!
Она фыркнула.
— Разумеется.
Он схватился за стойку кровати.
— Ли, послушай меня, — голос его звучал искренно. — Я никогда такого не чувствовал.
Она разразилась смехом.
— Это правда, — закричал он. — Никогда у меня не было такого чувства. Никогда! Я люблю тебя! Ради Бога, скажи, как я могу доказать это тебе?
Держа руку на двери, она смотрела на засов.
— Объясни мне, как это сделать? — повторил он.
Задрожав, она поправила у себя на плече рубашку.
— Оставь Чилтона в покое, — медленно произнесла она.
— Что?
— Не появляйся в Филчестере, — она повернулась к нему. — Забудь о Чилтоне. Не трогай его.
— Забыть Чилтона? — эхом повторил он. Руки его напряглись. — Что ты имеешь в виду?
— По-моему, это совершенно ясно.
Он недоуменно потряс головой.
— Нет. Совсем не ясно, — он снова потряс головой. — Нет. Этим я докажу свою любовь? Не помогая тебе?
— Мне уже все равно, — спокойно произнесла она. — Это ведь не вернет назад моих близких. Ничего не изменит. Я догадывалась об этом… — она задержала дыхание. — Но в последнее время это стало мне совершенно ясно.
— И поэтому я должен оставить все как есть?
— Да.
Он замолчал надолго. Она оперлась спиной о дверь, охватив себя руками.
— Я не могу, — наконец, проговорил он. Она опустила голову.
— Не могу, — сказал он громче. — И вообще, это какая-то бессмыслица. Я тебя не понимаю. Она закрыла глаза.
— Знаешь ли ты чувство страха, Сеньор? Разве ни одна из твоих леди не умирала от страха, когда ты надевал эту проклятую маску и уезжал на поиски удачи?
— Ни одна, по крайней мере, не говорила этого. Они верили в мою непобедимость. Сомневаешься? Но скажи, каким образом мое исчезновение из твоей жизни докажет мою к тебе любовь?
— Может быть, то докажет, что ты прислушался ко мне, — страстно воскликнула она. — Но это как раз не входит в твои измерения. Не так ли?
Она отодвинула засов.
— Я думаю о тебе, я принял близко к сердцу все твое горе! Ты не заставишь меня забыть это. Но ты почему-то вознамерилась растоптать мою душу. Хочешь, наверное, превратить меня в ничто?
— А если бы хотела? — презрительно ответила она. — Ты уйдешь и спрячешься под своей маской. Ты ведь непобедим, неуловим, и тебе никто не нужен.
— Ли, — он был на грани отчаяния. — Что, если ты ошибаешься, Ли?
Она вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. С.Т. опустил голову и сжал ладонями лоб. Будь она проклята, откуда она знает, что он чувствует?! Она была так уверена, так непреклонная, так презирала его! Она извратила все его намерения и заставила его усомниться в себе самом.
А тогда все было иначе. Он так любил ее за отвагу! Любил, да леденящий дождь стекал с ее шляпы и мокрые волосы облепляли лицо, — а она не жаловалась ни словом, ни вздохом; любил ее, в мужских штанах, любил, когда она сердилась на Немо и когда промывала глаза слепой кобыле; любил ее, потому что она никогда не плакала, и любил до самой ободранной сердцевины своей души, — когда она наконец заплакала. Он хотел обнимать ее, защищать, и еще он жаждал ее уважения, — больше, чем любой награды в своей жизни.
Он должен был объяснить ей все это. Но не сумел. Да и как выговорить все это? Сказать это женщине? Не тогда же, когда она насмешничала, издевалась над ним. Не тогда, когда она в нем сомневалась. Ему было бесконечно стыдно, что она так плохо ценит его удаль, так жалко боится за него. Все эти рассуждения о Чилтоне стали теперь понятны, наполнились обидным для него смыслом.
Но ведь она пришла этой ночью к нему! Почему? Господи, почему она позволила любить себя? А потом показала, как презирала его. Неудачник, бродяга, никчемный простак, которому не под силу опасные схватки, — и про обидчика Ли ему надо забыть навсегда.
Его охватил ужас — неужели и на этот раз его чувство грубо раздавят, и надежда на счастье оставит его, ускользнув в прошлое? При мысли об этом, он заметался, бросился ничком на постель и сжал в руках подушку, будто хотел ее задушить.
«Я люблю тебя, — яростно думал он. — Я докажу тебе, что сейчас все иначе». Сев на постели, он швырнул подушку в угол кровати. «Все иначе, — он заскрипел зубами и снова набросился на подушку. — Я люблю тебя… я докажу тебе… я люблю тебя… Я докажу тебе…»
Он колошматил подушку, пока она не разорвалась, и облако перьев из пуха и перьев не разлетелось по комнате. Облако, которое нельзя было ни поймать, ни победить, ни подчинить.
20
В сумерках Сладкая Гармония услышала неожиданный звук и выпрямилась над своим шитьем. Ее глаза встретились с глазами Чести. Звук этот четким эхом разнесся по тихой улице: лошадиные подковы звенели по булыжникам мостовой.
Прошло четыре дня. Руки Чести распухли и сочились кровью, обожженные крапивой, которую она должна был всюду носить с собой как знак своего раскаяния в том, что толкнула Дивного Ангела. Пучок крапивы и сейчас лежал у нее на коленях, высохший до твердой метелки, — ядовитые волоски ее стерлись от многих часов пребывания в руках. Утром Ангел выведет ее на пустырь, чтобы срезать новый букет раскаяния.
Гармония опустила глаза — в страхе выдать отчаянный рывок своего сердца. Он вернулся; он сказал, что вернется, — и вернулся. Гармония видела, как покраснела Честь.
Не поднимайся, хотелось закричать Гармонии, не двигайся, не говори. Она не могла сказать ничего вслух о доносящемся цоканье, пока Дивный Ангел сидела с ними. Задерживая дыхание, она продолжала шить, нервными толчками прокалывая иглой льняной полотно.
— Я слышу, Учитель Джейми зовет нас, — сказала Дивный Ангел, откладывая работу.
Гармония не слышала ничего, кроме звука подков по булыжнику.
— Пойдем, — Ангел поднялась. — Честь, захвати обязательно крапиву.
Гармония встала со стула. Честь, поднимаясь на ноги, издала стон, но был ли он выражением боли, гнева, страха или протеста, Гармония понять не могла.
— Ты что-то сказала, дорогая сестрица? — добродушно спросила Ангел.
— Нет, Ангел, — потупилась Честь.
— Скоро время твоих страданий закончится. Ты должна перетерпеть его с кротостью и покорностью в сердце.
— Да, Ангел, — прошептала Честь.
— Учитель Джейми желает, чтобы мы присоединились к нему в уничтожении угрожающего нам зла, — невозмутимо сообщила Ангел и подождала, пропуская их вперед перед собой в дверь.
В глубокой темноте сумерек подходили другие девушки, останавливались около собранных заранее груд камней. Камни им были нужны, чтобы защитить себя и сокрушить козни дьявола. На этот раз они были наготове — и вот в глубине улицы показался дьявол, он ехал на своем бледном коне, укрывшись за насмешливой светящейся маской.
— Убирайся прочь, — раздался чей-то визгливый испуганный крик, — мы не хотим тебя видеть!
Конь продвигался вперед размеренным шагом. Гармония хотела закричать то же самое, чтобы он почувствовал опасность и ускакал восвояси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Она фыркнула.
— Разумеется.
Он схватился за стойку кровати.
— Ли, послушай меня, — голос его звучал искренно. — Я никогда такого не чувствовал.
Она разразилась смехом.
— Это правда, — закричал он. — Никогда у меня не было такого чувства. Никогда! Я люблю тебя! Ради Бога, скажи, как я могу доказать это тебе?
Держа руку на двери, она смотрела на засов.
— Объясни мне, как это сделать? — повторил он.
Задрожав, она поправила у себя на плече рубашку.
— Оставь Чилтона в покое, — медленно произнесла она.
— Что?
— Не появляйся в Филчестере, — она повернулась к нему. — Забудь о Чилтоне. Не трогай его.
— Забыть Чилтона? — эхом повторил он. Руки его напряглись. — Что ты имеешь в виду?
— По-моему, это совершенно ясно.
Он недоуменно потряс головой.
— Нет. Совсем не ясно, — он снова потряс головой. — Нет. Этим я докажу свою любовь? Не помогая тебе?
— Мне уже все равно, — спокойно произнесла она. — Это ведь не вернет назад моих близких. Ничего не изменит. Я догадывалась об этом… — она задержала дыхание. — Но в последнее время это стало мне совершенно ясно.
— И поэтому я должен оставить все как есть?
— Да.
Он замолчал надолго. Она оперлась спиной о дверь, охватив себя руками.
— Я не могу, — наконец, проговорил он. Она опустила голову.
— Не могу, — сказал он громче. — И вообще, это какая-то бессмыслица. Я тебя не понимаю. Она закрыла глаза.
— Знаешь ли ты чувство страха, Сеньор? Разве ни одна из твоих леди не умирала от страха, когда ты надевал эту проклятую маску и уезжал на поиски удачи?
— Ни одна, по крайней мере, не говорила этого. Они верили в мою непобедимость. Сомневаешься? Но скажи, каким образом мое исчезновение из твоей жизни докажет мою к тебе любовь?
— Может быть, то докажет, что ты прислушался ко мне, — страстно воскликнула она. — Но это как раз не входит в твои измерения. Не так ли?
Она отодвинула засов.
— Я думаю о тебе, я принял близко к сердцу все твое горе! Ты не заставишь меня забыть это. Но ты почему-то вознамерилась растоптать мою душу. Хочешь, наверное, превратить меня в ничто?
— А если бы хотела? — презрительно ответила она. — Ты уйдешь и спрячешься под своей маской. Ты ведь непобедим, неуловим, и тебе никто не нужен.
— Ли, — он был на грани отчаяния. — Что, если ты ошибаешься, Ли?
Она вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. С.Т. опустил голову и сжал ладонями лоб. Будь она проклята, откуда она знает, что он чувствует?! Она была так уверена, так непреклонная, так презирала его! Она извратила все его намерения и заставила его усомниться в себе самом.
А тогда все было иначе. Он так любил ее за отвагу! Любил, да леденящий дождь стекал с ее шляпы и мокрые волосы облепляли лицо, — а она не жаловалась ни словом, ни вздохом; любил ее, в мужских штанах, любил, когда она сердилась на Немо и когда промывала глаза слепой кобыле; любил ее, потому что она никогда не плакала, и любил до самой ободранной сердцевины своей души, — когда она наконец заплакала. Он хотел обнимать ее, защищать, и еще он жаждал ее уважения, — больше, чем любой награды в своей жизни.
Он должен был объяснить ей все это. Но не сумел. Да и как выговорить все это? Сказать это женщине? Не тогда же, когда она насмешничала, издевалась над ним. Не тогда, когда она в нем сомневалась. Ему было бесконечно стыдно, что она так плохо ценит его удаль, так жалко боится за него. Все эти рассуждения о Чилтоне стали теперь понятны, наполнились обидным для него смыслом.
Но ведь она пришла этой ночью к нему! Почему? Господи, почему она позволила любить себя? А потом показала, как презирала его. Неудачник, бродяга, никчемный простак, которому не под силу опасные схватки, — и про обидчика Ли ему надо забыть навсегда.
Его охватил ужас — неужели и на этот раз его чувство грубо раздавят, и надежда на счастье оставит его, ускользнув в прошлое? При мысли об этом, он заметался, бросился ничком на постель и сжал в руках подушку, будто хотел ее задушить.
«Я люблю тебя, — яростно думал он. — Я докажу тебе, что сейчас все иначе». Сев на постели, он швырнул подушку в угол кровати. «Все иначе, — он заскрипел зубами и снова набросился на подушку. — Я люблю тебя… я докажу тебе… я люблю тебя… Я докажу тебе…»
Он колошматил подушку, пока она не разорвалась, и облако перьев из пуха и перьев не разлетелось по комнате. Облако, которое нельзя было ни поймать, ни победить, ни подчинить.
20
В сумерках Сладкая Гармония услышала неожиданный звук и выпрямилась над своим шитьем. Ее глаза встретились с глазами Чести. Звук этот четким эхом разнесся по тихой улице: лошадиные подковы звенели по булыжникам мостовой.
Прошло четыре дня. Руки Чести распухли и сочились кровью, обожженные крапивой, которую она должна был всюду носить с собой как знак своего раскаяния в том, что толкнула Дивного Ангела. Пучок крапивы и сейчас лежал у нее на коленях, высохший до твердой метелки, — ядовитые волоски ее стерлись от многих часов пребывания в руках. Утром Ангел выведет ее на пустырь, чтобы срезать новый букет раскаяния.
Гармония опустила глаза — в страхе выдать отчаянный рывок своего сердца. Он вернулся; он сказал, что вернется, — и вернулся. Гармония видела, как покраснела Честь.
Не поднимайся, хотелось закричать Гармонии, не двигайся, не говори. Она не могла сказать ничего вслух о доносящемся цоканье, пока Дивный Ангел сидела с ними. Задерживая дыхание, она продолжала шить, нервными толчками прокалывая иглой льняной полотно.
— Я слышу, Учитель Джейми зовет нас, — сказала Дивный Ангел, откладывая работу.
Гармония не слышала ничего, кроме звука подков по булыжнику.
— Пойдем, — Ангел поднялась. — Честь, захвати обязательно крапиву.
Гармония встала со стула. Честь, поднимаясь на ноги, издала стон, но был ли он выражением боли, гнева, страха или протеста, Гармония понять не могла.
— Ты что-то сказала, дорогая сестрица? — добродушно спросила Ангел.
— Нет, Ангел, — потупилась Честь.
— Скоро время твоих страданий закончится. Ты должна перетерпеть его с кротостью и покорностью в сердце.
— Да, Ангел, — прошептала Честь.
— Учитель Джейми желает, чтобы мы присоединились к нему в уничтожении угрожающего нам зла, — невозмутимо сообщила Ангел и подождала, пропуская их вперед перед собой в дверь.
В глубокой темноте сумерек подходили другие девушки, останавливались около собранных заранее груд камней. Камни им были нужны, чтобы защитить себя и сокрушить козни дьявола. На этот раз они были наготове — и вот в глубине улицы показался дьявол, он ехал на своем бледном коне, укрывшись за насмешливой светящейся маской.
— Убирайся прочь, — раздался чей-то визгливый испуганный крик, — мы не хотим тебя видеть!
Конь продвигался вперед размеренным шагом. Гармония хотела закричать то же самое, чтобы он почувствовал опасность и ускакал восвояси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110