Да еще доктор Ленуар у них за главного!
– А это красивое платье у меня для того, чтобы пойти к господину доктору, – пояснила Лиретта. – Господин Пистолет обещал прийти посмотреть, как оно получилось.
– И во сколько же он придет? – осведомился Эшалот.
– Обещал зайти где-то после полуночи… – ответила Лиретта.
Тихий надтреснутый голосок прошелестел в комнатушке, будто дуновение ветра. Ни Эшалот, ни Лиретта не могли сказать, откуда он слышится.
– От полуночи до полудня, от полудня до полуночи, – произнес голосок очень отчетливо, – настанет день, если будет на то воля Отца…
XIII
МОЛИТВА
При звуке этого надтреснутого голоска лицо Эшалота покрылось землистой бледностью. Даже его рубиновый нос посерел. А зубы мелко-мелко застучали. Он попытался было встать, но ноги у него подогнулись, будто не могли больше удержать вес тела.
Лиретта смотрела на него, приоткрыв рот, и, пожалуй, больше ее напугало поведение приемного отца и его явный страх, чем загадочный голосок.
– Как вы думаете, – спросила она, – кто это говорит?
– Понятия не имею, – едва выговорил Эшалот. – Мертвые ведь не возвращаются…
– Не сочиняй, голубчик, – прошелестел все тот же голосок. Он звучал мягко и доброжелательно. – Некоторые мертвые возвращаются, и ты прекрасно знаешь, кто говорит.
Эшалот попытался перекреститься. В фанеру, которая заменяла оконное стекло, трижды легонько постучали, следом снаружи послышался сухой кашель.
– Открыть? – спросила Лиретта. К ее испугу примешивалась немалая доля любопытства.
Эшалота била нервная дрожь. Какое-то время он не мог вымолвить ни слова, потом взял себя в руки и ответил:
– Отец-Благодетель, если нужно, чтобы по вам отслужили панихиду за упокой вашей души среди адских мук в Батильоне и на Елисейских полях, я – человек небогатый, непременно…
– Открой, дурак, – прервал его голосок с уже явным раздражением. – Я – последний владелец особняка Фиц-Роев на улице Культюр, мне, умирая, доверил свою шкатулку наш дорогой герцог де Клар, и я собственноручно передал бумаги старому Морану, который был у меня чем-то вроде слуги. Теперь я хочу видеть ту, кто скоро станет герцогиней де Клар.
Эшалот положил обе руки на плечи Лиретты, а потом отодвинул задвижку, которая держала фанеру.
Как только окно приоткрылось, он отпрянул в сторону, Лиретта же, наоборот, подалась вперед и высунулась в окно, чтобы лучше видеть.
Но увидела она только пустынную площадь, освещенную неверным светом луны, мелькающей в просветах темных туч, гонимых зимним ветром.
– Кто здесь? – – спросила она удивленно. – Где вы, тот, кто говорит?
Послышался легкий стук, будто деревянные ладошки легонько похлопали друг о друга.
– Очень хорошо, голубушка! – прошептали на улице.
У папаши Латюиля прозвонили часы. Голос невидимки произнес:
– Он, кажется, должен был прийти в полночь, но опаздывает на три часа. Эшалот! – надтреснутый голосок.
– Да, Отец-Благодетель! – немедленно отозвался владелец балагана.
– Закрой, дружок, окно и читай свою бумажку девочке десять раз, а если понадобится, то и двадцать. На рассвете она должна знать молитву наизусть. Если не придет Пистолет, придет кто-нибудь другой.
И вновь послышалось сухое тихое покашливание.
«Быть такого не может, – подумал Эшалот, – чтобы покойник – и простудился!»
Лиретта высунулась в окно чуть ли не по пояс и смотрела во все глаза. Луна как раз осветила всю площадь, от балаганов до бульвара.
Всюду пустынно, всюду тишина.
– Спокойной ночи, – пожелал надтреснутый голосок, когда они закрывали окно, – работайте быстро и хорошо. В вас заинтересованы, дети мои.
Минуту спустя Эшалот и Лиретта сидели, склонив головы над клочком бумаги, выполняя заданный им урок. Эшалот разбирал свои каракули, Лиретта старалась припомнить молитву, и мало-помалу обрывки фраз стали всплывать в ее памяти.
– Petrat sube onde et Simat, – произносил Эшалот, –fili hi taire… Полковника я видел всего два раза, и второй раз – на погребении, но могу поклясться, что это был он… siamregommehantait…
– Если он вернется, господину Пистолету грозит беда, – прошептала Лиретта. – Oremus.Petrasubип-decima,filiitertiam… Вы уверены, что это был полковник? Послушайте, он опять кашляет! Нет, вы послушайте, послушайте!
– Уверен! И если бы он захотел, он открыл бы мне тайну моего рождения. Ты сама знаешь, что во всех самых интересных пьесах человек заключает договор с сатаной… RegommehantaitJeanneHuam,qu'heritait…
– Regumantejanuamquaerite… До чего же мне хочется увидеть того, кто кашляет! И знать, что ничего страшного не грозит господину Пистолету.
Мы избавим вас от дальнейшей латыни, которую Лиретта почти без усилий восстановила по орфографическим упражнениям Эшалота.
Мария Стюарт, прекрасная и несчастная королева, которая приходилась дальней родственницей нашей Лиретте, говорила, как рассказывают, на латыни совершенно свободно и, приехав в Париж совсем маленькой девочкой, встав на табурет, произносила долгие речи на языке Цицерона перед двором и учеными мужами.
Традиция эта утратилась, и наши прелестные дамы по-латыни уже не говорят, что отнюдь не мешает им быть прелестными.
Когда Лиретта окончательно вспомнила свою молитву, которую в буквальном смысле вбивал в нее папа Моран, глаза ее были полны слез. Воспоминания детства нахлынули на нее.
– Папа Моран как живой стоит у меня перед глазами в нашей мансарде на улице Маркаде, – сказала она, – он такой худой, такой бледный, он дрожит от холода и измучен заботами и нуждой. Он очень меня любил, и я теперь понимаю, что и я тоже очень его любила. Перед тем как уснуть навеки, он опять повторил мне: «Помни свой урок хорошенько, девочка. Во всем Париже я не знаю ни одного человека, кому бы мог тебя доверить. И я доверяю тебя тебе самой. В твоей памяти я запрятал секрет, который сделает тебя богатой и знатной. Дождись пятнадцати лет, в пятнадцать лет уже можно убежать или защищаться. Я не хочу, чтобы с тобой поступили так же, как со мной, Клотильда Стюарт! Я родился во дворце и кончил свои дни в лачуге, умирая от нищеты подле груды золота…» Эшалот развел руками и прошептал:
– Правда, правда, папаша Моран умер в нищете. Это все так похоже на мое положение, что мне кажется, будто и моя тайна начинает приоткрываться. – Потом он прибавил: – Но чему она служит, твоя молитва, раз у нас нет французской разгадки латинской шарады?
Лиретта улыбнулась сквозь слезы.
– Я все вспомнила! – воскликнула она. – Ах, Жорж, я так боюсь умереть и не успеть положить к твоим ногам свое богатство! Я ведь теперь богата! Я вспомнила улицу и дверь позади храма, я найду священника… Но там ли он еще? Или мне поможет тот, кто здесь?
Вопрос деликатный: тот, кто был здесь, имел очень мало общего с тем священником, которого папа Моран рекомендовал своей дочери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– А это красивое платье у меня для того, чтобы пойти к господину доктору, – пояснила Лиретта. – Господин Пистолет обещал прийти посмотреть, как оно получилось.
– И во сколько же он придет? – осведомился Эшалот.
– Обещал зайти где-то после полуночи… – ответила Лиретта.
Тихий надтреснутый голосок прошелестел в комнатушке, будто дуновение ветра. Ни Эшалот, ни Лиретта не могли сказать, откуда он слышится.
– От полуночи до полудня, от полудня до полуночи, – произнес голосок очень отчетливо, – настанет день, если будет на то воля Отца…
XIII
МОЛИТВА
При звуке этого надтреснутого голоска лицо Эшалота покрылось землистой бледностью. Даже его рубиновый нос посерел. А зубы мелко-мелко застучали. Он попытался было встать, но ноги у него подогнулись, будто не могли больше удержать вес тела.
Лиретта смотрела на него, приоткрыв рот, и, пожалуй, больше ее напугало поведение приемного отца и его явный страх, чем загадочный голосок.
– Как вы думаете, – спросила она, – кто это говорит?
– Понятия не имею, – едва выговорил Эшалот. – Мертвые ведь не возвращаются…
– Не сочиняй, голубчик, – прошелестел все тот же голосок. Он звучал мягко и доброжелательно. – Некоторые мертвые возвращаются, и ты прекрасно знаешь, кто говорит.
Эшалот попытался перекреститься. В фанеру, которая заменяла оконное стекло, трижды легонько постучали, следом снаружи послышался сухой кашель.
– Открыть? – спросила Лиретта. К ее испугу примешивалась немалая доля любопытства.
Эшалота била нервная дрожь. Какое-то время он не мог вымолвить ни слова, потом взял себя в руки и ответил:
– Отец-Благодетель, если нужно, чтобы по вам отслужили панихиду за упокой вашей души среди адских мук в Батильоне и на Елисейских полях, я – человек небогатый, непременно…
– Открой, дурак, – прервал его голосок с уже явным раздражением. – Я – последний владелец особняка Фиц-Роев на улице Культюр, мне, умирая, доверил свою шкатулку наш дорогой герцог де Клар, и я собственноручно передал бумаги старому Морану, который был у меня чем-то вроде слуги. Теперь я хочу видеть ту, кто скоро станет герцогиней де Клар.
Эшалот положил обе руки на плечи Лиретты, а потом отодвинул задвижку, которая держала фанеру.
Как только окно приоткрылось, он отпрянул в сторону, Лиретта же, наоборот, подалась вперед и высунулась в окно, чтобы лучше видеть.
Но увидела она только пустынную площадь, освещенную неверным светом луны, мелькающей в просветах темных туч, гонимых зимним ветром.
– Кто здесь? – – спросила она удивленно. – Где вы, тот, кто говорит?
Послышался легкий стук, будто деревянные ладошки легонько похлопали друг о друга.
– Очень хорошо, голубушка! – прошептали на улице.
У папаши Латюиля прозвонили часы. Голос невидимки произнес:
– Он, кажется, должен был прийти в полночь, но опаздывает на три часа. Эшалот! – надтреснутый голосок.
– Да, Отец-Благодетель! – немедленно отозвался владелец балагана.
– Закрой, дружок, окно и читай свою бумажку девочке десять раз, а если понадобится, то и двадцать. На рассвете она должна знать молитву наизусть. Если не придет Пистолет, придет кто-нибудь другой.
И вновь послышалось сухое тихое покашливание.
«Быть такого не может, – подумал Эшалот, – чтобы покойник – и простудился!»
Лиретта высунулась в окно чуть ли не по пояс и смотрела во все глаза. Луна как раз осветила всю площадь, от балаганов до бульвара.
Всюду пустынно, всюду тишина.
– Спокойной ночи, – пожелал надтреснутый голосок, когда они закрывали окно, – работайте быстро и хорошо. В вас заинтересованы, дети мои.
Минуту спустя Эшалот и Лиретта сидели, склонив головы над клочком бумаги, выполняя заданный им урок. Эшалот разбирал свои каракули, Лиретта старалась припомнить молитву, и мало-помалу обрывки фраз стали всплывать в ее памяти.
– Petrat sube onde et Simat, – произносил Эшалот, –fili hi taire… Полковника я видел всего два раза, и второй раз – на погребении, но могу поклясться, что это был он… siamregommehantait…
– Если он вернется, господину Пистолету грозит беда, – прошептала Лиретта. – Oremus.Petrasubип-decima,filiitertiam… Вы уверены, что это был полковник? Послушайте, он опять кашляет! Нет, вы послушайте, послушайте!
– Уверен! И если бы он захотел, он открыл бы мне тайну моего рождения. Ты сама знаешь, что во всех самых интересных пьесах человек заключает договор с сатаной… RegommehantaitJeanneHuam,qu'heritait…
– Regumantejanuamquaerite… До чего же мне хочется увидеть того, кто кашляет! И знать, что ничего страшного не грозит господину Пистолету.
Мы избавим вас от дальнейшей латыни, которую Лиретта почти без усилий восстановила по орфографическим упражнениям Эшалота.
Мария Стюарт, прекрасная и несчастная королева, которая приходилась дальней родственницей нашей Лиретте, говорила, как рассказывают, на латыни совершенно свободно и, приехав в Париж совсем маленькой девочкой, встав на табурет, произносила долгие речи на языке Цицерона перед двором и учеными мужами.
Традиция эта утратилась, и наши прелестные дамы по-латыни уже не говорят, что отнюдь не мешает им быть прелестными.
Когда Лиретта окончательно вспомнила свою молитву, которую в буквальном смысле вбивал в нее папа Моран, глаза ее были полны слез. Воспоминания детства нахлынули на нее.
– Папа Моран как живой стоит у меня перед глазами в нашей мансарде на улице Маркаде, – сказала она, – он такой худой, такой бледный, он дрожит от холода и измучен заботами и нуждой. Он очень меня любил, и я теперь понимаю, что и я тоже очень его любила. Перед тем как уснуть навеки, он опять повторил мне: «Помни свой урок хорошенько, девочка. Во всем Париже я не знаю ни одного человека, кому бы мог тебя доверить. И я доверяю тебя тебе самой. В твоей памяти я запрятал секрет, который сделает тебя богатой и знатной. Дождись пятнадцати лет, в пятнадцать лет уже можно убежать или защищаться. Я не хочу, чтобы с тобой поступили так же, как со мной, Клотильда Стюарт! Я родился во дворце и кончил свои дни в лачуге, умирая от нищеты подле груды золота…» Эшалот развел руками и прошептал:
– Правда, правда, папаша Моран умер в нищете. Это все так похоже на мое положение, что мне кажется, будто и моя тайна начинает приоткрываться. – Потом он прибавил: – Но чему она служит, твоя молитва, раз у нас нет французской разгадки латинской шарады?
Лиретта улыбнулась сквозь слезы.
– Я все вспомнила! – воскликнула она. – Ах, Жорж, я так боюсь умереть и не успеть положить к твоим ногам свое богатство! Я ведь теперь богата! Я вспомнила улицу и дверь позади храма, я найду священника… Но там ли он еще? Или мне поможет тот, кто здесь?
Вопрос деликатный: тот, кто был здесь, имел очень мало общего с тем священником, которого папа Моран рекомендовал своей дочери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97