— Вот там.
— Дождь идет.
— Он кончится.
Малютка Энди покачал головой, потом крикнул в темноту:
— Терезий, двигай свою задницу сюда!
Он держался за дверь, когда тощий мужчина появился на ступеньке рядом. У него были черные негроидные волосы и темно-оливковое лицо. Было практически невозможно определить его расовую принадлежность, но причудливая комбинация черт выделяла его из толпы как представителя странных этнических групп, распространенных на Юге. «Брасс анкл», или аппалачские мелунджионы, — группы «свободных цветных людей» со смесью черной, британской, индейской, португальской и даже турецкой крови, которые, по общему мнению, еще больше усложняли этническую картину этих мест. Белая футболка плотно обтягивала мышцы на его руках и рельефные очертания мышц груди. Ему было не меньше пятидесяти, и он был выше меня, но нисколько не сутулился — никаких признаков слабости или немощи, если не считать тонированных очков, которые он носил. Подвернутые почти до колен штанины его джинсов обнажали ноги, обутые в пластиковые сандалии. В руках у Терезия была швабра, и за несколько метров чувствовалась вонь от нее. Даже Малютка Энди отступил на шаг.
— Опять гребаный туалет?
Терезий кивнул, перевел взгляд с Энди на меня, а потом опять на Энди.
— Этот человек хочет поговорить с тобой. Давай, не очень долго.
Я отошел в сторону, когда Энди медленно прошел мимо меня и направился к дороге. Он вытащил пачку сигарет из кармана и прикурил одну, с опаской оглядываясь назад и прикрывая огонек ладонью, чтобы защитить от дождя.
Терезий спустился со ступенек на залитый асфальтом дворик. Он выглядел спокойным и отрешенным.
— Меня зовут Чарли Паркер, — сказал я. — Я частный детектив.
Я протянул руку, но он не пожал ее, указав на швабру, чтобы объяснить свое поведение.
— Вряд ли вам хочется пожать мне руку сейчас, сэр.
— Где вы отбывали срок? — спросил я, указав рукой на его ноги.
Вокруг лодыжек этого человека были следы, ссадины, опоясывающие их так, будто кожа на этих местах когда-то была срезана. Я знал, что это за отметины, — только кандалы могли оставить их.
— Лаймстоун, — сказал он тихо.
— Алабама. Плохое место для отсидки.
Рон Джоунс, комиссар Алабамы по исправительным заведениям, ввел кандалы в практику в 1996 году: пять дней в неделю по десять часов с киркой на добыче известняка при пятидесятиградусной жаре; ночи, проведенные еще с четырьмя сотнями других заключенных в бараке, — переполненном загоне для скота, рассчитанном на двести человек. Первое, что должен был сделать всякий заключенный, прикованный к общей цепи, — это вынуть из ботинок шнурки и обвязать их вокруг кандалов, чтобы металл не врезался в кожу. Но кто-то стащил у Терезия шнурки и прятал их так долго, что этого времени хватило, чтобы следы на его ногах остались на всю жизнь.
— Почему они забрали у тебя шнурки?
Он посмотрел вниз на свои ноги.
— Я отказывался работать в бригаде. Я был заключенным и должен был делать работу заключенного, но не собирался быть рабом. Они приковывали меня к колышку с пяти утра до заката на жаре. Им приходилось тащить меня назад в барак №16. Я продержался пять дней. После этого не мог больше терпеть. Чтобы напомнить мне о том, что я сделал, охранник забрал у меня шнурки. Это было в девяносто шестом. А несколько недель назад я досрочно освободился. Я давно не ношу кандалов, но следы на ногах остались.
Он говорил по существу, не вдаваясь в детали, и при этом постоянно крутил в руках свой крест. Это была копия того, который он подарил Атису Джонсу. Интересно, есть ли в его кресте клинок, как у Атиса?
— Я работаю на адвоката Эллиота Нортона. Он представляет интересы молодого человека, с которым вы встречались в Ричленде, — Атиса Джонса.
При упоминании Атиса Терезий стал смотреть на меня иначе. Это напомнило мне женщину в клубе в тот момент, когда ей стало понятно, что я не собираюсь платить за ее услуги. Было понятно, что здесь я ничего не узнаю, даже не начиная расспросы.
— Вы знаете Эллиота Нортона? — спросил я.
— Я знаю о нем. Вы ведь не отсюда?
— Нет, я приехал из Мэна.
— Далеко. И как же вам удалось добраться прямо сюда?
— Эллиот Нортон — мой друг, и он не хочет, чтобы кто-нибудь посторонний влезал в это дело.
— Вы знаете, где находится парень?
— Он в безопасности.
— Нет, это не так.
— Вы подарили ему крест, такой же, как носите сами.
— Надо верить в Бога. Бог защитит вас.
— Я видел этот крест. Похоже, вы решили помогать Богу в одиночку.
— Тюрьма — опасное место для молодого человека.
— Вот почему мы вытащили его оттуда.
— Вам надо было оставить его там.
— В тюрьме мы не можем защитить его.
— Вы нигде не сможете защитить его.
— И что вы предлагаете?
— Отдайте его мне.
Я отфутболил ногой камешек и проследил, как он шлепнулся в лужу. Я видел свое отражение, искаженное дождем, который полил еще сильнее, и через мгновение я исчез в темной воде, а кусочки моего отражения все еще дрожали в дальнем конце лужи.
— Не думаю, что вы ожидаете положительного ответа, но мне бы хотелось знать, почему вы ходили в Ричленд. Вы ведь, ходили туда, исключительно чтобы встретиться с Атисом Джонсом?
— Я знал его маму и ее сестру. Я жил по соседству с ними, вниз по Конгари.
— Они исчезли.
— Да.
— Вы знаете, что с ними произошло?
Терезий не ответил. Вместо этого он разжал пальцы на кресте и подошел ко мне ближе. Я не стал отступать назад: мне ничто не угрожало со стороны этого человека.
— Вы задаете вопросы о живых, не так ли, сэр?
— Надеюсь.
— Какие вопросы вы задавали мистеру Нортону?
Я ждал. Обнаружилось что-то, чего я не понимал, какой-то провал в моих знаниях, который Терезий пытался заполнить.
— А какие вопросы мне надо было задать?
— Вам надо было спросить, что произошло с мамой и тетей мальчика.
— Они пропали. Эллиот показал мне вырезки из газет.
— Возможно.
— Вы думаете, они умерли?
— Вы начали не с того конца, сэр. Может быть, они умерли, но не исчезли.
— То есть?
— Может быть, они умерли, — повторил он, — но они не ушли с Конгари.
Я покачал головой. Уже второй раз за сутки кто-то рассказывает мне о привидениях на Конгари. Но привидения не берут в руки камни и не используют их, чтобы разбить голову молодой женщине.
Дождь вокруг нас прекратился, стало прохладнее. Слева я увидел, как Малютка Энди приближается к нам со стороны дороги. Он взглянул на меня, пожал плечами, затем закурил другую сигарету и направился обратно — туда, откуда пришел.
— Вы знаете о Белой дороге, сэр?
Я отвлекся на Энди, и теперь оказалось, что Терезий стоит прямо передо мной, лицом к лицу. Я чувствовал запах корицы в его дыхании. Инстинктивно я отодвинулся от него.
— Нет. А что это?
Он еще раз взглянул на свои ноги и шрамы на лодыжках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— Дождь идет.
— Он кончится.
Малютка Энди покачал головой, потом крикнул в темноту:
— Терезий, двигай свою задницу сюда!
Он держался за дверь, когда тощий мужчина появился на ступеньке рядом. У него были черные негроидные волосы и темно-оливковое лицо. Было практически невозможно определить его расовую принадлежность, но причудливая комбинация черт выделяла его из толпы как представителя странных этнических групп, распространенных на Юге. «Брасс анкл», или аппалачские мелунджионы, — группы «свободных цветных людей» со смесью черной, британской, индейской, португальской и даже турецкой крови, которые, по общему мнению, еще больше усложняли этническую картину этих мест. Белая футболка плотно обтягивала мышцы на его руках и рельефные очертания мышц груди. Ему было не меньше пятидесяти, и он был выше меня, но нисколько не сутулился — никаких признаков слабости или немощи, если не считать тонированных очков, которые он носил. Подвернутые почти до колен штанины его джинсов обнажали ноги, обутые в пластиковые сандалии. В руках у Терезия была швабра, и за несколько метров чувствовалась вонь от нее. Даже Малютка Энди отступил на шаг.
— Опять гребаный туалет?
Терезий кивнул, перевел взгляд с Энди на меня, а потом опять на Энди.
— Этот человек хочет поговорить с тобой. Давай, не очень долго.
Я отошел в сторону, когда Энди медленно прошел мимо меня и направился к дороге. Он вытащил пачку сигарет из кармана и прикурил одну, с опаской оглядываясь назад и прикрывая огонек ладонью, чтобы защитить от дождя.
Терезий спустился со ступенек на залитый асфальтом дворик. Он выглядел спокойным и отрешенным.
— Меня зовут Чарли Паркер, — сказал я. — Я частный детектив.
Я протянул руку, но он не пожал ее, указав на швабру, чтобы объяснить свое поведение.
— Вряд ли вам хочется пожать мне руку сейчас, сэр.
— Где вы отбывали срок? — спросил я, указав рукой на его ноги.
Вокруг лодыжек этого человека были следы, ссадины, опоясывающие их так, будто кожа на этих местах когда-то была срезана. Я знал, что это за отметины, — только кандалы могли оставить их.
— Лаймстоун, — сказал он тихо.
— Алабама. Плохое место для отсидки.
Рон Джоунс, комиссар Алабамы по исправительным заведениям, ввел кандалы в практику в 1996 году: пять дней в неделю по десять часов с киркой на добыче известняка при пятидесятиградусной жаре; ночи, проведенные еще с четырьмя сотнями других заключенных в бараке, — переполненном загоне для скота, рассчитанном на двести человек. Первое, что должен был сделать всякий заключенный, прикованный к общей цепи, — это вынуть из ботинок шнурки и обвязать их вокруг кандалов, чтобы металл не врезался в кожу. Но кто-то стащил у Терезия шнурки и прятал их так долго, что этого времени хватило, чтобы следы на его ногах остались на всю жизнь.
— Почему они забрали у тебя шнурки?
Он посмотрел вниз на свои ноги.
— Я отказывался работать в бригаде. Я был заключенным и должен был делать работу заключенного, но не собирался быть рабом. Они приковывали меня к колышку с пяти утра до заката на жаре. Им приходилось тащить меня назад в барак №16. Я продержался пять дней. После этого не мог больше терпеть. Чтобы напомнить мне о том, что я сделал, охранник забрал у меня шнурки. Это было в девяносто шестом. А несколько недель назад я досрочно освободился. Я давно не ношу кандалов, но следы на ногах остались.
Он говорил по существу, не вдаваясь в детали, и при этом постоянно крутил в руках свой крест. Это была копия того, который он подарил Атису Джонсу. Интересно, есть ли в его кресте клинок, как у Атиса?
— Я работаю на адвоката Эллиота Нортона. Он представляет интересы молодого человека, с которым вы встречались в Ричленде, — Атиса Джонса.
При упоминании Атиса Терезий стал смотреть на меня иначе. Это напомнило мне женщину в клубе в тот момент, когда ей стало понятно, что я не собираюсь платить за ее услуги. Было понятно, что здесь я ничего не узнаю, даже не начиная расспросы.
— Вы знаете Эллиота Нортона? — спросил я.
— Я знаю о нем. Вы ведь не отсюда?
— Нет, я приехал из Мэна.
— Далеко. И как же вам удалось добраться прямо сюда?
— Эллиот Нортон — мой друг, и он не хочет, чтобы кто-нибудь посторонний влезал в это дело.
— Вы знаете, где находится парень?
— Он в безопасности.
— Нет, это не так.
— Вы подарили ему крест, такой же, как носите сами.
— Надо верить в Бога. Бог защитит вас.
— Я видел этот крест. Похоже, вы решили помогать Богу в одиночку.
— Тюрьма — опасное место для молодого человека.
— Вот почему мы вытащили его оттуда.
— Вам надо было оставить его там.
— В тюрьме мы не можем защитить его.
— Вы нигде не сможете защитить его.
— И что вы предлагаете?
— Отдайте его мне.
Я отфутболил ногой камешек и проследил, как он шлепнулся в лужу. Я видел свое отражение, искаженное дождем, который полил еще сильнее, и через мгновение я исчез в темной воде, а кусочки моего отражения все еще дрожали в дальнем конце лужи.
— Не думаю, что вы ожидаете положительного ответа, но мне бы хотелось знать, почему вы ходили в Ричленд. Вы ведь, ходили туда, исключительно чтобы встретиться с Атисом Джонсом?
— Я знал его маму и ее сестру. Я жил по соседству с ними, вниз по Конгари.
— Они исчезли.
— Да.
— Вы знаете, что с ними произошло?
Терезий не ответил. Вместо этого он разжал пальцы на кресте и подошел ко мне ближе. Я не стал отступать назад: мне ничто не угрожало со стороны этого человека.
— Вы задаете вопросы о живых, не так ли, сэр?
— Надеюсь.
— Какие вопросы вы задавали мистеру Нортону?
Я ждал. Обнаружилось что-то, чего я не понимал, какой-то провал в моих знаниях, который Терезий пытался заполнить.
— А какие вопросы мне надо было задать?
— Вам надо было спросить, что произошло с мамой и тетей мальчика.
— Они пропали. Эллиот показал мне вырезки из газет.
— Возможно.
— Вы думаете, они умерли?
— Вы начали не с того конца, сэр. Может быть, они умерли, но не исчезли.
— То есть?
— Может быть, они умерли, — повторил он, — но они не ушли с Конгари.
Я покачал головой. Уже второй раз за сутки кто-то рассказывает мне о привидениях на Конгари. Но привидения не берут в руки камни и не используют их, чтобы разбить голову молодой женщине.
Дождь вокруг нас прекратился, стало прохладнее. Слева я увидел, как Малютка Энди приближается к нам со стороны дороги. Он взглянул на меня, пожал плечами, затем закурил другую сигарету и направился обратно — туда, откуда пришел.
— Вы знаете о Белой дороге, сэр?
Я отвлекся на Энди, и теперь оказалось, что Терезий стоит прямо передо мной, лицом к лицу. Я чувствовал запах корицы в его дыхании. Инстинктивно я отодвинулся от него.
— Нет. А что это?
Он еще раз взглянул на свои ноги и шрамы на лодыжках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102