ожерельем.
Он склонился к ней и нежно поцеловал в щеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110