Перед мастерской камнереза с вывеской «Кадэ, надгробия» хорошенький мальчик лет десяти играл с ошметками траурного венка. Парнишка взглянул на дроги – таких жалких он еще не видел – и весело рассмеялся: дети бедняков охотно потешаются над нищетой.
– А это уж и вовсе какое-то чучело, – заявил он, рассматривая девочку, – со всех сторон волосы, а лица нет.
Густые кудри упали бедняжке на лоб, и она их не убирала.
– До чего же ей холодно в холщовой-то юбке! Ой-е-ей! – поежился мальчик.
Он уже не играл и не смеялся, невольно провожая взглядом дроги, которые удаляясь, казались все меньше. Сам не зная почему, парнишка вдруг посерьезнел и помрачнел.
– Лоботряс! Иди забери завтрак и марш в школу! – послышался из домика глухой надтреснутьш голос. – А то смотри, заработаешь хорошую трепку! Папаша Кадэ ведь тут, поблизости!
Мальчуган подхватил корзинку с завтраком и бегом помчался в сторону Монмартра: где-то там и находилась его школа. На повороте дороги он оглянулся, посмотрел на движущееся черное пятнышко, вздохнул и пробормотал:
– Вот бедняга!
Люди, приехавшие хоронить усопшего, недолго задержались на кладбище: они помолились, опустили сосновый гроб в яму, бросили горсть земли – и священник с кучером ушли. Не знаю уж почему, но только девочка спряталась за одним из надгробий. Когда взрослые удалились, она вернулась и уселась на краю незасыпанной могилы, свесив вниз ноги.
Малышку нашел здесь все тот же паренек. Она замерла, опустив голову на грудь и сложив на коленях руки. Можно было подумать, что эта крошка спит, если бы не мелкая дрожь, сотрясавшая все ее хрупкое тельце. Мальчуган долго не решался приблизиться к девочке.
Он стоял, удивленно глядя на худенькую фигурку у могилы, – и из глаз у него вдруг хлынули непрошеные слезы.
Вздохнув, он снял с головы фуражку, словно пришел в Божий храм. Но почему этот мальчик оказался здесь, хотя должен был быть в школе?
Этого мы не знаем… Он помедлил еще немного и наконец тихо подошел к яме и встал рядом с девочкой, а та стремительно вскочила на ноги и удивленно посмотрела на него из-под копны спутанных волос.
– Как тебя зовут? – шепотом спросил парнишка. – Меня – Клеман, я из мастерской камнереза.
– А меня – Тильда, – ответила девочка.
– Отца что ли похоронила? – грубовато поинтересовался Клеман.
– Папашу Морана, – кивнула малышка.
– Ты очень его любила? – осведомился паренек.
– Не знаю, – пожала плечами Тильда.
– А кого ждешь? – не отставал от нее Клеман.
– Никого, – тихо проговорила девочка.
– А что тогда тут делаешь? – удивился парнишка.
– Ничего, – так же тихо произнесла Тильда. Она отвела рукой волосы с лица и добавила:
– Идти некуда.
По щекам Клемана опять потекли слезы.
– Ну и дела, – сказала Тильда, – ты ревешь, а я, хоть ужасно замерзла и страшно хочу есть, не плачу.
– Хочешь, возьми мой завтрак! – заторопился Клеман, поспешно открывая свою корзинку.
Тильда молча вонзила белоснежные зубки в кусок хлеба с маслом. На ее худом посиневшем от холода личике появилось слабое подобие улыбки. Девочка была хорошенькой просто до слез!
Увидев, с каким наслаждением она ест, Клеман почувствовал себя счастливым и улыбнулся.
А Тильда заговорила с набитым ртом:
– Папаша Моран был совсем не злой. И если меня поколачивал, то за дело. Я никак не могла выучить молитву.
– Он что, бил тебя? – с негодованием воскликнул мальчик.
– Так это же из-за молитвы, – объяснила Тильда. – Потом-то я ее вызубрила наизусть и теперь знаю всю от начала до конца. А тебя, выходит, не бьют?
– Нет, бьют, конечно, но я же мужчина! – с достоинством заявил Клеман. – А какую ты выучила молитву? – полюбопытствовал он.
– Прочесть? – спросила Тильда.
Она перестала жевать и скороговоркой принялась сыпать латинскими словами, начав с «оремус» и кончив «аминь».
– Я катехтизис знаю, – задумчиво проговорил мальчик. – Ты прочла не «Отче наш», не «Богородицу» и не «Верую»… Странная какая-то у тебя молитва.
Тильда в ответ лишь сдержанно улыбнулась, как улыбаются люди, посвященные в великие тайны, и не скрывающие этого. Улыбнулась и снова принялась за еду.
– Это моя собственная молитва, и я должна повторять ее утром и вечером, чтобы не забыть, – все-таки снизошла девочка до объяснений, но потом вдруг замерла и подозрительно спросила: – А ты знаешь латынь?
– Нет еще, – ответил Клеман.
– Все равно я не должна была тебе ее читать, – вздохнула Тильда. – Больше никогда не буду этого делать! Вот исполнится мне пятнадцать лет, и тогда я пойду к священнику..Улицу я знаю, она прямо возле храма.
– Что за улица? – спросил Клеман, слушая слова Тильды, будто волшебную сказку. – Какой храм?
Тильда упрямо тряхнула головой, и волосы вновь упали ей на лоб.
– Я долго глядела на его дверь и отлично ее запомнила, – прошептала девочка. – Священник послушает мою молитву, поймет все, что нужно, и я стану принцессой. Только никому ни слова, ладно?
II
КЛАДБИЩЕНСКИЙ КАМНЕРЕЗ
Мальчик на миг растерялся: подумать только – «принцесса»! Но оглядев еще раз дрожащую от холода худышку в холщовой юбчонке, Клеман, человек ума живого и решительного, вдруг устыдился своей доверчивости.
– Глупости какие, – заявил он, – да старик над тобой просто-напросто посмеялся. Пошли к нам: папаша Кадэ вечно где-то шляется, а если матушка Кадэ не захочет взять тебя в дом, то мы уйдем оба.
Тильда не сводила с него внимательных глаз.
– Ты сильный, – проговорила она, – и ты мне нравишься. А эти Кадэ, они что – твои родители?
Клеман молча пожал плечами.
– Похоже, ты их не слишком любишь? – продолжала расспрашивать его девочка.
– Мать, пожалуй, люблю… немножко, – ответил паренек.
– И они тебя тоже поколачивают? – уточнила Тильда.
Клеман вспыхнул, глаза у него обиженно блеснули, он снова передернул плечами и сказал с пренебрежительной усмешкой:
– А что им еще делать? Матушка вечно болеет, а папаша бегает от полиции.
Для Клемана подобные взаимоотношения с полицией явно были более чем естественными. Но девочка смотрела на вещи по-другому. Она скорчила гримаску и проговорила:
– Знаешь, мне кажется, они – дурные люди, так что давай лучше уйдем сразу, а когда вырастем, поженимся, если захочешь.
Думаю, что и вы согласитесь: решение это было простым и мудрым. Однако тут на сцене появился новый персонаж и помешал детям немедленно начать новую жизнь.
Клеман и Тильда, крепко взявшись за руки, как раз выходили с кладбища, когда на дороге показался фиакр. Из его оконца выглядывал уже немолодой бледный человек, шея которого была обмотана вылинявшим голубым шарфом.
Этому мужчине было лет под шестьдесят, его толстые щеки обвисли, а маленькие бегающие глазки выцвели еще больше, чем голубой шарф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– А это уж и вовсе какое-то чучело, – заявил он, рассматривая девочку, – со всех сторон волосы, а лица нет.
Густые кудри упали бедняжке на лоб, и она их не убирала.
– До чего же ей холодно в холщовой-то юбке! Ой-е-ей! – поежился мальчик.
Он уже не играл и не смеялся, невольно провожая взглядом дроги, которые удаляясь, казались все меньше. Сам не зная почему, парнишка вдруг посерьезнел и помрачнел.
– Лоботряс! Иди забери завтрак и марш в школу! – послышался из домика глухой надтреснутьш голос. – А то смотри, заработаешь хорошую трепку! Папаша Кадэ ведь тут, поблизости!
Мальчуган подхватил корзинку с завтраком и бегом помчался в сторону Монмартра: где-то там и находилась его школа. На повороте дороги он оглянулся, посмотрел на движущееся черное пятнышко, вздохнул и пробормотал:
– Вот бедняга!
Люди, приехавшие хоронить усопшего, недолго задержались на кладбище: они помолились, опустили сосновый гроб в яму, бросили горсть земли – и священник с кучером ушли. Не знаю уж почему, но только девочка спряталась за одним из надгробий. Когда взрослые удалились, она вернулась и уселась на краю незасыпанной могилы, свесив вниз ноги.
Малышку нашел здесь все тот же паренек. Она замерла, опустив голову на грудь и сложив на коленях руки. Можно было подумать, что эта крошка спит, если бы не мелкая дрожь, сотрясавшая все ее хрупкое тельце. Мальчуган долго не решался приблизиться к девочке.
Он стоял, удивленно глядя на худенькую фигурку у могилы, – и из глаз у него вдруг хлынули непрошеные слезы.
Вздохнув, он снял с головы фуражку, словно пришел в Божий храм. Но почему этот мальчик оказался здесь, хотя должен был быть в школе?
Этого мы не знаем… Он помедлил еще немного и наконец тихо подошел к яме и встал рядом с девочкой, а та стремительно вскочила на ноги и удивленно посмотрела на него из-под копны спутанных волос.
– Как тебя зовут? – шепотом спросил парнишка. – Меня – Клеман, я из мастерской камнереза.
– А меня – Тильда, – ответила девочка.
– Отца что ли похоронила? – грубовато поинтересовался Клеман.
– Папашу Морана, – кивнула малышка.
– Ты очень его любила? – осведомился паренек.
– Не знаю, – пожала плечами Тильда.
– А кого ждешь? – не отставал от нее Клеман.
– Никого, – тихо проговорила девочка.
– А что тогда тут делаешь? – удивился парнишка.
– Ничего, – так же тихо произнесла Тильда. Она отвела рукой волосы с лица и добавила:
– Идти некуда.
По щекам Клемана опять потекли слезы.
– Ну и дела, – сказала Тильда, – ты ревешь, а я, хоть ужасно замерзла и страшно хочу есть, не плачу.
– Хочешь, возьми мой завтрак! – заторопился Клеман, поспешно открывая свою корзинку.
Тильда молча вонзила белоснежные зубки в кусок хлеба с маслом. На ее худом посиневшем от холода личике появилось слабое подобие улыбки. Девочка была хорошенькой просто до слез!
Увидев, с каким наслаждением она ест, Клеман почувствовал себя счастливым и улыбнулся.
А Тильда заговорила с набитым ртом:
– Папаша Моран был совсем не злой. И если меня поколачивал, то за дело. Я никак не могла выучить молитву.
– Он что, бил тебя? – с негодованием воскликнул мальчик.
– Так это же из-за молитвы, – объяснила Тильда. – Потом-то я ее вызубрила наизусть и теперь знаю всю от начала до конца. А тебя, выходит, не бьют?
– Нет, бьют, конечно, но я же мужчина! – с достоинством заявил Клеман. – А какую ты выучила молитву? – полюбопытствовал он.
– Прочесть? – спросила Тильда.
Она перестала жевать и скороговоркой принялась сыпать латинскими словами, начав с «оремус» и кончив «аминь».
– Я катехтизис знаю, – задумчиво проговорил мальчик. – Ты прочла не «Отче наш», не «Богородицу» и не «Верую»… Странная какая-то у тебя молитва.
Тильда в ответ лишь сдержанно улыбнулась, как улыбаются люди, посвященные в великие тайны, и не скрывающие этого. Улыбнулась и снова принялась за еду.
– Это моя собственная молитва, и я должна повторять ее утром и вечером, чтобы не забыть, – все-таки снизошла девочка до объяснений, но потом вдруг замерла и подозрительно спросила: – А ты знаешь латынь?
– Нет еще, – ответил Клеман.
– Все равно я не должна была тебе ее читать, – вздохнула Тильда. – Больше никогда не буду этого делать! Вот исполнится мне пятнадцать лет, и тогда я пойду к священнику..Улицу я знаю, она прямо возле храма.
– Что за улица? – спросил Клеман, слушая слова Тильды, будто волшебную сказку. – Какой храм?
Тильда упрямо тряхнула головой, и волосы вновь упали ей на лоб.
– Я долго глядела на его дверь и отлично ее запомнила, – прошептала девочка. – Священник послушает мою молитву, поймет все, что нужно, и я стану принцессой. Только никому ни слова, ладно?
II
КЛАДБИЩЕНСКИЙ КАМНЕРЕЗ
Мальчик на миг растерялся: подумать только – «принцесса»! Но оглядев еще раз дрожащую от холода худышку в холщовой юбчонке, Клеман, человек ума живого и решительного, вдруг устыдился своей доверчивости.
– Глупости какие, – заявил он, – да старик над тобой просто-напросто посмеялся. Пошли к нам: папаша Кадэ вечно где-то шляется, а если матушка Кадэ не захочет взять тебя в дом, то мы уйдем оба.
Тильда не сводила с него внимательных глаз.
– Ты сильный, – проговорила она, – и ты мне нравишься. А эти Кадэ, они что – твои родители?
Клеман молча пожал плечами.
– Похоже, ты их не слишком любишь? – продолжала расспрашивать его девочка.
– Мать, пожалуй, люблю… немножко, – ответил паренек.
– И они тебя тоже поколачивают? – уточнила Тильда.
Клеман вспыхнул, глаза у него обиженно блеснули, он снова передернул плечами и сказал с пренебрежительной усмешкой:
– А что им еще делать? Матушка вечно болеет, а папаша бегает от полиции.
Для Клемана подобные взаимоотношения с полицией явно были более чем естественными. Но девочка смотрела на вещи по-другому. Она скорчила гримаску и проговорила:
– Знаешь, мне кажется, они – дурные люди, так что давай лучше уйдем сразу, а когда вырастем, поженимся, если захочешь.
Думаю, что и вы согласитесь: решение это было простым и мудрым. Однако тут на сцене появился новый персонаж и помешал детям немедленно начать новую жизнь.
Клеман и Тильда, крепко взявшись за руки, как раз выходили с кладбища, когда на дороге показался фиакр. Из его оконца выглядывал уже немолодой бледный человек, шея которого была обмотана вылинявшим голубым шарфом.
Этому мужчине было лет под шестьдесят, его толстые щеки обвисли, а маленькие бегающие глазки выцвели еще больше, чем голубой шарф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97