Он погладил лошадь и надел на нее кожаную веревку. Конь следовал за ним, как ребенок. Но подоспел момент, когда пришлось взнуздывать лошадь, которая знала только страх и боль.
У Сеньора было неиссякаемое терпение. Именно поэтому Ли так хотелось плакать. Время от времени глаза ее вновь наполнялись слезами, а дыхание прерывалось от рыданий. Она чувствовала себя разбитой и униженной, как будто и ей, как серому, придется послушно следовать за Сеньором.
Он был очень заботлив к лошади. Даже, когда начался дождик, он не ушел. Он не пытался немедленно подчинить себе животное. Но всякий раз получалось, что животное выполняло его просьбы, а не металось по кругу. В награду оно получало ласку и дружеское поглаживание.
Наконец наступил момент, когда Сеньор сел на него верхом. Животное стояло спокойно, слегка прядая ушами. В наступившей тишине Ли могла слышать звук дождя, чувствовать ожидание толпы.
Лошадь устало смотрела по сторонам и тяжело дышала.
Раздались громкие крики. Мальчишки кричали, а фермеры бросали свои шляпы в воздух. Серый поднял голову и смотрел вокруг. Но уроки, полученные в течение дня, не прошли даром. Он стоял спокойно, а потом пошел вокруг загона, с любопытством прислушиваясь к происходящему.
Сеньор улыбался. Кажется, Ли запомнила эту улыбку на всю жизнь.
Она охватила голову руками.
«Как мне быть дальше. Я такая слабая. Я сдамся. Я недостаточно сильная. Мама, я не смогу этого всего вынести!»
Она избегала смотреть по сторонам, спрятав глаза за скрещенными руками. Становилось холоднее и темнее. Наконец к дереву, около которого она сидела, подошел один из торговцев и спросил:
— Мэм? Вы хотите поехать назад?
Она подняла голову. Он стоял рядом, держа под уздцы гнедого. С сумерками толпа почти рассеялась, и Ли увидела, что Сеньор уже почти скрылся в конце аллеи. Он ехал верхом на вороном, а серого вел под уздцы рядом.
Она забралась с помощью торговца верхом на лошадь, на которой было то седло, которое Сеньор купил для нее. Гнедой не стал ждать особых приглашений: как только торговец отпустил узду, он рысью пошел догонять остальных лошадей.
Ли подчинилась, не зная, что еще она может сделать. Сеньор даже не обернулся и не посмотрел в ее сторону.
Въехав во двор, Сеньор сказал мальчишкам, что займется лошадьми сам. Они не скрывали своей радости, что им не придется иметь дело со скакуном, но когда они увидели, каким спокойным он стал, то не могли скрыть своего изумления.
Когда Ли спешилась. Сеньор подхватил узду. Он передал ей уздечку скакуна:
— Как ты хочешь его назвать? — коротко спросил он. Она устало поглядела на лошадь. Он говорил, что она может стать оружием. Это ей было нужно. Больше, чем раньше, ей была необходима поддержка, чтобы двигаться к цели.
— Месть, — произнесла она коротко. — Я назову его месть.
Он усмехнулся:
— Нет, это — глупое имя.
— Месть, — упрямо повторила она. — Так я его назову, если ты отдашь его мне.
— Ну что же, — зло ответил он. — Ты и меня называешь Сеньор. А ведь я человек, Ли. У меня есть имя. А это лошадь. Живое существо. Его единственную жизнь нельзя превращать лишь в удобный для тебя инструмент.
Она отбросила волосы со лба.
— Я даже не знаю твоего имени. Я знаю только твои инициалы.
— Ты никогда не спрашивала меня. — Он повернулся, чтобы распрячь вороного. — Да и зачем тебе было знать мое имя? Ведь тогда я стал бы кем-то реальным. Не просто орудием для достижения твоей цели.
В горле у нее застрял комок. Осевшим голосом она произнесла:
— Так скажи мне свое имя!
Он резко взглянул на нее. Она опустила глаза, разглядывая мокрые булыжники, лошадиные копыта и блики света в лужах.
Она слышала, как он снял седло. Она чувствовала, будто ее больно ранили — она не могла поднять глаз и поглядеть ему прямо в лицо, не могла видеть его золотистую мокрую от дождя шевелюру.
— Софокл, — сказал он грубо. — Меня зовут Софокл Трафальгар Мейтланд.
Он замолчал, как будто ожидая ее реакции. Она, казалось, не собиралась поднимать глаз на него. Он унес седло и вернулся назад.
— Теперь можешь на меня смотреть, — произнес он с усмешкой. — Глупейшее имя, которое только можно было придумать. Я никогда никому не называл его целиком.
Она видела, как он водил пальцами по кожаной уздечке. Он повернулся к гнедому:
— Меня зачали на борту корабля около мыса Трафальгар. — Он расстегнул подпругу. — Так гласит история. Моя мать говорила, что моим отцом является настоящий адмирал. Конечно, можно лишь недоумевать, почему она очутилась на борту адмиральского корабля. Но кто знает. Может быть, это и правда. — Он освободил гнедого от седла и встал рядом с Ли. — Для всех я по-прежнему С.Т. Мейтланд, и пожалуйста, никому не говори мое полное имя.
Она уставилась на него.
Ее поразило сделанное неожиданное открытие.
«Я люблю этого человека. Я люблю его. Я ненавижу его. О, Боже!»
Ей хотелось смеяться и плакать одновременно. Но вместо этого она лишь недвижно смотрела на него.
— Зачем я стану говорить? Скажи, куда мне поставить Месть?
Он перевел взгляд с нее на лошадь, затем взял веревку в свои руки.
— Я сам поставлю его, — сказал он. — Его зовут Мистраль.
15
На протяжении трех недель и трехсот миль по многу раз на дню С.Т. думал о том, что она сказала.
«Вы докучаете мне. Вы беспокоите меня». «Вы — обманщик».
Немо летел рядом, а он с рассвета до заката скакал на Мистрале, через каждые три часа пересаживаясь на вороного, которого он назвал Сирокко. По дороге он научил обеих лошадей слушаться его руки, останавливаться с поводьями и без них, отступать назад, идти рысью и галопом не по прямой, а повторяя изгиб буквы «S». По утрам в течение трех часов, прежде чем пускаться в путь, он обучал одного Мистраля.
Чувство равновесия его не покинуло. Сначала он думал о нем, лежа опасливо неподвижно после пробуждения, боясь двинуть головой. Но чудо все не исчезало, и он стал привыкать к нему, хотя и удивительно было осознавать посредине урока, что он совершил какой-то быстрый непринужденный маневр, не думая о возможных последствиях.
Когда он все же вспоминал об этом, он энергично тряс головой, стараясь вызвать головокружение нарочно, как ему рекомендовал тот скромный хирург. Но тогда искусственные вызовы приступов были настолько мучительными, что он и не заметил, как прекратил их.
А теперь чувство равновесия вернулось само. И больше его не оставит. Теперь это невозможно. Он без страха мог обдумывать дальнейшие действия.
Те, кто учил С.Т. верховой езде, были итальянцем, французом, испанцем, — но все исповедовали мудрость: множество лошадей создает наездника, один наездник создает лошадь. В своей жизни он ездил верхом на сотнях лошадей, но после Харона ему не попадалось ни одной, с таким природным чувством равновесия и сообразительностью, как у этого мощного серого демона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110