Что гоняюсь за тобой ради денег? Ради твоего имени? Что?
— Нет… это… ну, вполне возможно. Для других людей, это, может быть, и причина, Лукас, но что касается тебя, я не волнуюсь. — Она настойчиво ловила его взгляд, чтобы убедиться, что он все понял. Она доверяла ему и хотела, чтобы он знал это. — Но есть еще кое-что, худшее. Кизия Сен-Мартин — это не просто я. Это — «нечто». Нечто позволяющее всегда быть на высоте, остальным недоступной. Когда мне исполнилось двадцать, меня считали самой желанной девушкой на рынке. Знаешь, как акции Ксерокса. Если вы купили меня, ваши акции поползли вверх.
Он смотрел ей в глаза и видел в них отражение многолетней боли. Лукас слушал молча, нежно поглаживая ее руку.
— Но быть лакомым куском на рынке — это еще не все. Есть еще родословная… есть дедушка с бабушкой, мать… — Она замолчала, задумалась. Голос Лукаса вывел ее из забытья.
— Твоя мать? Что с ней?
— Ну… просто… — Кизия старалась не смотреть Лукасу в глаза. Разговор явно тяготил ее.
— Что о твоей матери, Кизия? Сколько тебе было лет, когда она умерла?
— Восемь. Она… Она умерла от алкоголя.
— Понимаю. Она, значит, тоже прошла через это9 — Откинувшись назад, он пристально наблюдал за Кизией. В глазах ее застыла неизмеримая печаль, страх.
— Да. Прошла. До замужества она звалась леди Лайэн Холмс-Обри. Выйдя за моего отца, стала миссис Кинан Сен-Мартин. Не знаю, что оказалось для нее хуже. Возможно, быть женой отца. По крайней мере у себя в Англии она знала, что это такое. Здесь все оказалось по-другому. Скоротечнее, жестче, грубее. Иногда мама говорила об этом. Здесь она оказалась больше «на виду», чем дома. Но здесь с ней не носились так, как со мной. И потом, она не была такой удачливой, как отец.
— Она тоже была богата?
— Очень. Правда, не как отец. Она состояла в прямом родстве с королевой. Смешно, правда? — Кизия с горечью отвернулась.
— Не знаю, смешно ли. По крайней мере пока.
— Ты прав. Мой отец был очень богатым и могущественным. Ему завидовали, его ненавидели, а изредка любили. Он позволял себе дикие выходки, много путешествовал, короче, всегда делал что хотел. А мама, мне кажется, была одинока. За ней постоянно следили, о ней писали, сплетничали, не давали покоя. Когда она бывала на приемах, пресса взахлеб расписывала ее наряды. Если в отсутствие отца она позволяла себе протанцевать с кем-нибудь из старых друзей на благотворительном балу, это сразу же попадало в газеты как крупное событие. Матери казалось, что за ней охотятся. В этом смысле американцы очень жестоки. — Голос Кизии угас.
— Разве только американцы? Она покачала головой.
— Конечно, нет. Все такие. Но здесь все так откровенно. Здесь они настырнее, свободнее в своих действиях. Может, мама оказалась слишком хрупким созданием. И одиноким. Она всегда выглядела так, будто не совсем понимала, за что ей эта травля.
— Она бросила отца? — Лукас начал проявлять интерес. Неподдельный. Он проникся сочувствием к этой женщине, матери Кизии. Хрупкой британской дворянке.
— Нет, она влюбилась в моего репетитора.
— Ты шутишь? — Он выглядел обескураженным.
— Ни капельки.
— И это сильно повлияло на вашу жизнь?
— Думаю, да. Это убило ее.
— Так сразу?
— Нет… Кто знает? Отцу стало известно, и от молодого человека избавились. Думаю, это ее доконало. Она предана — и приговорила себя к смерти. Пила все больше, ела все меньше и, наконец, получила то, к чему стремилаеь. Отошла.
— Ты знала? Я имею в виду — о репетиторе.
— Нет. Тогда нет. Эдвард, мой опекун, рассказал мне всю историю позже. Чтобы быть уверенным, что «грехи матери никогда не пристанут к дочери».
— Почему ты называешь это «предательством»? Потому что она обманула твоего отца?
— Нет, это было бы простительно. Проблема в том, что, влюбившись и вступив в интимные отношения с «простолюдином», она изменила своему происхождению, своему наследию, своему классу, своей породе. — Кизия попыталась рассмеяться, но из этого ничего не вышло.
— И это грех? — спросил он с удивлением.
— Это, мой дорогой, самый тяжкий грех! Ты не имеешь права заводить шашни с представителями низших классов. Главным образом это касается женщин моего уровня. С мужчинами все обстоит по-другому.
— Им дозволено проникать в «низшие классы»? — Конечно. Джентльмены путаются со служанками сотни лет. Но леди, хозяйке дома, не положено ложиться под шофера.
— Понимаю. — Он попытался изобразить смущение, но неудачно.
— Вот и отлично. А моя мать не понимала этою. И совершила еще большее преступление. Она влюбилась в него. Она даже хотела с ним сбежать.
— А как же, черт возьми, твой отец узнал об этом? Он что, шпионил за ней?
— Разумеется, нет. Он ни о чем не догадывался и ее не подозревал. До тех пор, пока Джин-Луис сам не рассказал ему обо всем. И потребовал от отца пятьдесят тысяч долларов, чтобы предотвратить публичный скандал. Это, в общем-то, немного, учитывая все обстоятельства. Отец дал ему двадцать пять и устроил так, что того выдворили из страны.
— И все это тебе рассказал опекун? — Лукас, казалось, не одобрял этого.
— Конечно, ведь это своего рода страховка. Чтобы удержать меня в колее.
— Действительно?
— В некотором смысле.
— Почему?
— Потому что в царстве кривых зеркал я обречена. В каком-то смысле все развивается по схеме — вы «прокляты, если совершили это, и прокляты, если не совершили». Мне кажется, если бы я жила предначертанной мне жизнью, я бы возненавидела ее и, подобно матери, спилась. Такой же конец ждет меня и в случае измены своему «наследию». Предателя предают: мать влюбилась в проходимца, который шантажировал ее мужа. Прелестно, не так ли?
— Нет, это патетика. Ты действительно веришь в эту чепуху о предательстве? Она кивнула.
— Я должна. Должна верить. Я знаю немало историй, подобных этой. Я… В каком-то роде это случилось и со мной. Когда люди узнают, кем в действительности является тот или иной человек, они начинают относиться к нему по-другому, Лукас. Он для них больше не личность. Он — легенда, вызов, вещь, которую им хочется заиметь. И только он сам в состоянии понять, что происходит.
— Ты хочешь сказать, что они понимают тебя? — Он был поражен.
— Нет. И в этом вся трагедия. Со мной ничто не срабатывает. Я неудачница. Не могу стать тем, кем мне суждено быть. Не могу иметь то, что, хочу… И ужасно всего боюсь. О, Лукас, я не знаю, черт возьми… — Она словно потеряла рассудок, бессознательно вертя коробку спичек между пальцами.
— Что случилось с твоим отцом?
— Попал в автомобильную катастрофу, и вовсе не потому, что переживал из-за матери. Он перебрал немало женщин после ее смерти. И все же, мне кажется, о маме он тосковал. Испытывал горечь. И, видимо, уже ни во что не верил. Запил. Вел машину слишком быстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Нет… это… ну, вполне возможно. Для других людей, это, может быть, и причина, Лукас, но что касается тебя, я не волнуюсь. — Она настойчиво ловила его взгляд, чтобы убедиться, что он все понял. Она доверяла ему и хотела, чтобы он знал это. — Но есть еще кое-что, худшее. Кизия Сен-Мартин — это не просто я. Это — «нечто». Нечто позволяющее всегда быть на высоте, остальным недоступной. Когда мне исполнилось двадцать, меня считали самой желанной девушкой на рынке. Знаешь, как акции Ксерокса. Если вы купили меня, ваши акции поползли вверх.
Он смотрел ей в глаза и видел в них отражение многолетней боли. Лукас слушал молча, нежно поглаживая ее руку.
— Но быть лакомым куском на рынке — это еще не все. Есть еще родословная… есть дедушка с бабушкой, мать… — Она замолчала, задумалась. Голос Лукаса вывел ее из забытья.
— Твоя мать? Что с ней?
— Ну… просто… — Кизия старалась не смотреть Лукасу в глаза. Разговор явно тяготил ее.
— Что о твоей матери, Кизия? Сколько тебе было лет, когда она умерла?
— Восемь. Она… Она умерла от алкоголя.
— Понимаю. Она, значит, тоже прошла через это9 — Откинувшись назад, он пристально наблюдал за Кизией. В глазах ее застыла неизмеримая печаль, страх.
— Да. Прошла. До замужества она звалась леди Лайэн Холмс-Обри. Выйдя за моего отца, стала миссис Кинан Сен-Мартин. Не знаю, что оказалось для нее хуже. Возможно, быть женой отца. По крайней мере у себя в Англии она знала, что это такое. Здесь все оказалось по-другому. Скоротечнее, жестче, грубее. Иногда мама говорила об этом. Здесь она оказалась больше «на виду», чем дома. Но здесь с ней не носились так, как со мной. И потом, она не была такой удачливой, как отец.
— Она тоже была богата?
— Очень. Правда, не как отец. Она состояла в прямом родстве с королевой. Смешно, правда? — Кизия с горечью отвернулась.
— Не знаю, смешно ли. По крайней мере пока.
— Ты прав. Мой отец был очень богатым и могущественным. Ему завидовали, его ненавидели, а изредка любили. Он позволял себе дикие выходки, много путешествовал, короче, всегда делал что хотел. А мама, мне кажется, была одинока. За ней постоянно следили, о ней писали, сплетничали, не давали покоя. Когда она бывала на приемах, пресса взахлеб расписывала ее наряды. Если в отсутствие отца она позволяла себе протанцевать с кем-нибудь из старых друзей на благотворительном балу, это сразу же попадало в газеты как крупное событие. Матери казалось, что за ней охотятся. В этом смысле американцы очень жестоки. — Голос Кизии угас.
— Разве только американцы? Она покачала головой.
— Конечно, нет. Все такие. Но здесь все так откровенно. Здесь они настырнее, свободнее в своих действиях. Может, мама оказалась слишком хрупким созданием. И одиноким. Она всегда выглядела так, будто не совсем понимала, за что ей эта травля.
— Она бросила отца? — Лукас начал проявлять интерес. Неподдельный. Он проникся сочувствием к этой женщине, матери Кизии. Хрупкой британской дворянке.
— Нет, она влюбилась в моего репетитора.
— Ты шутишь? — Он выглядел обескураженным.
— Ни капельки.
— И это сильно повлияло на вашу жизнь?
— Думаю, да. Это убило ее.
— Так сразу?
— Нет… Кто знает? Отцу стало известно, и от молодого человека избавились. Думаю, это ее доконало. Она предана — и приговорила себя к смерти. Пила все больше, ела все меньше и, наконец, получила то, к чему стремилаеь. Отошла.
— Ты знала? Я имею в виду — о репетиторе.
— Нет. Тогда нет. Эдвард, мой опекун, рассказал мне всю историю позже. Чтобы быть уверенным, что «грехи матери никогда не пристанут к дочери».
— Почему ты называешь это «предательством»? Потому что она обманула твоего отца?
— Нет, это было бы простительно. Проблема в том, что, влюбившись и вступив в интимные отношения с «простолюдином», она изменила своему происхождению, своему наследию, своему классу, своей породе. — Кизия попыталась рассмеяться, но из этого ничего не вышло.
— И это грех? — спросил он с удивлением.
— Это, мой дорогой, самый тяжкий грех! Ты не имеешь права заводить шашни с представителями низших классов. Главным образом это касается женщин моего уровня. С мужчинами все обстоит по-другому.
— Им дозволено проникать в «низшие классы»? — Конечно. Джентльмены путаются со служанками сотни лет. Но леди, хозяйке дома, не положено ложиться под шофера.
— Понимаю. — Он попытался изобразить смущение, но неудачно.
— Вот и отлично. А моя мать не понимала этою. И совершила еще большее преступление. Она влюбилась в него. Она даже хотела с ним сбежать.
— А как же, черт возьми, твой отец узнал об этом? Он что, шпионил за ней?
— Разумеется, нет. Он ни о чем не догадывался и ее не подозревал. До тех пор, пока Джин-Луис сам не рассказал ему обо всем. И потребовал от отца пятьдесят тысяч долларов, чтобы предотвратить публичный скандал. Это, в общем-то, немного, учитывая все обстоятельства. Отец дал ему двадцать пять и устроил так, что того выдворили из страны.
— И все это тебе рассказал опекун? — Лукас, казалось, не одобрял этого.
— Конечно, ведь это своего рода страховка. Чтобы удержать меня в колее.
— Действительно?
— В некотором смысле.
— Почему?
— Потому что в царстве кривых зеркал я обречена. В каком-то смысле все развивается по схеме — вы «прокляты, если совершили это, и прокляты, если не совершили». Мне кажется, если бы я жила предначертанной мне жизнью, я бы возненавидела ее и, подобно матери, спилась. Такой же конец ждет меня и в случае измены своему «наследию». Предателя предают: мать влюбилась в проходимца, который шантажировал ее мужа. Прелестно, не так ли?
— Нет, это патетика. Ты действительно веришь в эту чепуху о предательстве? Она кивнула.
— Я должна. Должна верить. Я знаю немало историй, подобных этой. Я… В каком-то роде это случилось и со мной. Когда люди узнают, кем в действительности является тот или иной человек, они начинают относиться к нему по-другому, Лукас. Он для них больше не личность. Он — легенда, вызов, вещь, которую им хочется заиметь. И только он сам в состоянии понять, что происходит.
— Ты хочешь сказать, что они понимают тебя? — Он был поражен.
— Нет. И в этом вся трагедия. Со мной ничто не срабатывает. Я неудачница. Не могу стать тем, кем мне суждено быть. Не могу иметь то, что, хочу… И ужасно всего боюсь. О, Лукас, я не знаю, черт возьми… — Она словно потеряла рассудок, бессознательно вертя коробку спичек между пальцами.
— Что случилось с твоим отцом?
— Попал в автомобильную катастрофу, и вовсе не потому, что переживал из-за матери. Он перебрал немало женщин после ее смерти. И все же, мне кажется, о маме он тосковал. Испытывал горечь. И, видимо, уже ни во что не верил. Запил. Вел машину слишком быстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98