Она замолчала; на губах ее играла загадочная улыбка. Оливье не подозревал, что она прекрасно осведомлена о его виртуозном владении клинком. И он ответил без хвастовства, но не без гордости:
— Сударыня, если бы я был родом из Гаскони, я стал бы долго распространяться на эту тему. Но я родился в Пуату, где бахвальство не в чести. Если вас интересуют мои таланты бретера, скажу одно: единственный, кто смог коснуться меня концом своей рапиры, был покойный Сирано де Бержерак, упокой Господь его душу!
Миртиль якобы невзначай выставила вперед правую ножку в изящной туфельке, оправила юбку, приоткрыв при этом точеную щиколотку, туго обтянутую шелковым, расшитым серебром чулком, и продолжила допрос.
— Нет ли у вас еще каких-то достоинств? Мне очень хочется помочь вам, но пока я не вижу, чем ваше умение обращаться со шпагой может быть мне полезным… У меня нет врагов, и я никого не собираюсь убивать!
— Сударыня, — произнес Оливье после недолгих колебаний, — ни одно поручение, сколь бы опасным оно ни было, не пугает меня… Вы можете также располагать мною на море, я немного разбираюсь в морском деле. В доказательство скажу, что я был арматором, поэтому смогу быть неплохим матросом.
— Как интересно! — воскликнула коварная притворщица, и глаза ее заблестели.
На этот раз ее интерес был неподдельным. Прошлое Оливье де Сова — со времени его женитьбы и до вчерашнего дня — было ей неизвестно.
И Миртиль немедленно захотела выведать у него хотя бы какие-нибудь подробности.
— Мой тесть, господин Рамель, — объяснил Оливье, — был одним из самых богатых арматоров в Рошфоре. На его верфях строились превосходные парусные суда. У меня самого в Ла Рошели был баркас, на котором я часто выходил в открытый океан. Впрочем, я равно могу стоять у штурвала фрегатов Королевского флота.
— Как интересно! — повторила Миртиль .
— Соперники завидовали господину Рамелю. Имея сильную, поддержку при дворе, они лишили нас заказов Морского департамента… Все договоры были уничтожены… Но это еще не все! Ему объявили войну не на жизнь, а на смерть. Тесть мой едва избежал бесчестья… За четыре года его совершенно разорили! Он умер от горя… Вскоре Франсуаза, моя милая жена, последовала за ним… Честь требовала, чтобы я уплатил оставшиеся долги. Когда я это сделал, сударыня, у меня остались только моя дочь, моя шпага и те лохмотья, в которые мы с ней одеты… Гордость не позволила мне искать поддержки у короля… Остальное вы знаете…
Пока Оливье говорил, его вероломную собеседницу обуревали весьма противоречивые чувства.
Женщина, чьим кумиром было золото, торговка, преклонявшаяся перед богатством, драгоценностями, титулами и почестями, красавица, имевшая возможность удовлетворить свое тщеславие, Миртиль размышляла: «Подобные новобранцы встречаются нечасто… Такие люди ценятся на вес золота. Его не надо обучать ни ремеслу солдата, ни искусству моряка. Он знает и то и другое. Я видела его в деле, когда он фехтовал с завсегдатаями „Сосущего теленка“: мужество, ловкость, великолепное самообладание…
Из таких храбрецов получаются великие воины. А их-то нам и не хватает!
Там он придется ко двору. Я смогу дорого за него взять».
Возлюбленная, еще не пришедшая в себя после утраты поклонника, покинутая невеста, чувственная женщина — все эти дамы разом пытались найти общий язык с деловой особой, которая оценивала мужчин примерно так же, как барышник на ярмарке оценивает лошадь.
Итак, Миртиль продолжила беседу сама с собой: «Как знать? Теперь он вдовец… Мой муж, сьер Годфруа Кокбар, ему в подметки не годится ни по уму, ни по красоте, ни по отваге… Можно было бы все уладить. Кокбар любит только золото, так что на известных условиях он охотно закроет на все глаза. Да и в Париже он теперь бывает редко. Я молода и привлекательна… Я вновь завоюю сердце этого дворянина…»
И, украдкой бросив взор на красавца Оливье, она мечтательно вздохнула. Его высокий рост, тонкий стан, темные синие глаза, густые светлые волосы заставляли ее грудь вздыматься от волнения.
Злая Фея решила испытать судьбу. Слепо веря в ее предначертания, она готова была подчиниться ей.
Миртиль позвонила; мгновенно появилась Бабетта Жертро.
— Принеси вина и фруктовой воды, — приказала хозяйка.
Субретка поклонилась и исчезла, а через несколько минут вошла вновь, неся поднос, уставленный бутылками и стаканами. Аккуратно опустив его на маленький одноногий столик, она вопросительно взглянула на свою госпожу.
— Вы можете идти, милочка.
Отпустив служанку, Миртиль наклонилась к гостю, ничуть не смущаясь тем, что выставляет напоказ округлые прелести, заманчиво белевшие в вырезе корсажа, и одарила его взглядом и улыбкой, способными соблазнить и святого.
— Позвольте мне самой наполнить ваш стакан, — любезно произнесла она, как бы нечаянно коснувшись его руки.
Она была бы несказанно удивлена, если бы в эту минуту ей удалось прочесть грустные мысли шевалье: «Увы, она так до сих пор ничего мне и не пообещала!»
Благородство чувств нередко граничит с наивностью. Оливье прекрасно понимал, что томная красавица, претендующая стать доброй феей-спасительницей для Армель, заигрывает с ним. Но он думал, что дама, без сомнения вызывающая восхищение у всех без исключения мужчин, ведет себя таким образом просто из привычки к кокетству.
Он улыбнулся ей в ответ; он был галантен, комплименты его звучали искренне.
Миртиль ожидала, когда же он перейдет к действиям, и все более склонялась к тому, чтобы не оказывать сопротивления.
Она очень рассчитывала на испанское вино, надеясь, что оно придаст де Сову дерзости, которой, по ее мнению, ему так недоставало. С плохо скрываемым нетерпением наблюдала она за переменами, происходившими с Оливье: на бледных щеках молодого человека появился румянец, глаза заблестели, движения стали резкими и несколько угловатыми. Однако он так и не решился коснуться ее руки, что позволило бы ей самой вступить в игру.
Королева Двора Гробье, хитрая и изворотливая содержательница «Сосущего теленка», поняла, что ждать больше нечего.
…Внезапно голову Оливье словно сдавили свинцовым обручем, а все его тело стало чужим и непослушным.
Он обмяк, соскользнул с канапе и без чувств растянулся на ковре.
Тогда Миртиль встала, подошла к нему и острым носком изящной туфельки толкнула безжизненное тело. Своим обычным — то есть сухим и резким — голосом она воскликнула:
— Глупец! Ты сам этого захотел! Лишь от тебя зависело, где встретить новый день: пленником в сыром подвале или повелителем в моих объятиях.
Повинуясь приказу Злой Феи, в комнате словно из-под земли появились двое слуг. Казалось, они уже привыкли к той работе, которая их ожидала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83