О… это было замечательно! Мне бы хотелось, чтобы вы это видели!
Все трое с восхищением смотрели на С.Т.
— Вы так говорите, что мне самому захотелось увидеть это зрелище, — сказал он, передавая трут Чести. — Я разведу вам перед отъездом огонь.
— Вы снова оставите нас? — воскликнула Голубка, не скрывая огорчения.
— Больше ни на что нет времени. Только на то, чтобы пить пунш и греть ноги у очага в «Двойном Эле» до возвращения Льютона.
— Тогда лучше поспешить, — сказала Честь, — я могу развести огонь, — заявила она, — раз теперь у нас есть свет.
— Хорошо, девочки, — он поймал узду Сирокко и, подведя его ближе, снял седло с Мистраля и перебросил его на вороного — сможешь найти дорогу к реке и свести его на водопой?
— Да, милорд, — ответила гордая доверием Честь, — и я его накормлю.
С.Т. сел на лошадь. Гармония, запахнув на себе плащ Чести, поспешила к нему и положила руку ему на сапог.
— Благодарю вас, — сказала она тихим голосом, — очень благодарю.
Он протянул руку и пальцами в перчатке поднял ей подбородок. Ее лицо было таким милым, следы слез еще блестели на щеках и ресницах. Он наклонился и поцеловал ее в губы. Потом пришпорил Сирокко и послал его по тропинке вперед. «Жаль — подумал он, — что Ли и этого не видела».
Даже не пользуясь главной дорогой и следуя вдоль стены, он доехал на отдохнувшей лошади за довольно короткое время. Завидев огонь «Двойного пива», он остановился, чтобы снять маску и сменить черные с серебром перчатки на простые, без пальцев. Сирокко беспокойно задышал и поднялся на дыбы, что заставило С.Т. остановиться и внимательно посмотреть в темноту, где что-то встревожило лошадь.
Он услышал стук копыт и, наклонившись вперед, положил руку на нос Сирокко, надеясь этим не допустить приветственного ржания. Но неровный топот приближался, он услышал, как летят камешки из-под копыт, и вскоре на фоне ночи показался темный силуэт.
Он вытащил шпагу.
— Назови себя!
Ответа не было. Тень подходила ближе и, наконец, он смог разглядеть белое пятно на лбу и белые чулки.
— Ли!
На какой-то момент его захлестнуло чувство облегчения, но гнедой перешел на шаг и выставил нос, приветствуя Сирокко. С.Т. увидел болтающиеся поводья. Он выругался. Схватив гнедого за уздечку, он подтащил его ближе к себе. В темноте он не мог обнаружить никаких признаков того, что конь падал: ни грязи, ни царапин на седле. Слабое утешение, но все-таки. Плохо, когда выбрасывает из дамского бокового седла, с его высокой лукой, которая держит всадницу на месте, но если конь встал на дыбы и покатился на спину, это же устройство становится ловушкой.
Она могла лежать где-то в темноте, раздавленная, без чувств. Или мертвая.
— Ли! — закричал он, привставая в стременах, — Ли! — Призрачное облачко его дыхания исчезало в морозной тьме. Ему теперь было все равно, слышит его кто-нибудь или нет. Ему было все равно, что Льютон может его заподозрить. Он перевернет все, выгонит всех из «Двойного эля» на поиски. Он прислушивался, проклиная свое глухое ухо и стараясь сдержать потише дыхание и движения лошадей, чтобы услышать любой даже слабый отклик. Но холодный ветер доносил лишь молчание. Он повернул коней на север.
— Ли! — снова закричал он, и услышал только эхо.
Но вот он задержал дыхание — он определенно услыхал какое-то постанывание. Напрягшись, он попытался было определить направление, откуда донесся звук, но это и не понадобилось. Оба коня повернулись и уставились в темноту, ноздри их раздувались. Из мрака появилась ныряющая серая тень, которая, приближаясь, приобретала очертания волка, упорно бегущего вперед, несмотря на неуклюжую хромоту.
С.Т. бросил шпагу в ножны и спешился. Немо прижался к его ногам тихо, жалобно — без обычных для волка радостных прыжков. С.Т. опустился на колени и дал ему вылизать свое лицо, а сам в это время осторожно перебирал густой холодный мех, и обнаружил, наконец, запекшуюся рану на передней лапе Немо.
Он не стал ее обследовать, не решаясь нарушить дружелюбие волка. Тем более что в темноте ничего толком рассмотреть было нельзя. Волк, казалось, не особо страдал от своей раны и мог передвигаться, но у С.Т. встал комок в горле и появилось тянущее чувство ужаса в душе.
Он стоял на коленях около волка, гладил его густой мех, силясь поймать какую-то фразу, мелькнувшую где-то на краю сознания. Зверь… шпага… ведьма. Немо. Ведьма… она ускакала из конюшни, как будто все черти ада гнались за ней. И как пламя от искры, попавшей в опилки, в его голове вспыхнуло озарение. Он понял, что она сделала.
— О, Господи, дурочка моя, — вздохнул он. — Ах, ты легкомысленная дурочка.
Он встал на ноги и оглянулся вокруг, чувствуя в душе пустоту от того, что она натворила.
Чилтон. Она направилась одна наказать Чилтона. И не вернулась.
— Будь ты проклята, Ли! — заорал он в ночное небо. — Будь ты проклята, будь ты проклята, будь ты проклята!
23
Ли не боялась темноты. Она любила ночь, и всегда, когда шла одна под звездами, ощущала, что ночь ее охраняет. Ее не тревожили ни призраки, ни демоны, она не страшилась дьявольских наваждений.
Но лежать на полу, с завязанными глазами, с руками и ногами, опутанными веревками, корчиться от боли, напряженно пытаясь уловить смысл доносившихся до нее звуков… Это было совсем другое дело. Этого стоило бояться. Никакой демон ада не пугал ее больше, чем отдаленные вопли последователей Чилтона.
Она лежала там же, где пришла в сознание, и старалась снова не потерять его от затоплявшей ее боли. Голова ее гудела, щекой она касалась ковра, а тело лежало на голых досках. Они пахли ее домом, холодным, заброшенным, но в запахе его еще оставались следы отцовского нюхательного табака и мятно-солодовый запах укропа, которым горничные часто пользовались для натирки полов.
Она была уверена, что находится где-то в Сильверинге в большой комнате, если судить по тому, как отражался от стен звук каждого движения ее незримого тюремщика. Она пыталась собрать свои мысли. Нет, не мраморный холл, — там не было ковра, и не комната Кингстона, потому что там герб Кингстонов был нарисован просто на дереве и не один из лестничных холлов, полных эха, с каменными полами и фамильными портретами. Это мог быть салон или большая столовая, или комната над кухней… или даже галерея над домашней часовней: во всех них были деревянные полы, ковры и гулкое пространство.
Когда вдруг в отдалении разразилась буря криков, охранник поднялся и отошел так далеко, что она даже не могла определить, куда направились его шаги. Она все время дергала свои путы, моля Бога, чтобы охранник ушел из комнаты. По-видимому, так и произошло, потому что никто не стал ее ругать, но и добиться ей ничего не удалось. Веревка связывала ей руки от запястий до локтей и она даже не могла повернуть руки, чтобы найти узел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Все трое с восхищением смотрели на С.Т.
— Вы так говорите, что мне самому захотелось увидеть это зрелище, — сказал он, передавая трут Чести. — Я разведу вам перед отъездом огонь.
— Вы снова оставите нас? — воскликнула Голубка, не скрывая огорчения.
— Больше ни на что нет времени. Только на то, чтобы пить пунш и греть ноги у очага в «Двойном Эле» до возвращения Льютона.
— Тогда лучше поспешить, — сказала Честь, — я могу развести огонь, — заявила она, — раз теперь у нас есть свет.
— Хорошо, девочки, — он поймал узду Сирокко и, подведя его ближе, снял седло с Мистраля и перебросил его на вороного — сможешь найти дорогу к реке и свести его на водопой?
— Да, милорд, — ответила гордая доверием Честь, — и я его накормлю.
С.Т. сел на лошадь. Гармония, запахнув на себе плащ Чести, поспешила к нему и положила руку ему на сапог.
— Благодарю вас, — сказала она тихим голосом, — очень благодарю.
Он протянул руку и пальцами в перчатке поднял ей подбородок. Ее лицо было таким милым, следы слез еще блестели на щеках и ресницах. Он наклонился и поцеловал ее в губы. Потом пришпорил Сирокко и послал его по тропинке вперед. «Жаль — подумал он, — что Ли и этого не видела».
Даже не пользуясь главной дорогой и следуя вдоль стены, он доехал на отдохнувшей лошади за довольно короткое время. Завидев огонь «Двойного пива», он остановился, чтобы снять маску и сменить черные с серебром перчатки на простые, без пальцев. Сирокко беспокойно задышал и поднялся на дыбы, что заставило С.Т. остановиться и внимательно посмотреть в темноту, где что-то встревожило лошадь.
Он услышал стук копыт и, наклонившись вперед, положил руку на нос Сирокко, надеясь этим не допустить приветственного ржания. Но неровный топот приближался, он услышал, как летят камешки из-под копыт, и вскоре на фоне ночи показался темный силуэт.
Он вытащил шпагу.
— Назови себя!
Ответа не было. Тень подходила ближе и, наконец, он смог разглядеть белое пятно на лбу и белые чулки.
— Ли!
На какой-то момент его захлестнуло чувство облегчения, но гнедой перешел на шаг и выставил нос, приветствуя Сирокко. С.Т. увидел болтающиеся поводья. Он выругался. Схватив гнедого за уздечку, он подтащил его ближе к себе. В темноте он не мог обнаружить никаких признаков того, что конь падал: ни грязи, ни царапин на седле. Слабое утешение, но все-таки. Плохо, когда выбрасывает из дамского бокового седла, с его высокой лукой, которая держит всадницу на месте, но если конь встал на дыбы и покатился на спину, это же устройство становится ловушкой.
Она могла лежать где-то в темноте, раздавленная, без чувств. Или мертвая.
— Ли! — закричал он, привставая в стременах, — Ли! — Призрачное облачко его дыхания исчезало в морозной тьме. Ему теперь было все равно, слышит его кто-нибудь или нет. Ему было все равно, что Льютон может его заподозрить. Он перевернет все, выгонит всех из «Двойного эля» на поиски. Он прислушивался, проклиная свое глухое ухо и стараясь сдержать потише дыхание и движения лошадей, чтобы услышать любой даже слабый отклик. Но холодный ветер доносил лишь молчание. Он повернул коней на север.
— Ли! — снова закричал он, и услышал только эхо.
Но вот он задержал дыхание — он определенно услыхал какое-то постанывание. Напрягшись, он попытался было определить направление, откуда донесся звук, но это и не понадобилось. Оба коня повернулись и уставились в темноту, ноздри их раздувались. Из мрака появилась ныряющая серая тень, которая, приближаясь, приобретала очертания волка, упорно бегущего вперед, несмотря на неуклюжую хромоту.
С.Т. бросил шпагу в ножны и спешился. Немо прижался к его ногам тихо, жалобно — без обычных для волка радостных прыжков. С.Т. опустился на колени и дал ему вылизать свое лицо, а сам в это время осторожно перебирал густой холодный мех, и обнаружил, наконец, запекшуюся рану на передней лапе Немо.
Он не стал ее обследовать, не решаясь нарушить дружелюбие волка. Тем более что в темноте ничего толком рассмотреть было нельзя. Волк, казалось, не особо страдал от своей раны и мог передвигаться, но у С.Т. встал комок в горле и появилось тянущее чувство ужаса в душе.
Он стоял на коленях около волка, гладил его густой мех, силясь поймать какую-то фразу, мелькнувшую где-то на краю сознания. Зверь… шпага… ведьма. Немо. Ведьма… она ускакала из конюшни, как будто все черти ада гнались за ней. И как пламя от искры, попавшей в опилки, в его голове вспыхнуло озарение. Он понял, что она сделала.
— О, Господи, дурочка моя, — вздохнул он. — Ах, ты легкомысленная дурочка.
Он встал на ноги и оглянулся вокруг, чувствуя в душе пустоту от того, что она натворила.
Чилтон. Она направилась одна наказать Чилтона. И не вернулась.
— Будь ты проклята, Ли! — заорал он в ночное небо. — Будь ты проклята, будь ты проклята, будь ты проклята!
23
Ли не боялась темноты. Она любила ночь, и всегда, когда шла одна под звездами, ощущала, что ночь ее охраняет. Ее не тревожили ни призраки, ни демоны, она не страшилась дьявольских наваждений.
Но лежать на полу, с завязанными глазами, с руками и ногами, опутанными веревками, корчиться от боли, напряженно пытаясь уловить смысл доносившихся до нее звуков… Это было совсем другое дело. Этого стоило бояться. Никакой демон ада не пугал ее больше, чем отдаленные вопли последователей Чилтона.
Она лежала там же, где пришла в сознание, и старалась снова не потерять его от затоплявшей ее боли. Голова ее гудела, щекой она касалась ковра, а тело лежало на голых досках. Они пахли ее домом, холодным, заброшенным, но в запахе его еще оставались следы отцовского нюхательного табака и мятно-солодовый запах укропа, которым горничные часто пользовались для натирки полов.
Она была уверена, что находится где-то в Сильверинге в большой комнате, если судить по тому, как отражался от стен звук каждого движения ее незримого тюремщика. Она пыталась собрать свои мысли. Нет, не мраморный холл, — там не было ковра, и не комната Кингстона, потому что там герб Кингстонов был нарисован просто на дереве и не один из лестничных холлов, полных эха, с каменными полами и фамильными портретами. Это мог быть салон или большая столовая, или комната над кухней… или даже галерея над домашней часовней: во всех них были деревянные полы, ковры и гулкое пространство.
Когда вдруг в отдалении разразилась буря криков, охранник поднялся и отошел так далеко, что она даже не могла определить, куда направились его шаги. Она все время дергала свои путы, моля Бога, чтобы охранник ушел из комнаты. По-видимому, так и произошло, потому что никто не стал ее ругать, но и добиться ей ничего не удалось. Веревка связывала ей руки от запястий до локтей и она даже не могла повернуть руки, чтобы найти узел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110