Вот почему вы поехали разыскивать Смута, вот почему не рассказали Атису, из-за чего попали в тюрьму. Вы не рассказали ему, что убили Смута, потому что это было не так важно. Вы не верили, что Смут — его отец, и были правы. Даты не совпадают. Вы убили Смута за то, что он сделал с Эдди, затем вернулись обратно в тот самый момент, когда совершалось насилие над женщиной, которую вы любили, и ее сестрой. Но до того, как вы смогли отомстить Ларузу и его дружкам, полицейские схватили вас и отправили обратно в Алабаму, на суд. Вам повезло: вы получили только 20 лет срока, потому что нашлось множество свидетелей, которые подтвердили ваши слова о том, что это была самооборона. Я полагаю, как только старый Дэвис заметил вас, он сразу же схватил оружие, которое всегда держал под рукой, и у вас была причина убить его. Теперь вы вернулись, чтобы рассчитаться за потерянные годы.
Терезий не отвечал. С его стороны не прозвучало ни подтверждения, ни опровержения. Одна из его больших рук стиснула мое плечо и поставила меня на ноги.
— Время пришло, брат. Вставай, вставай.
Нож рассек веревки, связывавшие мои ноги. Я почувствовал боль, когда кровь, наконец, прилила к затекшим мышцам.
— Куда мы идем?
Он удивился, и только тогда я понял, насколько ненормальным он был. Он был сумасшедшим задолго до того, как его привязали к столбу на солнцепеке, психом, который все эти годы держал изуродованную женщину вдали от людей под защитой своей старой матери только для того, чтобы она могла послужить какой-то странной миссии.
— Обратно в западню, — сказал он. — Мы идем обратно в западню. Самое время.
— Самое время для чего?
Он осторожно подтолкнул меня в спину:
— Время показать им Белую дорогу.
У его небольшой лодки был мотор, но он развязал мне руки и заставил грести. Он боялся: боялся, что шум может привлечь к нему людей раньше, чем он будет готов. Боялся, что я могу наброситься на него, если он не найдет для меня занятия. Один или два раза во время пути я подумывал о том, чтобы броситься на него, но револьвер, который он теперь держал в руках, ни разу не шелохнулся. Всякий раз он кивал мне и улыбался, как только я переставал грести, будто мы были старыми друзьями, отправившимися на прогулку по реке в конце дня. День понемногу угас, и нас обступила темнота.
Я не знал, где находится женщина. Я только знал, что она ушла из дома раньше нас.
— Вы не убивали Марианну Ларуз? — спросил я, когда мы подплыли к дому, который был построен выше отмелей, и на нас залаял цепной пес.
Звяканье его цепи разнеслось в вечернем воздухе. Свет на крыльце дома погас. Я увидел, как с него сошел человек и принялся успокаивать собаку. Его голос не был сердитым, и я почувствовал к нему симпатию. Я видел, как он треплет собаку за ухом, а ее хвост в ответ мотается из стороны в сторону. Навалилась усталость. Я почувствовал, что приближаюсь к концу всего, как будто бы эта река была Стиксом и меня заставляли переплыть его без перевозчика. Казалось, как только лодка коснется берега, я погружусь в загробный мир и исчезну с лица земли. Я повторил свой вопрос.
— Это так важно? — спросил он в ответ.
— Да. Это важно для меня. Может быть, это было важно и для Марианны в момент ее смерти. Но вы не убивали ее. Вы еще были в тюрьме.
— Они говорили, что ее убил парень, а он уже не сможет опровергнуть их слова.
Я перестал грести и тут же услышал щелчок затвора: Терезий не шутил.
— Не заставляйте меня стрелять в вас, мистер Паркер.
Я бросил весла и поднял руки вверх.
— Это ведь она сделала? Мелия убила Марианну Ларуз, а в результате погиб ее племянник, ваш сын.
Он следил за мной все время, пока говорил:
— Она знает реку. Она знает топи. Она бродит по ним. Иногда ей нравится смотреть, как парни напиваются и развлекаются с девками. Я думаю, это напоминает ей о том, что она утратила, о том, что у нее отняли. Это было просто роковое стечение обстоятельств, что она увидела Марианну Ларуз, которая бегала среди деревьев в ту ночь, и ничего больше. Она узнала ее лицо, которое смотрело на нее со страниц светской хроники и газет. Ей нравилось смотреть на фотографии прекрасных женщин, и она воспользовалась шансом.
— Рок, судьба, — повторил он. — Вот и все.
Но, конечно, это было не все. История этих двух семей, Ларузов и Джонсов, пролитая кровь, искалеченные судьбы — все говорило, что дело здесь не просто в капризах судьбы или стечении обстоятельств. Около двухсот лет они отгораживались друг от друга, соблюдая соглашение о взаимном уничтожении, которое лишь отчасти осознавали с обеих сторон и которое подогревалось памятью о прошлом, когда один человек владел и распоряжался другим. Эта вражда разгоралась ярким пламенем от воспоминаний о нанесенных ранах и жестокой расплате за них. Их пути пересекались, сплетались друг с другом в критические моменты истории штата и самих семей.
— Она знала, что парень, который был с Марианной, ее собственный племянник?
— Она не встречалась с ним до того, как умерла девушка. Я...
Он помолчал, потом продолжил:
— Я не знаю, о чем она думает, но она немного умеет читать. Она видела газеты, и, полагаю, она приходила смотреть на тюрьму иногда поздно ночью.
— Вы могли бы спасти его, — сказал я. — Если бы вы пришли с ней, вы могли бы спасти Атиса. Нет такого суда, который обвинил бы ее в убийстве. Она безумна.
— Нет, я не мог этого сделать.
Он не мог этого сделать, потому что тогда он не смог бы продолжать карать насильников и убийц женщины, которую когда-то любил. В конечном счете ради мести он был готов пожертвовать жизнью своего собственного сына.
— Вы убили остальных?
— Мы оба, вместе.
Он спас ее и держал в безопасном месте, потом убивал ради нее и памяти о ее сестре. Он, таким образом, отказался от собственной жизни ради них.
— Все произошло так, как должно было случиться, — сказал он, как будто угадывая ход моих мыслей. — И это все, что я могу сказать.
Я снова принялся грести, оставляя на воде следы; капли падали обратно в реку в каком-то безжизненном ритме. Все это было похоже на то, что я как будто бы замедлил течение времени, растягивая каждый момент и делая его все длиннее и длиннее, пока, наконец весь мир не остановится. Весла застывали в момент, когда врезались в воду, как птицы, пойманные в момент взмаха крыльями. Комары казались соринками пыли, приклеившимися к рамке на картине. И казалось, что мы никогда не продвинемся вперед. Мы никогда не выберемся из этой темной ловушки, которая пахнет моторным маслом и отбросами. Память о вспыхнувшем тогда пожаре останется лишь в виде черных полос на камнях, лежащих вдоль русла реки.
— Их осталось только двое, — в какой-то момент сказал Терезий. — Лишь двое, и все будет кончено.
Я не мог понять, то ли он разговаривает сам с собой, то ли говорит это мне, то ли кому-то невидимому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102