На нем красовалась надпись в овальной раме, обещающая «Представление Эшалота из Парижа, парение в воздухе, физические и электрические эффекты, бои и всяческие таинственные явления, которые демонстрируются парижанам по специальному разрешению властей».
Площадь опустела уже несколько часов назад. Холодный ветер трепал голые ветви деревьев на бульваре. Редкие прохожие, едва появившись на улице, торопились к себе домой.
Ярмарочные балаганы давно уже мирно спали. Зимой никто и не пытается привлечь внимание «почтеннейшей публики» с наступлением сумерек. Единственный огонек, который горел в этих пустынных местах, мерцал в фургоне Эшалота, пробиваясь сквозь щели ставен, выкрашенных в алый и уже сильно пожухлый цвет.
В комнатушке чуть больше гроба Эшалот задумчиво сидел на барабане. Он был одет в отрепья, оставшиеся от костюма мага, который носил когда-то со славой бывший хозяин балагана, мэтр Самайу, магнетизер, принятый «при всех заграничных королевских дворах». Возле Эшалота стояло блюдечко с коричневыми следами глории – кофе с водкой, и шпателем, который заменял нашему герою чайную ложку.
С потолка свисала набальзамированная голова казненного на гильотине, зонтик госпожи Самайу и ее гитара. Остриженный под льва пудель дремал под столом.
Волосы Эшалота поседели, хотя ему едва исполнилось пятьдесят. В руках он держал потертый бумажник и напряженно размышлял. Умственные усилия, отражавшиеся на его добром наивном лице, явно превосходили природные способности этого славного человека, отличавшегося исключительным простодушием.
– Похоже, – сказал он с полной безнадежностью, – эта работа не по мне, мой мозг иссушили несчастья и беды, и напиши я воспоминания о своем жизненном пути, ни один человек в мире мне бы не поверил, это ясно.
Он замолчал и испустил тяжкий вздох. Две слезинки скатились по щекам Эшалота, и он с горечью продолжил:
– Чего стоят одни только страдания, которые принесла мне любовь к вдове господина Самайу! Я до сих пор не могу взглянуть на ее зонтик! А дружба, главное богатство жизни, поруганная Симилором, который бросил меня, похитив мои сбережения, развеяв мои иллюзии и растоптав мечты о достойном будущем Саладена! Теперь на моем горизонте, затянутом тучами, я вижу лишь банкротство. В один из ближайших дней все мое имущество, вплоть до последней тряпки, чиновники пустят с молотка.
Эшалот снова тяжело вздохнул и, застонав, постучал себя кулаком по лбу.
– Остается Лиретта, – произнес он, – и с ней неразрешимая загадка. Я знаю, что таинственные обстоятельства, связанные с ней, могли бы помочь мне встретиться с титулованной семьей и договориться с этими людьми честь по чести: батюшка – с одной стороны, матушка – с другой, а дитя – с третьей, и все было бы тихо и благородно, поскольку мы продаем, а они покупают, желая составить собственное счастье. Но, к сожалению, я, во-первых, не знаю этой тайны до конца, а во-вторых, адрес титулованной семьи мне неизвестен.
Он сжал голову обеими, прямо скажем, грязноватыми руками, и из груди его вырвался душераздирающий стон.
– Да, да, да, – заговорил он, словно отвечая на вопросы невидимого искусителя, – все понятно и без вас! Лиретта приближается к возрасту, когда начинаются улыбки, ухаживания, влюбленности и все прочие венерины штучки. Но где же мне взять деньги? Ясное дело, господин Тюпинье настоящий негодяй! Он с невинным видом уже высказался на ее счет, и торговец с улицы Амстердам тоже… В общем, всем известно, что такие дела не затрагивают чести, особенно если деньги положить в сберегательную кассу… Так все они и говорят… Но предрассудки!.. Что же мне делать, если я не могу освободиться от предрассудков? И потом, что скажут люди?.. К тому же как я могу предложить такое Лиретте?! Нет, я себе такое даже представить не могу!
И тут все сомнения оставили наконец нашего бедолагу, и его простодушная физиономия засияла столь же простодушной гордостью.
«Они ни черта не смыслят ни в хорошем, ни в плохом, и вообще ни в чем!» – подумал он и немного успокоился.
Еще с минуту Эшалот сидел неподвижно, погруженный в беспорядочный поток своих мыслей, потом открыл потертый бумажник и вытащил оттуда клочок бумаги, покрытый неровными буквами.
– Вот она тайна! – прошептал он. – Хорошо, что я неплохо умею писать, недаром работал помощником аптекаря. Только, кажется, это латынь, а в латыни я не силен, зато старался записать все точь-в-точь, как говорила малышка: «Оремус…»
Внезапно в дверь балагана постучали, и Эшалот умолк, торопливо пряча клочок бумаги в свой видавший виды бумажник.
«Кого так поздно черти принесли, – возмутился про себя Эшалот. – Может, не стоит открывать…»
В дверь снова постучали, и в самую широкую щель медовый голос прошептал:
– Не притворяйся, что спишь, старина! Открой, ведь скоро настанет день, а ты все прозеваешь.
– Кадэ-Любимчик, – простонал Эшалот, бледнея.
VI
НЕУРОЧНЫЙ ЧАС
Эшалот не спешил отпирать дверь, он только подошел к ней поближе и вступил в переговоры. – У вас все в порядке, господин Тюпинье? – осведомился он. – Вы ведь живете у своей сестры, госпожи Жафрэ, на улице Культюр в Марэ, вам еще идти и идти, а час уже поздний.
– Ты что, не понял? – послышался голос из-за двери. – Говорят же тебе: день настал!
– Это опасно, и время позднее! – не сдавался Эшалот. – Вы, наверное, шутите, господин Тюпинье. – Затем, набравшись духу, с детской гордостью Эшалот произнес: – Я не отрицаю, когда-то я мигом подхватывал эти ваши чудные слова. И я, бывало, принимал участие в делах Черных Мантий, хоть и не понимал ничего в ваших интригах. Но уж извините, без урона для собственной чести. И водил знакомство с самыми видными людьми из тех, кто посещал «Срезанный колос». Случалось, сам господин Пиклюс похлопывал меня по плечу и говорил: «Если бы порох не изобрели до тебя, ты бы наверняка его придумал».
– Сколько ты еще будешь держать меня за дверью, бестолочь?! – закричал возмущенный Тюпинье. – На улице собачий холод!
– Но время страстей миновало, – мирно продолжал Эшалот. – Моя дружба с госпожой Самайу открыла мне глаза, я узнал о вас всякое, и мне стало с вами не по пути. Тогда-то я лишился Симилора, моего единственного настоящего друга, выставил его за дверь за нечестность. И о вас могу сказать то же самое, Любимчик! Так что уж отправляйтесь домой и не мешайте спать честным людям.
Тюпинье выругался, но больше не настаивал. Эшалот прислушался, и ему показалось, что в тишине он слышит звук удаляющихся шагов.
«Пора обратно в гнездышко, – подумал он, – и будем надеяться, что Господь воздаст мне за то, что я прогнал этого негодяя, который, возможно, и избавил бы меня от всех моих неприятностей, но худшей неприятностью было бы для меня повести себя недостойно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Площадь опустела уже несколько часов назад. Холодный ветер трепал голые ветви деревьев на бульваре. Редкие прохожие, едва появившись на улице, торопились к себе домой.
Ярмарочные балаганы давно уже мирно спали. Зимой никто и не пытается привлечь внимание «почтеннейшей публики» с наступлением сумерек. Единственный огонек, который горел в этих пустынных местах, мерцал в фургоне Эшалота, пробиваясь сквозь щели ставен, выкрашенных в алый и уже сильно пожухлый цвет.
В комнатушке чуть больше гроба Эшалот задумчиво сидел на барабане. Он был одет в отрепья, оставшиеся от костюма мага, который носил когда-то со славой бывший хозяин балагана, мэтр Самайу, магнетизер, принятый «при всех заграничных королевских дворах». Возле Эшалота стояло блюдечко с коричневыми следами глории – кофе с водкой, и шпателем, который заменял нашему герою чайную ложку.
С потолка свисала набальзамированная голова казненного на гильотине, зонтик госпожи Самайу и ее гитара. Остриженный под льва пудель дремал под столом.
Волосы Эшалота поседели, хотя ему едва исполнилось пятьдесят. В руках он держал потертый бумажник и напряженно размышлял. Умственные усилия, отражавшиеся на его добром наивном лице, явно превосходили природные способности этого славного человека, отличавшегося исключительным простодушием.
– Похоже, – сказал он с полной безнадежностью, – эта работа не по мне, мой мозг иссушили несчастья и беды, и напиши я воспоминания о своем жизненном пути, ни один человек в мире мне бы не поверил, это ясно.
Он замолчал и испустил тяжкий вздох. Две слезинки скатились по щекам Эшалота, и он с горечью продолжил:
– Чего стоят одни только страдания, которые принесла мне любовь к вдове господина Самайу! Я до сих пор не могу взглянуть на ее зонтик! А дружба, главное богатство жизни, поруганная Симилором, который бросил меня, похитив мои сбережения, развеяв мои иллюзии и растоптав мечты о достойном будущем Саладена! Теперь на моем горизонте, затянутом тучами, я вижу лишь банкротство. В один из ближайших дней все мое имущество, вплоть до последней тряпки, чиновники пустят с молотка.
Эшалот снова тяжело вздохнул и, застонав, постучал себя кулаком по лбу.
– Остается Лиретта, – произнес он, – и с ней неразрешимая загадка. Я знаю, что таинственные обстоятельства, связанные с ней, могли бы помочь мне встретиться с титулованной семьей и договориться с этими людьми честь по чести: батюшка – с одной стороны, матушка – с другой, а дитя – с третьей, и все было бы тихо и благородно, поскольку мы продаем, а они покупают, желая составить собственное счастье. Но, к сожалению, я, во-первых, не знаю этой тайны до конца, а во-вторых, адрес титулованной семьи мне неизвестен.
Он сжал голову обеими, прямо скажем, грязноватыми руками, и из груди его вырвался душераздирающий стон.
– Да, да, да, – заговорил он, словно отвечая на вопросы невидимого искусителя, – все понятно и без вас! Лиретта приближается к возрасту, когда начинаются улыбки, ухаживания, влюбленности и все прочие венерины штучки. Но где же мне взять деньги? Ясное дело, господин Тюпинье настоящий негодяй! Он с невинным видом уже высказался на ее счет, и торговец с улицы Амстердам тоже… В общем, всем известно, что такие дела не затрагивают чести, особенно если деньги положить в сберегательную кассу… Так все они и говорят… Но предрассудки!.. Что же мне делать, если я не могу освободиться от предрассудков? И потом, что скажут люди?.. К тому же как я могу предложить такое Лиретте?! Нет, я себе такое даже представить не могу!
И тут все сомнения оставили наконец нашего бедолагу, и его простодушная физиономия засияла столь же простодушной гордостью.
«Они ни черта не смыслят ни в хорошем, ни в плохом, и вообще ни в чем!» – подумал он и немного успокоился.
Еще с минуту Эшалот сидел неподвижно, погруженный в беспорядочный поток своих мыслей, потом открыл потертый бумажник и вытащил оттуда клочок бумаги, покрытый неровными буквами.
– Вот она тайна! – прошептал он. – Хорошо, что я неплохо умею писать, недаром работал помощником аптекаря. Только, кажется, это латынь, а в латыни я не силен, зато старался записать все точь-в-точь, как говорила малышка: «Оремус…»
Внезапно в дверь балагана постучали, и Эшалот умолк, торопливо пряча клочок бумаги в свой видавший виды бумажник.
«Кого так поздно черти принесли, – возмутился про себя Эшалот. – Может, не стоит открывать…»
В дверь снова постучали, и в самую широкую щель медовый голос прошептал:
– Не притворяйся, что спишь, старина! Открой, ведь скоро настанет день, а ты все прозеваешь.
– Кадэ-Любимчик, – простонал Эшалот, бледнея.
VI
НЕУРОЧНЫЙ ЧАС
Эшалот не спешил отпирать дверь, он только подошел к ней поближе и вступил в переговоры. – У вас все в порядке, господин Тюпинье? – осведомился он. – Вы ведь живете у своей сестры, госпожи Жафрэ, на улице Культюр в Марэ, вам еще идти и идти, а час уже поздний.
– Ты что, не понял? – послышался голос из-за двери. – Говорят же тебе: день настал!
– Это опасно, и время позднее! – не сдавался Эшалот. – Вы, наверное, шутите, господин Тюпинье. – Затем, набравшись духу, с детской гордостью Эшалот произнес: – Я не отрицаю, когда-то я мигом подхватывал эти ваши чудные слова. И я, бывало, принимал участие в делах Черных Мантий, хоть и не понимал ничего в ваших интригах. Но уж извините, без урона для собственной чести. И водил знакомство с самыми видными людьми из тех, кто посещал «Срезанный колос». Случалось, сам господин Пиклюс похлопывал меня по плечу и говорил: «Если бы порох не изобрели до тебя, ты бы наверняка его придумал».
– Сколько ты еще будешь держать меня за дверью, бестолочь?! – закричал возмущенный Тюпинье. – На улице собачий холод!
– Но время страстей миновало, – мирно продолжал Эшалот. – Моя дружба с госпожой Самайу открыла мне глаза, я узнал о вас всякое, и мне стало с вами не по пути. Тогда-то я лишился Симилора, моего единственного настоящего друга, выставил его за дверь за нечестность. И о вас могу сказать то же самое, Любимчик! Так что уж отправляйтесь домой и не мешайте спать честным людям.
Тюпинье выругался, но больше не настаивал. Эшалот прислушался, и ему показалось, что в тишине он слышит звук удаляющихся шагов.
«Пора обратно в гнездышко, – подумал он, – и будем надеяться, что Господь воздаст мне за то, что я прогнал этого негодяя, который, возможно, и избавил бы меня от всех моих неприятностей, но худшей неприятностью было бы для меня повести себя недостойно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97