Так что последним Пейролям, чтобы прокормиться, пришлось продавать свои услуги владетельным и щедрым государям. Некоторые предложили свою шпагу королю Франции, но не получили в награду ничего, кроме ран, болячек, шишек и тому подобной «звонкой монеты». По вкусу ли вам такая плата, сударь мой? Отвечайте.
— Руки у меня пока на месте, и учителя фехтования в нашем коллеже говорят, что рапирой я владею не хуже других. Однако скажу честно: боевая шпага мне вовсе не по нраву. По мне, если у благородного человека есть голова на плечах, ему ни к чему подвергать себя опасностям в погоне за удачей.
Сезар кивнул головой и продолжил:
— Я всегда был того же мнения и от младых ногтей добывал себе хлеб насущный силою своего ума. По логике вещей, я должен был бы нажить немалое состояние… Увы, это не так! Герцог Гвасталльский — один из богатейших государей Италии. Кроме наследственных владений, у него еще есть огромные поместья на Сицилии, он получает свою долю прибыли от портов Генуи и Венеции. Но, к несчастью, он добродетелен.
Старик помолчал, погладил подбородок и указал рукой на флорентийские доспехи в простенке между окнами.
— Этот рыцарь, — сказал он, — хранит все мои скромные сбережения. Он набит золотыми монетами до колен. Это мало, очень мало! Сын мой, поверьте, я хотел бы оставить вам больше, но не смог, никак не смог. Герцог любил свою жену и не увлекался другими женщинами. Не брал в руки ни карт, ни костей. Не терпел щегольства. Не вел тяжб с соседями. Судил всех строго по справедливости. Что было взять с такого человека?
Оба протяжно вздохнули, и Сезар продолжил:
— Вот уже много лет я терплю пытку: у ног моих течет золотая река, мне же с трудом удается выловить из нее несколько песчинок! Ночами я иногда даже вскакиваю от бешенства! Как я радовался, когда ехал в Гвасталлу! Я знал кое-что о светлейших герцогах Гонзага, достоинства и недостатки членов этого рода были известны мне досконально. В доме Гонзага соединились обыкновенные черты всех полуденных государей: изящество и обаяние с гордостью и порывистостью. Все они, думал я, купаются в роскоши. От одного только взгляда на Италию, мой мальчик, у меня закружилась голова. Ведь у нас в Гаскони я питался кукурузой и каштанами, в Париже носил заплатанные камзолы. А здесь — солнце! Красивые женщины! Музыка! Ученые, высокомерные и невоздержанные господа! Воздух, напоенный любовью! Сокровища искусств! Палаццо и соборы из цветного мрамора!
— И вы решили, отец, — перебил его Антуан, — что здесь вы наверняка разбогатеете? Я вас понимаю — ведь и мне пришли в голову те же мысли, когда я проезжал через Турин, Перуджу, Парму и прочие пышные и веселые города.
— Будьте уверены, вам повезет больше, чем мне. Я открыл вам путь к богатству. Сам же я скоро умру. Мне понадобилось пятнадцать лет лишений, коварных козней, изнуряющей душу лжи, мелочных расчетов, чтобы накопить горсть золота. Ну, да из камня не выжмешь ни капли — не вытянешь и пистолей из государя, который не смотрит на женщин, не зарится на чужое добро и хочет быть для подданных отцом и благодетелем…
Антуан в сердцах вскочил, пнул ногой свой табурет и вскричал:
— Так ради этих-то жалких грошей вы вынудили меня покинуть гору святой Женевьевы, промчаться через Шампань, Бургундию, Бресс, Савойю, в снегопад перевалить через Альпы, едва не загнав лошадь…
Он задохнулся от гнева.
Старик не обиделся, а, наоборот, обрадовался, узнавая в сыне свою натуру, свою кровь. Он довольно потер жилистые руки — и вдруг, побледнев, вскочил с кресла с криком:
— Стой, несчастный!
Антуан, заметив, что на столике, рядом с его потрепанной шляпой, в большой вазе богемского хрусталя горкой были уложены виноградные гроздья, выбрал самую большую и красивую из них. Окрик отца остановил его, и он обернулся в ту сторону, где в полумраке виднелся высокий силуэт Пейроля-старшего.
— Что случилось? — спросил молодой человек. А Сезар ласковым голосом объяснил:
— Не трогайте этого винограда. Уже темно, и вы по ошибке взяли ту самую гроздь… Впрочем, по ошибке ли? Она такая золотистая, ее так и тянет отведать, так и тянет!
— Что же из этого? Или вы оставили ее для себя? Раз так, простите великодушно.
Старик снова опустился в кресло и столь же ласково продолжал:
— Это мускат из Сицилии, его тщательно, очень тщательно выращивают… Сицилийский мускат — единственное из наслаждений, какое позволяет себе его светлость. И надобно заметить, что он признает только такие грозди, в которых как бы заключен свет этой благословенной, вечно сияющей земли…
Антуан подступил поближе к отцу и прошептал:
— Короче, виноград отравлен?
Воцарилась тишина. Наконец Сезар глухим голосом заговорил:
— Вот уже два года, как герцог Гвасталльский день ото дня чахнет… Нашему возлюбленному государю едва пятьдесят лет от роду, а на вид он дряхлее меня. Его непонятная болезнь началась после смерти жены; он думает, что скорбь, печаль и тоска потихоньку ведут его к могиле, — и покоряется своей участи. Правду знают лишь два человека: твой отец и его светлость Карл-Фердинанд IV Гонзага, герцог Мантуанский… Теперь ты понимаешь, зачем я тебя вызвал и почему сказал, что открыл тебе путь к богатству?
Антуан взял отца за руку и просто сказал:
— Благодарю. Договор был скреплен.
— Здоровье мое таково, — произнес старик, — что я не мог не предупредить тебя. Кто знает, что случится завтра, а может быть, нынче же ночью? Оттого я и вызвал тебя немедля. Есть вещи, которые не пристало доверять бумаге и для которых не существует достаточно надежных посланцев. Это…
— Семейная тайна, — закончил Антуан.
— Тайна трех семейств, — уточнил интендант герцога Гвасталльского. — В твоих руках, сын мой, отныне судьбы трех родов: Гонзага, Пейролей и Лагардеров.
— Последний не то чтобы очень славен…
— Будем надеяться, и не прославится. Лагардеры из породы храбрецов, пусть безрассудных, однако же способных со шпагой в руках творить чудеса. Они, как и мы, гасконцы, гасконцы из Беарна; золота у них негусто, хотя они и побогаче Пейролей. Вот и не дай им разбогатеть!
Читатель заметил: с тех пор как сын старого негодяя сделался его сообщником, Сезар де Пейроль с холодного, церемонного «вы» перешел на доверительное «ты». Он отдышался и с горящим взором продолжал:
— Чтобы воспользоваться плодами моих замыслов, бдений и трудов, тебе потребуется кое-что знать. По смерти у герцога Гвасталльского не останется прямых потомков мужского пола. От его брака с Луизой Сполетской родились две красавицы дочери. Это сестры-близнецы, хотя одна темноволосая, а другая белокурая. Блондинка явилась на свет чуть позже и по обычаю считается старшей. Зовут ее Дория. Она вышла замуж за французского дворянчика Рене де Лагардера, который однажды заехал в наш город и покорил ее сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
— Руки у меня пока на месте, и учителя фехтования в нашем коллеже говорят, что рапирой я владею не хуже других. Однако скажу честно: боевая шпага мне вовсе не по нраву. По мне, если у благородного человека есть голова на плечах, ему ни к чему подвергать себя опасностям в погоне за удачей.
Сезар кивнул головой и продолжил:
— Я всегда был того же мнения и от младых ногтей добывал себе хлеб насущный силою своего ума. По логике вещей, я должен был бы нажить немалое состояние… Увы, это не так! Герцог Гвасталльский — один из богатейших государей Италии. Кроме наследственных владений, у него еще есть огромные поместья на Сицилии, он получает свою долю прибыли от портов Генуи и Венеции. Но, к несчастью, он добродетелен.
Старик помолчал, погладил подбородок и указал рукой на флорентийские доспехи в простенке между окнами.
— Этот рыцарь, — сказал он, — хранит все мои скромные сбережения. Он набит золотыми монетами до колен. Это мало, очень мало! Сын мой, поверьте, я хотел бы оставить вам больше, но не смог, никак не смог. Герцог любил свою жену и не увлекался другими женщинами. Не брал в руки ни карт, ни костей. Не терпел щегольства. Не вел тяжб с соседями. Судил всех строго по справедливости. Что было взять с такого человека?
Оба протяжно вздохнули, и Сезар продолжил:
— Вот уже много лет я терплю пытку: у ног моих течет золотая река, мне же с трудом удается выловить из нее несколько песчинок! Ночами я иногда даже вскакиваю от бешенства! Как я радовался, когда ехал в Гвасталлу! Я знал кое-что о светлейших герцогах Гонзага, достоинства и недостатки членов этого рода были известны мне досконально. В доме Гонзага соединились обыкновенные черты всех полуденных государей: изящество и обаяние с гордостью и порывистостью. Все они, думал я, купаются в роскоши. От одного только взгляда на Италию, мой мальчик, у меня закружилась голова. Ведь у нас в Гаскони я питался кукурузой и каштанами, в Париже носил заплатанные камзолы. А здесь — солнце! Красивые женщины! Музыка! Ученые, высокомерные и невоздержанные господа! Воздух, напоенный любовью! Сокровища искусств! Палаццо и соборы из цветного мрамора!
— И вы решили, отец, — перебил его Антуан, — что здесь вы наверняка разбогатеете? Я вас понимаю — ведь и мне пришли в голову те же мысли, когда я проезжал через Турин, Перуджу, Парму и прочие пышные и веселые города.
— Будьте уверены, вам повезет больше, чем мне. Я открыл вам путь к богатству. Сам же я скоро умру. Мне понадобилось пятнадцать лет лишений, коварных козней, изнуряющей душу лжи, мелочных расчетов, чтобы накопить горсть золота. Ну, да из камня не выжмешь ни капли — не вытянешь и пистолей из государя, который не смотрит на женщин, не зарится на чужое добро и хочет быть для подданных отцом и благодетелем…
Антуан в сердцах вскочил, пнул ногой свой табурет и вскричал:
— Так ради этих-то жалких грошей вы вынудили меня покинуть гору святой Женевьевы, промчаться через Шампань, Бургундию, Бресс, Савойю, в снегопад перевалить через Альпы, едва не загнав лошадь…
Он задохнулся от гнева.
Старик не обиделся, а, наоборот, обрадовался, узнавая в сыне свою натуру, свою кровь. Он довольно потер жилистые руки — и вдруг, побледнев, вскочил с кресла с криком:
— Стой, несчастный!
Антуан, заметив, что на столике, рядом с его потрепанной шляпой, в большой вазе богемского хрусталя горкой были уложены виноградные гроздья, выбрал самую большую и красивую из них. Окрик отца остановил его, и он обернулся в ту сторону, где в полумраке виднелся высокий силуэт Пейроля-старшего.
— Что случилось? — спросил молодой человек. А Сезар ласковым голосом объяснил:
— Не трогайте этого винограда. Уже темно, и вы по ошибке взяли ту самую гроздь… Впрочем, по ошибке ли? Она такая золотистая, ее так и тянет отведать, так и тянет!
— Что же из этого? Или вы оставили ее для себя? Раз так, простите великодушно.
Старик снова опустился в кресло и столь же ласково продолжал:
— Это мускат из Сицилии, его тщательно, очень тщательно выращивают… Сицилийский мускат — единственное из наслаждений, какое позволяет себе его светлость. И надобно заметить, что он признает только такие грозди, в которых как бы заключен свет этой благословенной, вечно сияющей земли…
Антуан подступил поближе к отцу и прошептал:
— Короче, виноград отравлен?
Воцарилась тишина. Наконец Сезар глухим голосом заговорил:
— Вот уже два года, как герцог Гвасталльский день ото дня чахнет… Нашему возлюбленному государю едва пятьдесят лет от роду, а на вид он дряхлее меня. Его непонятная болезнь началась после смерти жены; он думает, что скорбь, печаль и тоска потихоньку ведут его к могиле, — и покоряется своей участи. Правду знают лишь два человека: твой отец и его светлость Карл-Фердинанд IV Гонзага, герцог Мантуанский… Теперь ты понимаешь, зачем я тебя вызвал и почему сказал, что открыл тебе путь к богатству?
Антуан взял отца за руку и просто сказал:
— Благодарю. Договор был скреплен.
— Здоровье мое таково, — произнес старик, — что я не мог не предупредить тебя. Кто знает, что случится завтра, а может быть, нынче же ночью? Оттого я и вызвал тебя немедля. Есть вещи, которые не пристало доверять бумаге и для которых не существует достаточно надежных посланцев. Это…
— Семейная тайна, — закончил Антуан.
— Тайна трех семейств, — уточнил интендант герцога Гвасталльского. — В твоих руках, сын мой, отныне судьбы трех родов: Гонзага, Пейролей и Лагардеров.
— Последний не то чтобы очень славен…
— Будем надеяться, и не прославится. Лагардеры из породы храбрецов, пусть безрассудных, однако же способных со шпагой в руках творить чудеса. Они, как и мы, гасконцы, гасконцы из Беарна; золота у них негусто, хотя они и побогаче Пейролей. Вот и не дай им разбогатеть!
Читатель заметил: с тех пор как сын старого негодяя сделался его сообщником, Сезар де Пейроль с холодного, церемонного «вы» перешел на доверительное «ты». Он отдышался и с горящим взором продолжал:
— Чтобы воспользоваться плодами моих замыслов, бдений и трудов, тебе потребуется кое-что знать. По смерти у герцога Гвасталльского не останется прямых потомков мужского пола. От его брака с Луизой Сполетской родились две красавицы дочери. Это сестры-близнецы, хотя одна темноволосая, а другая белокурая. Блондинка явилась на свет чуть позже и по обычаю считается старшей. Зовут ее Дория. Она вышла замуж за французского дворянчика Рене де Лагардера, который однажды заехал в наш город и покорил ее сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83