— Ну и что же здесь особенного? Люк не ответил на улыбку.
— Отбросы, толкачи, вербовщики, сводники, наркоманы, уличные драки… И не поддавайся фантастическим идеям. Если Алехандро тебе понравится, не приезжай к нему сюда после моего отъезда. Позвони, и он приедет к тебе. Здесь не твой мир.
— Ты хочешь сказать — твой? — Она не обратила внимания на его назидательную речь. Она взрослая девочка, жила как-то и до встречи с Люком. Пусть не в Гарлеме.
— Значит, это твой мир, — повторила она. Он не больше ее подходил для Гарлема.
— Был моим, сейчас нет. Хотя дела здесь остались. Все просто. — Он придержал дверь, пока она не вошла. По его тону Кизия поняла, что Люк имеет в виду только деловые контакты.
В коридоре, оклеенном причудливыми плакатами, витал тяжелый запах мочи и свежей травы. Пространство между плакатами украшали рисунки. Защитные колпаки на электролампочках были разбиты, из огнетушителей торчали бумажные цветы.
Красивая надпись приглашала: «Добро пожаловать в „Дом примирения“! Мы любим вас!» Кто-то зачеркнул «любим» и написал «трахаем». Держа Кизию за руку, Люк направился к узкой лестнице. Напряжение покидало его. Уличный агитатор наносит социальный визит в Гарлем. Неожиданно вспомнив легенды о Старом Западе, она рассмеялась.
— Что смешного, малышка? — С высоты своего огромного роста он смотрел, как она взбиралась по лестнице, легкая, смеющаяся, счастливая.
— Ты Маршал Диллон. Временами ты выглядишь как законченный бунтарь.
— Неужели?
— Да. — Она потянулась к нему, он наклонился, чтобы поцеловать ее.
— Мне это нравится. Очень нравится. — И как только она приблизилась, он начал нежно гладить ее по спине и осторожно подталкивать к неплотно закрытой двери.
— Ты уверен, что он здесь? — Кизия вдруг почувствовала робость.
— Уверен. Он всегда здесь, этот глупец. Губит себя в этом паршивом доме. Губит сердце, душу. Впрочем, увидишь сама.
На двери табличка: «Алехандро Видал». На этот раз ни обещаний, ни лозунгов, ни рисунков. Только надпись. Имя.
Кизия думала, что Люк постучит в дверь. Но вместо этого он изо всей силы пнул дверь ногой и, когда она распахнулась, шагнул через порог.
Сухощавый мексиканец удивленно поднялся из-за стола и вдруг расхохотался.
— Люк, старый черт, как поживаешь? Мне следовало догадаться, что это ты. А я на мгновение подумал, что они наконец пришли за мной.
Небольшой, голубоглазый, бородатый, он восторженно смотрел на Люка, пересекающего комнату. Тот подошел к столу и обнял друга. Несколько минут мужчины не обращали на Кизию внимания, и она успела разглядеть человека, оказавшегося в медвежьих объятиях Люка. В комнате раздавались восклицания: «Que pasa, hombre?» (Что такое, приятель? (исп.)), мексиканские ругательства. Смесь слабого испанского Алехандро с ломаным испанским Люка, которому тот научился в тюрьме. Двусмысленные шутки, невразумительный диалект, состоящий из смеси мексиканского, тюремного и калифорнийского. Их говор был для Кизии китайской грамотой. Неожиданно Кизия оказалась под прицелом добрых улыбок и мягких взглядов друзей. Лицо Алехандро привлекало к себе. Он был из породы тех, кому доверяют свои заботы и отдают сердца. Как Христу или священнику. Он смотрел на Кизию с застенчивой улыбкой.
— Привет. Этот неотесанный злодей, видимо, так и не догадается познакомить нас. Я — Алехандро.
— Я — Кизия. — Она протянула руку, он пожал ее.
Церемонный обмен рукопожатиями их рассмешил. Алехандро предложил гостям два стула — больше в комнате не было, — а сам уселся на стол.
Он был человек среднего роста, слабого сложения — в сравнении с Люком он выглядел карликом. Но телосложение ни при чем. Глаза. Нежные, всезнающие. Они не пронизывали и не притягивали — вы с радостью тонули в них. Алехандро излучал теплоту. Ласковый смех, улыбка, взгляд. Это был человек, немало повидавший на своем веку, но без тени цинизма. Благородный человек, умеющий понять и проявить глубокое сострадание. Чувство юмора помогало ему преодолевать жизненные невзгоды.
В течение часа они с Люком перебрасывались шутками, и все это время Кизия внимательно за ними наблюдала. Алехандро был полной противоположностью Люку, но очень любил его и знал, что тот считает его ближайшим другом. Они встретились давно, в Лос-Анджелесе.
— Давно ли вы живете в Нью-Йорке? — Это был первый вопрос, который она задала Алехандро с момента встречи. Он угощал ее чаем, не выдержав словесного поединка с Люком. Они не виделись год, и им было что рассказать друг другу.
— Я здесь уже три года, Кизия.
— Мне кажется, это более чем достаточно, — вмешался Люк. — Как долго ты, дурачок, собираешься копаться в этой мусорной куче? Когда же ты поумнеешь и подашься домой? Почему бы тебе не вернуться в Лос-Анджелес?
— Потому что здесь я занимаюсь делом. Единственная проблема в том, что дети, которых мы лечим, амбулаторные, а не стационарные больные. Эх, если бы у нас были возможности, мы бы давным-давно завершили эту жалкую операцию, — проговорил он с горящими глазами.
— Вы лечите детей-наркоманов? — поинтересовалась Кизия.
Конечно, он мог рассказать многое. Он ей нравился. Алехандро был из тех, кого хочется обнять. А ведь они только что встретились.
— Да, наркотики и преступления. Это всегда взаимосвязано. — Он моментально ожил, начав рассказывать о своей работе: диаграммы и схемы, планы на будущее… — Но главная проблема — недостаток контроля — так и остается нерешенной. Все начинается снова, едва дети возвращаются на ночные улицы, в разбитые семьи, где их матери занимаются любовью в единственной на всю квартиру кровати, где отец избивает жену, братья колются наркотиками, а сестры промышляют проституцией. Проблема в том, как вытащить их из этого болота. Изменить всю их жизнь. Мы знаем, как, но здесь это сделать непросто. — Он горестно показал на облупившиеся стены. Дом действительно был в ужасающем состоянии.
— И все-таки ты одержимый, — сказал Люк, не скрывая, что ему нравится решительность друга и то, как он действует. Алехандро избивали, грабили, пинали, смеялись над ним, игнорировали. Но сломить не удавалось никому. Он был верен своей мечте. Как и Люк.
— Ты считаешь себя умнее? Ты хочешь добиться отмены тюрем? Hombre (Приятель (исп.)), это утопия. — Он закатил глаза и пожал плечами, выражая этим свое сочувствие.
Кизия слушала их с удивлением. С ней Алехандро говорил на прекрасном английском языке, с Люком — на каком-то уличном жаргоне. Манерном, древнем, шуточном, тюремном — она не могла сказать точно.
— Хорошо, красавчик, посмотрим. Через тридцать лет ни в этом штате, ни в каком другом не будет ни одной действующей тюрьмы.
В ответе она уловила «loco» и «cabeza» («Псих» и «голова» (исп.).), после чего Люк сделал довольно выразительный жест пальцем правой руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98