Я вспомнил, что мой дед говорил про Медведя, и как собака провожала его до конца лужайки, с надеждой принюхиваясь к его ладони. В нем была мягкость и даже доброта, но слабость и глупость делали его игрушкой в злых руках. Он был как весы: невозможно предсказать, в какую сторону качнется чаша.
На следующее утро я позвонил в Пайн Пойнт, и вскоре Медведь приступил к работе. Больше я никогда его не встречал. А все же интересно, мое вмешательство хоть как-то повлияло ли на его жизнь? Одно я знал точно: где-то в потаенной глубине души, в той исконной доброте, в которой Медведь сам себе не мог признаться, его не изменишь.
Когда я смотрю на болото Скарборо из окна своего дома и вижу, как сквозь травинки пробиваются струйки, соединяясь друг с другом — для каждой одно и то же течение, тот же самый цикл, но при этом каждая из них находит свой собственный путь в море, — я понимаю что-то в этом мире, в природе, в том, как внешне разрозненные существования пересекаются, соединяются. По ночам в свете луны струйки отсвечивают серебром, и белые, тоненькие нити стекаются в огромную сверкающую равнину внизу. И я представляю себя на этой Белой дороге прислушивающимся к голосам, звучащим в камышах, когда меня несет в мир новых ожиданий.
Глава 2
Их было двенадцать, обычные полозы подвязочники. Они поселились в заброшенном сарайчике в дальнем конце моего участка, чувствуя себя вполне комфортно среди разваливающихся шкафов и гниющей древесины. Я заметил одну змейку из выводка через дырку в ступеньке полуразрушенного крыльца. Наверно, она возвращалась домой после утренней охоты. Раздвинув несколько досок в полу, я увидел остальных. Самая маленькая была не больше фута в длину, самая длинная — около трех. Они сплетались в клубок, подставляя головки солнечному лучу, который высвечивал желтые полоски на их спинах, словно неоновые трубки в сумерках. Некоторые даже стали разгибаться, словно подавая сигнал предупреждения. Я потыкал в ближайшую ко мне концом палки и услышал шипение. Сладковатый, неприятный запах стал подниматься из дыры в полу, когда змеи выпустили струю характерного мускусного аромата. Стоявший рядом со мной Уолтер, мой восьмимесячный золотистый лабрадор-ретривер, отпрянул и сморщил нос. Я погладил его за ушами, и он взглянул на меня, словно ожидая поддержки: это была его первая встреча со змеями, и он не совсем представлял, что от него ожидают.
— Лучше держи свой нос подальше от них, Уолт, — посоветовал я ему, — иначе одна из них вцепится тебе в пипку.
В Мэне много подвязочников. Это выносливые создания. Зимой они способны в течение месяца выдерживать минусовые температуры, а порой погружаются в воду в поисках стабильной температурной среды. Потом, обычно в середине марта, когда солнце начинает пригревать камни, они начинают просыпаться и приступают к поиску партнера. В июне-июле у них появляется потомство. Обычно в выводке десять — двенадцать детенышей. Иногда их может быть только три. Однажды был зафиксирован рекорд — восемьдесят пять змеенышей, а это само по себе изумительно, что бы вы ни думали об этих тварях. Подвязочники обосновались в моем сарае, видимо, из-за того, что поблизости почти нет хвойных деревьев. Хвойные закисляют почву, а это не нравится ночным пресмыкающимся, которые и есть любимое лакомство подвязочников.
Я положил доски на место и вернулся на солнечный свет, Уолтер не отставал от меня ни на шаг. Подвязочники — абсолютно непредсказуемые твари. Некоторые из них могут брать еду у тебя с ладони, а другие будут кусаться, причем до тех пор, пока им не надоест, или они не устанут, или их не прикончат. Здесь, в сарае, они вряд ли кому-то навредят, а местные обитатели — скунсы, крысы, лисы, еноты — очень скоро пронюхают об их существовании. Я решил оставить змей в покое до тех пор, пока обстоятельства не вынудят меня поступить иначе. А что касается Уолтера, что ж, ему придется научиться не лезть не в свои дела.
Сквозь деревья в низине поблескивает болото, и дикие птицы летают над его поверхностью: их очертания угадываются сквозь колышущуюся траву и камыши. Американцы-пионеры назвали это место Землей Разнотравья, но их уже давно нет, и для тех, кто живет сейчас, это просто болото, где реки Дунстан и Нансач сливаются вместе на пути к морю. К диким уткам, здешним постоянным обитателям, на летнее время присоединяются древесные и черные утки, шилохвостки, чирки, но вскоре визитеры покидают здешние места, будучи неспособными пережить местную суровую зиму. Их свист и крики наполняют воздух, к ним присоединяется жужжание насекомых — шум жизни, сопровождающий спаривание и кормежку, охоту и бегство от опасности. Я наблюдал за ласточкой, которая совершила резкий пируэт над гниющим бревном. Это лето выдалось сухое, и для ласточек было особое раздолье с пищей. Те, кто жили недалеко от болота, были особенно признательны этим птицам: они поприжали не только комаров, но и гораздо более противных слепней, которые своими сильными челюстями полосовали кожу, как бритвами.
Скарборо — старинное поселение, одна из первых колоний, появившихся на северо-западе Новой Англии. Оно было не просто временной рыбацкой деревушкой, а местом, которое стало домом для многих семейств в округе. Некоторые из них были выходцами из Англии, среди них и предки моей матери; другие перебрались из Массачусетса и Нью-Хемпшира, привлеченные благоприятными условиями для земледелия. Первый губернатор Мэна родился в Скарборо, хотя и покинул его в возрасте девятнадцати лет, когда стало понятно, что особых перспектив с точки зрения благосостояния и карьеры здесь нет. Как и большинство городов на побережье, Скарборо видел немало сражений и основательно омыт кровью. Федеральные магистрали изрядно подпортили местный пейзаж, но, несмотря на это, соляное болото выжило, и его поверхность отсвечивала в лучах заходящего солнца, как раскаленная лава. Пока болото не трогали, но постоянно продолжающаяся жилищная застройка Скарборо означала, что новые кварталы — не всегда привлекательного вида, а порой весьма неприглядные, — подступали все ближе и ближе к его границам: застройщиков привлекала и природная красота, и незримое присутствие прежних, уже не существующих поколений. Большой остроконечный дом, в котором я жил, появился в тридцатых годах. От дороги и болота его отделяла стена деревьев. С крыльца была видна водная гладь, и порой от этого вида я испытывал невероятное умиротворение, которое не посещало меня уже очень давно.
Но это состояние умиротворения мимолетно, оно исчезает, как только отводишь взгляд и твое внимание возвращается к насущным делам и проблемам: к тем, кого любишь и кто зависит от тебя, для кого ты живешь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
На следующее утро я позвонил в Пайн Пойнт, и вскоре Медведь приступил к работе. Больше я никогда его не встречал. А все же интересно, мое вмешательство хоть как-то повлияло ли на его жизнь? Одно я знал точно: где-то в потаенной глубине души, в той исконной доброте, в которой Медведь сам себе не мог признаться, его не изменишь.
Когда я смотрю на болото Скарборо из окна своего дома и вижу, как сквозь травинки пробиваются струйки, соединяясь друг с другом — для каждой одно и то же течение, тот же самый цикл, но при этом каждая из них находит свой собственный путь в море, — я понимаю что-то в этом мире, в природе, в том, как внешне разрозненные существования пересекаются, соединяются. По ночам в свете луны струйки отсвечивают серебром, и белые, тоненькие нити стекаются в огромную сверкающую равнину внизу. И я представляю себя на этой Белой дороге прислушивающимся к голосам, звучащим в камышах, когда меня несет в мир новых ожиданий.
Глава 2
Их было двенадцать, обычные полозы подвязочники. Они поселились в заброшенном сарайчике в дальнем конце моего участка, чувствуя себя вполне комфортно среди разваливающихся шкафов и гниющей древесины. Я заметил одну змейку из выводка через дырку в ступеньке полуразрушенного крыльца. Наверно, она возвращалась домой после утренней охоты. Раздвинув несколько досок в полу, я увидел остальных. Самая маленькая была не больше фута в длину, самая длинная — около трех. Они сплетались в клубок, подставляя головки солнечному лучу, который высвечивал желтые полоски на их спинах, словно неоновые трубки в сумерках. Некоторые даже стали разгибаться, словно подавая сигнал предупреждения. Я потыкал в ближайшую ко мне концом палки и услышал шипение. Сладковатый, неприятный запах стал подниматься из дыры в полу, когда змеи выпустили струю характерного мускусного аромата. Стоявший рядом со мной Уолтер, мой восьмимесячный золотистый лабрадор-ретривер, отпрянул и сморщил нос. Я погладил его за ушами, и он взглянул на меня, словно ожидая поддержки: это была его первая встреча со змеями, и он не совсем представлял, что от него ожидают.
— Лучше держи свой нос подальше от них, Уолт, — посоветовал я ему, — иначе одна из них вцепится тебе в пипку.
В Мэне много подвязочников. Это выносливые создания. Зимой они способны в течение месяца выдерживать минусовые температуры, а порой погружаются в воду в поисках стабильной температурной среды. Потом, обычно в середине марта, когда солнце начинает пригревать камни, они начинают просыпаться и приступают к поиску партнера. В июне-июле у них появляется потомство. Обычно в выводке десять — двенадцать детенышей. Иногда их может быть только три. Однажды был зафиксирован рекорд — восемьдесят пять змеенышей, а это само по себе изумительно, что бы вы ни думали об этих тварях. Подвязочники обосновались в моем сарае, видимо, из-за того, что поблизости почти нет хвойных деревьев. Хвойные закисляют почву, а это не нравится ночным пресмыкающимся, которые и есть любимое лакомство подвязочников.
Я положил доски на место и вернулся на солнечный свет, Уолтер не отставал от меня ни на шаг. Подвязочники — абсолютно непредсказуемые твари. Некоторые из них могут брать еду у тебя с ладони, а другие будут кусаться, причем до тех пор, пока им не надоест, или они не устанут, или их не прикончат. Здесь, в сарае, они вряд ли кому-то навредят, а местные обитатели — скунсы, крысы, лисы, еноты — очень скоро пронюхают об их существовании. Я решил оставить змей в покое до тех пор, пока обстоятельства не вынудят меня поступить иначе. А что касается Уолтера, что ж, ему придется научиться не лезть не в свои дела.
Сквозь деревья в низине поблескивает болото, и дикие птицы летают над его поверхностью: их очертания угадываются сквозь колышущуюся траву и камыши. Американцы-пионеры назвали это место Землей Разнотравья, но их уже давно нет, и для тех, кто живет сейчас, это просто болото, где реки Дунстан и Нансач сливаются вместе на пути к морю. К диким уткам, здешним постоянным обитателям, на летнее время присоединяются древесные и черные утки, шилохвостки, чирки, но вскоре визитеры покидают здешние места, будучи неспособными пережить местную суровую зиму. Их свист и крики наполняют воздух, к ним присоединяется жужжание насекомых — шум жизни, сопровождающий спаривание и кормежку, охоту и бегство от опасности. Я наблюдал за ласточкой, которая совершила резкий пируэт над гниющим бревном. Это лето выдалось сухое, и для ласточек было особое раздолье с пищей. Те, кто жили недалеко от болота, были особенно признательны этим птицам: они поприжали не только комаров, но и гораздо более противных слепней, которые своими сильными челюстями полосовали кожу, как бритвами.
Скарборо — старинное поселение, одна из первых колоний, появившихся на северо-западе Новой Англии. Оно было не просто временной рыбацкой деревушкой, а местом, которое стало домом для многих семейств в округе. Некоторые из них были выходцами из Англии, среди них и предки моей матери; другие перебрались из Массачусетса и Нью-Хемпшира, привлеченные благоприятными условиями для земледелия. Первый губернатор Мэна родился в Скарборо, хотя и покинул его в возрасте девятнадцати лет, когда стало понятно, что особых перспектив с точки зрения благосостояния и карьеры здесь нет. Как и большинство городов на побережье, Скарборо видел немало сражений и основательно омыт кровью. Федеральные магистрали изрядно подпортили местный пейзаж, но, несмотря на это, соляное болото выжило, и его поверхность отсвечивала в лучах заходящего солнца, как раскаленная лава. Пока болото не трогали, но постоянно продолжающаяся жилищная застройка Скарборо означала, что новые кварталы — не всегда привлекательного вида, а порой весьма неприглядные, — подступали все ближе и ближе к его границам: застройщиков привлекала и природная красота, и незримое присутствие прежних, уже не существующих поколений. Большой остроконечный дом, в котором я жил, появился в тридцатых годах. От дороги и болота его отделяла стена деревьев. С крыльца была видна водная гладь, и порой от этого вида я испытывал невероятное умиротворение, которое не посещало меня уже очень давно.
Но это состояние умиротворения мимолетно, оно исчезает, как только отводишь взгляд и твое внимание возвращается к насущным делам и проблемам: к тем, кого любишь и кто зависит от тебя, для кого ты живешь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102