Эти болотистые места — райское место для мелкой рыбы, хотя пролитая когда-то кровь нашла ходы даже в эти места.
Не потому ли вы остались здесь, Терезий? Не потому ли маленькая квартирка номер восемь не носит следов вашего присутствия? Потому что вас нет в городе, нет того, что составляет вашу сущность. В городе вы всего лишь один из преступников, отбывших наказание; еще один бедняк, убирающий за более богатыми, чем он, наблюдающий за их растущими аппетитами и тихо молящийся своему богу за их спасение. Но это всего лишь фасад, не так ли? Ваше подлинное нутро совсем иного свойства. Ваша сущность чужда этому миру. Она проживает в мелких заболоченных озерках, тая от мира то, что вы стремились скрыть все эти годы. Это вы. Вы загнали их, разве не так? Ведь это вы их караете за то, что они совершили когда-то? Это ваше место. Вы узнали, что они натворили, и решили заставить их поплатиться за это. Но потом на пути встала тюрьма, и вам пришлось ждать, чтобы продолжить свое дело. Я не виню вас. Вряд ли человек может спокойно смотреть на то, что содеяли эти твари, и не испытывать жгучего желания наказать их любыми доступными средствами. Но это уже не подлинное правосудие, Терезий, потому что, совершая то, что вы делаете, нельзя добиться справедливого отмщения за преступление Мобли и Поведы, Ларуза и Труэта, Эллиота и Фостера. Подлинное правосудие не может быть осуществлено без раскрытия этой тайны.
И как быть с Марианной Ларуз? Ее несчастье заключалось только в том, что она родилась в этой семье и была отмечена печатью преступления своего брата. Не подозревая об этом, она взяла его грехи на себя и была за это наказана. Ее нельзя было наказывать. С ее смертью был сделан шаг в сторону, в то место, где справедливость и жестокость уже не отделимы друг от друга.
Значит, вас надо остановить и поведать, наконец, миру историю о том, что случилось на Конгари, потому что иначе женщина с покрытым чешуей лицом все так же будет бродить по ночам среди кипарисов и дубов тенью, которая иногда мерещится в темноте, но которую никто не видит. Она все так же будет разыскивать свою сестру, чтобы обнять ее, стереть кровь и грязь с ее лица и тела, смыть страдание и унижение, стыд, страх и боль.
Топи — я проезжал теперь совсем близко от них. Мою машину слегка занесло, затем я почувствовал, как она накренилась в сторону, выехала на обочину, подпрыгнула на неровной земле, потом снова выбралась на дорогу. Топи — это своеобразные предохранительные клапаны: они всасывают в себя паводковые воды, собирают дождевую воду и осадки и влияют на уровень влажности в прибрежной зоне. Но реки все продолжают течь через них, а следы крови все никак не исчезнут. Они смешиваются с водой, которая добирается до берега моря, здесь они попадают в темные воды у границы соляных озер и, наконец, вливаются в море. Вся земля, весь океан отравлены кровью. Одно-единственное преступление может пустить корни и оплести ими всю природу; и весь мир может измениться, неузнаваемо преобразиться под влиянием всего одной-единственной смерти.
Огни — свет фар ночных путников, горящие дома, тлеющие поля. Стук копыт лошадей, почувствовавших запах дыма и заметавшихся в панике; всадники, мечущиеся под дождем, пытаясь поймать и закрыть им глаза, чтобы животные не видели пламени. Но, едва свернув, они попадают в ямы — темные провалы с черной водой в глубине. Появляется еще больше огней, столбы огня, вспыхнувшего от выстрелов из глубины этих воронок; крик женщин тонет в реве огня.
Графство Ричленд — река Конгари течет на север, а я следую вдоль нее по дороге, с трудом продвигаясь вперед; мое внимание поглощено тем, что меня окружает. Я двигаюсь в сторону Колумбии, на северо-запад, приближаюсь к развязке, но не могу думать ни о чем, кроме девушки, лежащей на земле со сломанной челюстью. Она вот-вот потеряет сознание.
— Прикончи ее.
Она моргает.
— Прикончи ее.
Я уже больше не я.
— Убей ее.
Ее глаза расширяются. Она видит, как опускается камень.
— Убей ее.
Она мертва.
* * *
Я снял номер в «Клауссенс Инн» на Грин-стрит, в здании бывшей пекарни около площади Четырех Законов, неподалеку от университета Южной Каролины. Принял душ и переоделся, потом снова позвонил Рейчел. Мне нужно было услышать ее голос. Когда она ответила, ее голос звучал так, будто она немного выпила. Она приняла стаканчик «Гиннесса» — друга беременных женщин — с одной из своих подруг из общества имени Одюбона, и он сразу же ударил ей в голову.
— Это железо, — сказала она. — Мне это полезно.
— Так говорят обо многих вещах. Обычно это неправда.
— Что там у тебя происходит?
— Все по-старому, все по-старому.
— Я волнуюсь за тебя, — сказала она, и голос ее изменился. На сей раз он не был тягучим, и в нем не осталось и намека на то, что она выпила. Я понял, что Рейчел опять сыграла со мной шутку. Это была всего лишь маскировка, как будто законченное произведение искусства, написанное старым мастером, хотели замазать, дабы спрятать или сделать так, чтобы его не узнали. Рейчел хотела напиться. Она хотела быть счастливой и беззаботной, слегка навеселе от стаканчика пива, но все было не так, как должно быть. Она беременна, отец ребенка далеко на Юге, и вокруг него постоянно умирают люди. В то же время человек, который ненавидит нас обоих, пытается выбраться из тюрьмы (его проклятия и зловещие пророчества все еще раздавались у меня в мозгу).
— Все хорошо, — соврал я. — У меня все в порядке. Дела подходят к концу. Я уже во всем разобрался. Я, кажется, понял, что происходит.
— Расскажи мне, — попросила она.
Я закрыл глаза, и мне показалось, что мы лежим рядом в темноте. Я чувствую тонкий запах ее кожи, ее тело рядом с собой...
— Не могу.
— Пожалуйста. Поделись со мной, что бы это ни было. Мне нужно, чтобы ты со мной чем-нибудь делился, чтобы ты прикоснулся ко мне, был со мной хоть как-то.
И я рассказал ей.
— Они изнасиловали двух молодых женщин, Рейчел, двух сестер. Одна из них была матерью Атиса Джонса. Она забили ее камнями насмерть, а вторую сожгли заживо.
Она не отвечала, но я слышал, как она дышит.
— Эллиот был одним из них.
— Но ведь он вызвал тебя туда. Он просил тебя помочь.
— Просил.
— Все это была ложь?
— Нет, не совсем. Правда не всегда лежит на поверхности.
— Тебе надо уехать оттуда. Уезжай.
— Не могу.
— Пожалуйста.
— Я не могу, Рейчел, ты же знаешь, что не могу.
— Пожалуйста...
* * *
Я сидел в кафе «Вчера» на Девин-стрит. Звучала песня Эмили Харрис. Она пела, и надтреснутый голос Нила Янга сливался с ее голосом. Во времена Бритни Спирс и Кристины Агилеры было что-то утешающее и странно трогательное в голосах этих двух стариков. Они пели о любви и мечтах, о возможности одного последнего танца. Рейчел бросила трубку в слезах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Не потому ли вы остались здесь, Терезий? Не потому ли маленькая квартирка номер восемь не носит следов вашего присутствия? Потому что вас нет в городе, нет того, что составляет вашу сущность. В городе вы всего лишь один из преступников, отбывших наказание; еще один бедняк, убирающий за более богатыми, чем он, наблюдающий за их растущими аппетитами и тихо молящийся своему богу за их спасение. Но это всего лишь фасад, не так ли? Ваше подлинное нутро совсем иного свойства. Ваша сущность чужда этому миру. Она проживает в мелких заболоченных озерках, тая от мира то, что вы стремились скрыть все эти годы. Это вы. Вы загнали их, разве не так? Ведь это вы их караете за то, что они совершили когда-то? Это ваше место. Вы узнали, что они натворили, и решили заставить их поплатиться за это. Но потом на пути встала тюрьма, и вам пришлось ждать, чтобы продолжить свое дело. Я не виню вас. Вряд ли человек может спокойно смотреть на то, что содеяли эти твари, и не испытывать жгучего желания наказать их любыми доступными средствами. Но это уже не подлинное правосудие, Терезий, потому что, совершая то, что вы делаете, нельзя добиться справедливого отмщения за преступление Мобли и Поведы, Ларуза и Труэта, Эллиота и Фостера. Подлинное правосудие не может быть осуществлено без раскрытия этой тайны.
И как быть с Марианной Ларуз? Ее несчастье заключалось только в том, что она родилась в этой семье и была отмечена печатью преступления своего брата. Не подозревая об этом, она взяла его грехи на себя и была за это наказана. Ее нельзя было наказывать. С ее смертью был сделан шаг в сторону, в то место, где справедливость и жестокость уже не отделимы друг от друга.
Значит, вас надо остановить и поведать, наконец, миру историю о том, что случилось на Конгари, потому что иначе женщина с покрытым чешуей лицом все так же будет бродить по ночам среди кипарисов и дубов тенью, которая иногда мерещится в темноте, но которую никто не видит. Она все так же будет разыскивать свою сестру, чтобы обнять ее, стереть кровь и грязь с ее лица и тела, смыть страдание и унижение, стыд, страх и боль.
Топи — я проезжал теперь совсем близко от них. Мою машину слегка занесло, затем я почувствовал, как она накренилась в сторону, выехала на обочину, подпрыгнула на неровной земле, потом снова выбралась на дорогу. Топи — это своеобразные предохранительные клапаны: они всасывают в себя паводковые воды, собирают дождевую воду и осадки и влияют на уровень влажности в прибрежной зоне. Но реки все продолжают течь через них, а следы крови все никак не исчезнут. Они смешиваются с водой, которая добирается до берега моря, здесь они попадают в темные воды у границы соляных озер и, наконец, вливаются в море. Вся земля, весь океан отравлены кровью. Одно-единственное преступление может пустить корни и оплести ими всю природу; и весь мир может измениться, неузнаваемо преобразиться под влиянием всего одной-единственной смерти.
Огни — свет фар ночных путников, горящие дома, тлеющие поля. Стук копыт лошадей, почувствовавших запах дыма и заметавшихся в панике; всадники, мечущиеся под дождем, пытаясь поймать и закрыть им глаза, чтобы животные не видели пламени. Но, едва свернув, они попадают в ямы — темные провалы с черной водой в глубине. Появляется еще больше огней, столбы огня, вспыхнувшего от выстрелов из глубины этих воронок; крик женщин тонет в реве огня.
Графство Ричленд — река Конгари течет на север, а я следую вдоль нее по дороге, с трудом продвигаясь вперед; мое внимание поглощено тем, что меня окружает. Я двигаюсь в сторону Колумбии, на северо-запад, приближаюсь к развязке, но не могу думать ни о чем, кроме девушки, лежащей на земле со сломанной челюстью. Она вот-вот потеряет сознание.
— Прикончи ее.
Она моргает.
— Прикончи ее.
Я уже больше не я.
— Убей ее.
Ее глаза расширяются. Она видит, как опускается камень.
— Убей ее.
Она мертва.
* * *
Я снял номер в «Клауссенс Инн» на Грин-стрит, в здании бывшей пекарни около площади Четырех Законов, неподалеку от университета Южной Каролины. Принял душ и переоделся, потом снова позвонил Рейчел. Мне нужно было услышать ее голос. Когда она ответила, ее голос звучал так, будто она немного выпила. Она приняла стаканчик «Гиннесса» — друга беременных женщин — с одной из своих подруг из общества имени Одюбона, и он сразу же ударил ей в голову.
— Это железо, — сказала она. — Мне это полезно.
— Так говорят обо многих вещах. Обычно это неправда.
— Что там у тебя происходит?
— Все по-старому, все по-старому.
— Я волнуюсь за тебя, — сказала она, и голос ее изменился. На сей раз он не был тягучим, и в нем не осталось и намека на то, что она выпила. Я понял, что Рейчел опять сыграла со мной шутку. Это была всего лишь маскировка, как будто законченное произведение искусства, написанное старым мастером, хотели замазать, дабы спрятать или сделать так, чтобы его не узнали. Рейчел хотела напиться. Она хотела быть счастливой и беззаботной, слегка навеселе от стаканчика пива, но все было не так, как должно быть. Она беременна, отец ребенка далеко на Юге, и вокруг него постоянно умирают люди. В то же время человек, который ненавидит нас обоих, пытается выбраться из тюрьмы (его проклятия и зловещие пророчества все еще раздавались у меня в мозгу).
— Все хорошо, — соврал я. — У меня все в порядке. Дела подходят к концу. Я уже во всем разобрался. Я, кажется, понял, что происходит.
— Расскажи мне, — попросила она.
Я закрыл глаза, и мне показалось, что мы лежим рядом в темноте. Я чувствую тонкий запах ее кожи, ее тело рядом с собой...
— Не могу.
— Пожалуйста. Поделись со мной, что бы это ни было. Мне нужно, чтобы ты со мной чем-нибудь делился, чтобы ты прикоснулся ко мне, был со мной хоть как-то.
И я рассказал ей.
— Они изнасиловали двух молодых женщин, Рейчел, двух сестер. Одна из них была матерью Атиса Джонса. Она забили ее камнями насмерть, а вторую сожгли заживо.
Она не отвечала, но я слышал, как она дышит.
— Эллиот был одним из них.
— Но ведь он вызвал тебя туда. Он просил тебя помочь.
— Просил.
— Все это была ложь?
— Нет, не совсем. Правда не всегда лежит на поверхности.
— Тебе надо уехать оттуда. Уезжай.
— Не могу.
— Пожалуйста.
— Я не могу, Рейчел, ты же знаешь, что не могу.
— Пожалуйста...
* * *
Я сидел в кафе «Вчера» на Девин-стрит. Звучала песня Эмили Харрис. Она пела, и надтреснутый голос Нила Янга сливался с ее голосом. Во времена Бритни Спирс и Кристины Агилеры было что-то утешающее и странно трогательное в голосах этих двух стариков. Они пели о любви и мечтах, о возможности одного последнего танца. Рейчел бросила трубку в слезах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102