Ну объясните вы мне, ради Бога, какое, собственно, до этого дело господину доктору? Одно есть утешение что мы не из банды Кадэ. За это я вам ручаюсь, господин Жорж!
Он добродушно рассмеялся, остановившись перед дверью в гостиную.
Как вы понимаете, Жоржа совершенно не занимали все эти сетования.
Он поблагодарил слугу и взялся за дверную ручку.
«Я отдал бы год жизни, чтобы избежать этого свидания, – думал он. – Сам себя не могу понять: прежде мне казалось, что я мало люблю ее, а теперь лишь она царит в моем сердце… Брошусь к ее ногам, буду унижаться, умолять. Вчера вечером она сказала: „Как бы я хотела любить Альберта!..“ И я не имею права сердиться, если она дурно отзовется о матушке».
Он толкнул дверь и вошел с тем отчаянным видом, с каким бросаются в ледяную воду.
Девушка с радостным вскриком вспорхнула с кресла.
Она спешила ему навстречу, раскрыв объятия, с улыбкой столь же солнечной, как утренний свет, что заставлял сиять ее чудесные вьющиеся волосы.
Но это была вовсе не Клотильда.
– Лиретта! – пробормотал Жорж, изумленно отступая.
Ей очень шло изящное платье из черной тафты.
Невозможно передать словами, как она была хороша.
Воистину: принцессами рождаются, и эта сиротка, претерпевшая столько бед и лишений, жившая в детстве и юности как маленькая мещаночка, преобразилась от одного прикосновения шелка, которого никогда в жизни не носила, но для которого была создана.
Жорж смотрел на нее с нескрываемым удивлением.
Нет, она не превратилась в светскую даму, наша милая Лиретта, не сделалась она и пансионеркой, ее жесты не стали заученными, и у нее не прибавилось ни воспитания, ни знания приличий и светских условностей, но было в ней то, что именуется словом, которое теперь вызывает улыбку, потому что госпожа Жибу характеризует им свой чай (тот, что с корицей и горчицей), в ней было то благородное качество, которое теперь так печально обесславлено, качество, которое именуется изысканностью, и оно окружало ее будто ореолом.
Как горделива была ее нежность и как привлекательна застенчивость! Невинность взгляда ничуть не мешала утонченности, а простодушие – острому уму.
Все ее движения отличались прирожденным изяществом.
Золотом отливали ее тяжелые темные кудри, а синие глаза напоминали о девственном покое озер. Лепестки нежных, приоткрытых в улыбке губ позволяли любоваться белоснежным жемчугом зубов и обещали сладость поцелуев.
Я сказал уже, что девушка сама побежала навстречу Жоржу, ибо исполнилась мужества и уверенности в себе с тех пор, как узнала, что она – наследница дома де Клар, но внезапно замерла, охваченная сильнейшим смятением.
Жорж, наш несравненный рыцарь, увидев ее победительную красоту, мужественно встал на защиту своего бедного сердца, хотя и знал, что любит, ее, любит до безумия. Страсть подхватила его, как неодолимый прилив, подхватила и понесла.
Они стояли друг напротив друга, недвижные и немые.
Наконец Жорж прервал молчание, сказав звенящим от слез голосом:
– Я ищу Клотильду, мою невесту.
Не улыбайтесь! Слова его были полны рыцарского величия. И как истинный рыцарь он ждал тех копий, что вот-вот вонзятся ему в грудь.
Лиретта ответила ему, и голос ее прозвучал чарующей музыкой, проникавшей в самое сердце:
– Это я, я настоящая Клотильда, и я принадлежу Клеману. Вы отдали мне свой хлеб, когда я сидела у могилы моего отца, и с этого дня мы – жених и невеста.
Слезы катились у них из глаз.
Я прекрасно знаю, что любовные сцены совсем иные, но рассказываю так, как было. В этих юных и невинных душах было ничуть не меньше пыла, страсти и смятения, чем в каком бы то ни было любовном романе.
Но происходившее вовсе не было сценой из романа, ибо все сцены – лишь бледный список с живой картины.
Жорж боролся с собой изо всех сил, он не желал, не имел права быть счастливым.
Он сказал так, как будто юная Лиретта могла понять смысл его слов:
– Я должен отступиться от Клотильды ради моего брата Альберта, но Клотильде я пообещал свою любовь, и никогда я не воспользуюсь его несчастьем. Я буду жить и умру в одиночестве, клянусь!
И все же Лиретта поняла его и сквозь слезы просияла улыбкой:
– Если вы отказываетесь от меня, то и я стану жить и умру в одиночестве, ибо для меня на этой земле существуете только вы. Я живу вами и умру ради вас.
Он слушал ее с невыразимым трепетом. Он слушал волшебную песнь любви из древних сказаний. Пути к отступлению были отрезаны. А Лиретта тем временем продолжала:
– Я тоже люблю ее. Когда она была богаче и знатнее меня, она была ко мне добра, и я хочу стать ей сестрой. Если она обречена на страдание, то почему мы с вами не можем попытаться утешить ее?
Жорж позволил усадить себя на диван. Голова у него кружилась.
Лиретта устроилась на скамеечке у его ног.
Они молча ловили взгляды друг друга.
Жорж никак не решался заговорить, и Лиретта начала первая:
– В тот день я будто родилась заново. Мне кажется, что он вместил все мое прошлое. Я была маленькой, но любила вас точно так же, как люблю сейчас и как буду любить всегда. Когда нас разлучили, мое сердце осталось с вами. И я стала искать вас. Жить для меня значило думать о вас.
– Я, – бормотал Жорж, – не вправе любить тебя! Это ужасно – стать настолько счастливым. Подумай сама: если я собираюсь сказать Клотильде: «Ты обречена!» – я должен хотя бы прибавить: «И я обречен тоже!»
– Я – Клотильда, – повторила Лиретта. И прибавила:
– Я люблю вас.
И, не давая ему ответить, продолжала:
– Наша детская встреча очень важна для меня, она – точно песня, бесконечная и сладостная. Накормив меня тогда на кладбище, вы спасли мне жизнь, стали моим благодетелем. Я переставала дрожать от холода и страха, когда вы были со мной рядом. Но из-за вас я позабыла свою молитву…
– Да, правда, молитва, – прошептал Жорж, – но какое она теперь имеет значение?
– Забыла потому, что не хотела больше говорить с Господом по-латыни, ибо мне нужно было рассказать ему обо всем, что меня волновало. Когда я убежала от Жафрэ, я надеялась найти вас на кладбище. Я искала вас очень долго и горько-горько плакала. Вечером в балагане подобравшего меня циркача я, сложив ладони, молила: «Господи! Пошли мне Клемана! Пусть он будет здоров и радостен. Избавь его от всякого зла, Господи! Сделай так, чтобы я нашла его и отдала ему свой хлеб… и свою душу!»
Ее слова казались ему чарующей музыкой. Он кивал, ему было покойно, уютно…
Он не мог оторвать от Лиретты глаз – так прекрасна она была.
Лиретта торжествовала, но тихо, сдержанно, и слезы ее были сверкающими бриллиантами, что затмевали жемчуга улыбки.
– Разве Бог не исполняет детских молитв? Вы полюбите меня, Жорж. Вы отдадите мне свое сердце, как когда-то отдали хлеб. Я буду ждать… я жду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Он добродушно рассмеялся, остановившись перед дверью в гостиную.
Как вы понимаете, Жоржа совершенно не занимали все эти сетования.
Он поблагодарил слугу и взялся за дверную ручку.
«Я отдал бы год жизни, чтобы избежать этого свидания, – думал он. – Сам себя не могу понять: прежде мне казалось, что я мало люблю ее, а теперь лишь она царит в моем сердце… Брошусь к ее ногам, буду унижаться, умолять. Вчера вечером она сказала: „Как бы я хотела любить Альберта!..“ И я не имею права сердиться, если она дурно отзовется о матушке».
Он толкнул дверь и вошел с тем отчаянным видом, с каким бросаются в ледяную воду.
Девушка с радостным вскриком вспорхнула с кресла.
Она спешила ему навстречу, раскрыв объятия, с улыбкой столь же солнечной, как утренний свет, что заставлял сиять ее чудесные вьющиеся волосы.
Но это была вовсе не Клотильда.
– Лиретта! – пробормотал Жорж, изумленно отступая.
Ей очень шло изящное платье из черной тафты.
Невозможно передать словами, как она была хороша.
Воистину: принцессами рождаются, и эта сиротка, претерпевшая столько бед и лишений, жившая в детстве и юности как маленькая мещаночка, преобразилась от одного прикосновения шелка, которого никогда в жизни не носила, но для которого была создана.
Жорж смотрел на нее с нескрываемым удивлением.
Нет, она не превратилась в светскую даму, наша милая Лиретта, не сделалась она и пансионеркой, ее жесты не стали заученными, и у нее не прибавилось ни воспитания, ни знания приличий и светских условностей, но было в ней то, что именуется словом, которое теперь вызывает улыбку, потому что госпожа Жибу характеризует им свой чай (тот, что с корицей и горчицей), в ней было то благородное качество, которое теперь так печально обесславлено, качество, которое именуется изысканностью, и оно окружало ее будто ореолом.
Как горделива была ее нежность и как привлекательна застенчивость! Невинность взгляда ничуть не мешала утонченности, а простодушие – острому уму.
Все ее движения отличались прирожденным изяществом.
Золотом отливали ее тяжелые темные кудри, а синие глаза напоминали о девственном покое озер. Лепестки нежных, приоткрытых в улыбке губ позволяли любоваться белоснежным жемчугом зубов и обещали сладость поцелуев.
Я сказал уже, что девушка сама побежала навстречу Жоржу, ибо исполнилась мужества и уверенности в себе с тех пор, как узнала, что она – наследница дома де Клар, но внезапно замерла, охваченная сильнейшим смятением.
Жорж, наш несравненный рыцарь, увидев ее победительную красоту, мужественно встал на защиту своего бедного сердца, хотя и знал, что любит, ее, любит до безумия. Страсть подхватила его, как неодолимый прилив, подхватила и понесла.
Они стояли друг напротив друга, недвижные и немые.
Наконец Жорж прервал молчание, сказав звенящим от слез голосом:
– Я ищу Клотильду, мою невесту.
Не улыбайтесь! Слова его были полны рыцарского величия. И как истинный рыцарь он ждал тех копий, что вот-вот вонзятся ему в грудь.
Лиретта ответила ему, и голос ее прозвучал чарующей музыкой, проникавшей в самое сердце:
– Это я, я настоящая Клотильда, и я принадлежу Клеману. Вы отдали мне свой хлеб, когда я сидела у могилы моего отца, и с этого дня мы – жених и невеста.
Слезы катились у них из глаз.
Я прекрасно знаю, что любовные сцены совсем иные, но рассказываю так, как было. В этих юных и невинных душах было ничуть не меньше пыла, страсти и смятения, чем в каком бы то ни было любовном романе.
Но происходившее вовсе не было сценой из романа, ибо все сцены – лишь бледный список с живой картины.
Жорж боролся с собой изо всех сил, он не желал, не имел права быть счастливым.
Он сказал так, как будто юная Лиретта могла понять смысл его слов:
– Я должен отступиться от Клотильды ради моего брата Альберта, но Клотильде я пообещал свою любовь, и никогда я не воспользуюсь его несчастьем. Я буду жить и умру в одиночестве, клянусь!
И все же Лиретта поняла его и сквозь слезы просияла улыбкой:
– Если вы отказываетесь от меня, то и я стану жить и умру в одиночестве, ибо для меня на этой земле существуете только вы. Я живу вами и умру ради вас.
Он слушал ее с невыразимым трепетом. Он слушал волшебную песнь любви из древних сказаний. Пути к отступлению были отрезаны. А Лиретта тем временем продолжала:
– Я тоже люблю ее. Когда она была богаче и знатнее меня, она была ко мне добра, и я хочу стать ей сестрой. Если она обречена на страдание, то почему мы с вами не можем попытаться утешить ее?
Жорж позволил усадить себя на диван. Голова у него кружилась.
Лиретта устроилась на скамеечке у его ног.
Они молча ловили взгляды друг друга.
Жорж никак не решался заговорить, и Лиретта начала первая:
– В тот день я будто родилась заново. Мне кажется, что он вместил все мое прошлое. Я была маленькой, но любила вас точно так же, как люблю сейчас и как буду любить всегда. Когда нас разлучили, мое сердце осталось с вами. И я стала искать вас. Жить для меня значило думать о вас.
– Я, – бормотал Жорж, – не вправе любить тебя! Это ужасно – стать настолько счастливым. Подумай сама: если я собираюсь сказать Клотильде: «Ты обречена!» – я должен хотя бы прибавить: «И я обречен тоже!»
– Я – Клотильда, – повторила Лиретта. И прибавила:
– Я люблю вас.
И, не давая ему ответить, продолжала:
– Наша детская встреча очень важна для меня, она – точно песня, бесконечная и сладостная. Накормив меня тогда на кладбище, вы спасли мне жизнь, стали моим благодетелем. Я переставала дрожать от холода и страха, когда вы были со мной рядом. Но из-за вас я позабыла свою молитву…
– Да, правда, молитва, – прошептал Жорж, – но какое она теперь имеет значение?
– Забыла потому, что не хотела больше говорить с Господом по-латыни, ибо мне нужно было рассказать ему обо всем, что меня волновало. Когда я убежала от Жафрэ, я надеялась найти вас на кладбище. Я искала вас очень долго и горько-горько плакала. Вечером в балагане подобравшего меня циркача я, сложив ладони, молила: «Господи! Пошли мне Клемана! Пусть он будет здоров и радостен. Избавь его от всякого зла, Господи! Сделай так, чтобы я нашла его и отдала ему свой хлеб… и свою душу!»
Ее слова казались ему чарующей музыкой. Он кивал, ему было покойно, уютно…
Он не мог оторвать от Лиретты глаз – так прекрасна она была.
Лиретта торжествовала, но тихо, сдержанно, и слезы ее были сверкающими бриллиантами, что затмевали жемчуга улыбки.
– Разве Бог не исполняет детских молитв? Вы полюбите меня, Жорж. Вы отдадите мне свое сердце, как когда-то отдали хлеб. Я буду ждать… я жду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97