Здесь всегда толпились придворные, просители, министерские чиновники — все в сверкающих ослепительных нарядах. Это был центр дворцовых интриг.
Едва закрылась дверь королевского кабинета, как Оливье в изумлении вскричал:
— Лагардер!
Он узнал этого бешеного юнца, который две недели назад ускользнул от него в Сен-Клу. Перед ним стоял подлый похититель Армель, посмевший поднять руку на его дитя!
Безумная ярость овладела им. Забыв о том, где находится, он выхватил шпагу с криком, скорее даже с воплем:
— Негодяй! На этот раз я заставлю тебя говорить!
Эта дикая выходка была встречена общим ропотом.
Принцы, маршалы, пэры Франции, герцоги и графы были настолько потрясены, что застыли на месте. Впрочем, все произошло очень быстро, и вмешаться никто не успел. Анри, отразив удар, промолвил, улыбаясь:
— Вы сказали «негодяй», сударь? Вот слово, которое вы не должны больше произносить! Разве не вы напали на меня вместе с дюжиной головорезов и…
Вдруг двери королевского кабинета рывком распахнулись, и на пороге возник Людовик с нахмуренным челом:
— В чем дело, господа?
Все, обнажив головы, склонились. Две шпаги благоговейно опустились перед королем.
Но в тот момент, когда Людовик XIV с недовольным видом сделал шаг вперед, чтобы побранить, а, возможно, и наказать дуэлистов, в сверкающей толпе придворных произошло какое-то движение: инстинктивно расступившись, они образовали проход, по которому величественно шествовала госпожа де Ментенон. За ней шли Армель, графиня де Монборон и виконт де Варкур.
Король, сняв шляпу, поклонился, а потом удалился в кабинет. Он был предупрежден и, по соображениям высшей деликатности, не желал стеснять своим присутствием свидетелей и участников трогательной сцены.
Маркиза с нежностью смотрела на Армель, которая, устремившись в объятия отца, бросилась затем на шею Анри де Лагардеру. В волнении было сказано очень мало слов. Лишь позднее, в комнате, куда госпожа де Ментенон увлекла своих протеже, языки развязались: плача и смеясь, все говорили взахлеб, словно наверстывая долгие годы разлуки.
Как описать эти счастливые минуты? Радость косноязычна и выражает себя в несвязных восклицаниях, вздохах и поцелуях.
…Армель едва не лишилась чувств, припав к груди отца. А тот, крепко обняв своего друга Турмантена и вручив ему руку возлюбленной дочери, обратился к шевалье де Лагардеру.
— Сударь, — сказал он взволнованно, — не знаю, как и чем загладить свою вину перед вами… Меня подло обманули, предали, и я дважды поднял на вас шпагу… Только что я нанес вам оскорбление перед лицом двора… Прошу вас простить меня! Вы достойнейший из дворян, и я не встречал души столь чистой, как ваша! Моя Армель обязана вам не только жизнью, но и счастьем…
Анри печально улыбнулся.
— В ту ночь в Сен-Клу и четверть часа назад перед кабинетом короля ваша жизнь висела на волоске… О! Вы фехтуете превосходно, но ярость мешала вам… Три или четыре раза вы раскрывались, и я мог нанести смертельный удар… Вас спасло сходство с дочерью… В вашем лице я видел черты нашей белокурой Армель… Я тоже должен просить у вас прощения… Не будь этого сходства, я бы убил вас! Итак, мы в расчете!
Они обнялись, а госпожа де Ментенон сказала:
— Да, господа, вы в расчете друг с другом… но не с моей недостойной крестницей! В течение многих лет она преступно использовала мое доверие, лицемерно глумилась над моей привязанностью! Сегодня утром маркиз д'Аржансон, лейтенант королевской полиции, представил его величеству протоколы обыска в кабачке «Сосущий теленок» и во дворце Сен-Мара. Они не оставляют никаких сомнений в том, чем занималась чета Кокбаров. Они оба будут арестованы, подвергнуты пытке и казнены. Вероятнее всего, их приговорят к сожжению на костре. Да свершится правый и скорый суд!
Когда стражники в Гавре пришли за Годфруа Кокбаром, лавка бакалейщика была наглухо заперта, и им пришлось взламывать дверь. Ужасное зрелище предстало их глазам… Супружеская спальня была залита кровью. На полу валялось два трупа, в которых опознали Марселя де Ремайя и Годфруа Кокбара… Каждый сжимал в правой руке пистолет… У одного чернела дыра на лбу, и из нее на пол вытек мозг; у второго была прострелена грудь прямо напротив сердца.
В туалетной комнате обнаружили тело Миртиль… она висела на крюке в одной сорочке, с высунутым языком и выпученными глазами… Ее лицо походило на маску ненависти…
Что произошло в доме Кокбара? Возможно, так разрешилась драма ревности? Никто не стал затруднять себя выяснением истины. Смерть преступной четы означала закрытие дела; гибель Марселя де Ремайя избавила Париж от одного из самых свирепых убийц…
Через двадцать дней после обыска в лавке Кокбара Оливье вместе с виконтом — который вновь превратился в капитана Турмантена — прощался на борту «Звезды морей» с дочерью и графиней де Монборон.
Влюбленные пары разошлись в разные стороны…
Армель и Гастон целовались, позабыв обо всем на свете… Оливье обнимал Жанну с не меньшей пылкостью… Между ними с первого взгляда вспыхнула страстная любовь… На пальце графини сверкало обручальное кольцо — дар капитана де Сова.
Если Господь будет милостив, «Звезда морей» через несколько месяцев вновь бросит якорь в Гавре. А потом в Париже отпразднуют две свадьбы. Король-Солнце обещал поставить свою подпись на брачных контрактах… В ожидании счастливого дня невесты займутся обустройством супружеских апартаментов во дворце Монборон. Наведаются они и на кладбище в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, чтобы возложить цветы на могилу госпожи Бернар и бедной Марипозы, которая вовремя умерла, так и не узнав, что сердце Оливье отныне принадлежит прекрасной графине.
В тот самый день, когда влюбленные нежно прощались перед разлукой, Анри де Лагардер возвращался в расположение своего полка в Ла Фер. Он пел, зорко наблюдая за лошадью, которая вела себя беспокойно. Он пел, потому что умел сносить боль с тем же мужеством, с каким глядел в лицо опасности.
Но сердце его ныло, жалуясь и стеная.
«Храбрецу все по силам! Армель обрела отца, как я ей и обещал… Она любит… любима… А я остался один… У меня больше никого не осталось!»
Он приказал сердцу замолчать и вынул шпагу, нежно, как женщину, поглаживая ее:
— Но ты всегда со мной, моя верная подруга! Ты вернула мне имя… ты доказала, что я дворянин… Шутки в сторону… Юность кончилась, и перед нами целая жизнь… Что-то она нам готовит? Ба! Мы еще поспорим с судьбой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Едва закрылась дверь королевского кабинета, как Оливье в изумлении вскричал:
— Лагардер!
Он узнал этого бешеного юнца, который две недели назад ускользнул от него в Сен-Клу. Перед ним стоял подлый похититель Армель, посмевший поднять руку на его дитя!
Безумная ярость овладела им. Забыв о том, где находится, он выхватил шпагу с криком, скорее даже с воплем:
— Негодяй! На этот раз я заставлю тебя говорить!
Эта дикая выходка была встречена общим ропотом.
Принцы, маршалы, пэры Франции, герцоги и графы были настолько потрясены, что застыли на месте. Впрочем, все произошло очень быстро, и вмешаться никто не успел. Анри, отразив удар, промолвил, улыбаясь:
— Вы сказали «негодяй», сударь? Вот слово, которое вы не должны больше произносить! Разве не вы напали на меня вместе с дюжиной головорезов и…
Вдруг двери королевского кабинета рывком распахнулись, и на пороге возник Людовик с нахмуренным челом:
— В чем дело, господа?
Все, обнажив головы, склонились. Две шпаги благоговейно опустились перед королем.
Но в тот момент, когда Людовик XIV с недовольным видом сделал шаг вперед, чтобы побранить, а, возможно, и наказать дуэлистов, в сверкающей толпе придворных произошло какое-то движение: инстинктивно расступившись, они образовали проход, по которому величественно шествовала госпожа де Ментенон. За ней шли Армель, графиня де Монборон и виконт де Варкур.
Король, сняв шляпу, поклонился, а потом удалился в кабинет. Он был предупрежден и, по соображениям высшей деликатности, не желал стеснять своим присутствием свидетелей и участников трогательной сцены.
Маркиза с нежностью смотрела на Армель, которая, устремившись в объятия отца, бросилась затем на шею Анри де Лагардеру. В волнении было сказано очень мало слов. Лишь позднее, в комнате, куда госпожа де Ментенон увлекла своих протеже, языки развязались: плача и смеясь, все говорили взахлеб, словно наверстывая долгие годы разлуки.
Как описать эти счастливые минуты? Радость косноязычна и выражает себя в несвязных восклицаниях, вздохах и поцелуях.
…Армель едва не лишилась чувств, припав к груди отца. А тот, крепко обняв своего друга Турмантена и вручив ему руку возлюбленной дочери, обратился к шевалье де Лагардеру.
— Сударь, — сказал он взволнованно, — не знаю, как и чем загладить свою вину перед вами… Меня подло обманули, предали, и я дважды поднял на вас шпагу… Только что я нанес вам оскорбление перед лицом двора… Прошу вас простить меня! Вы достойнейший из дворян, и я не встречал души столь чистой, как ваша! Моя Армель обязана вам не только жизнью, но и счастьем…
Анри печально улыбнулся.
— В ту ночь в Сен-Клу и четверть часа назад перед кабинетом короля ваша жизнь висела на волоске… О! Вы фехтуете превосходно, но ярость мешала вам… Три или четыре раза вы раскрывались, и я мог нанести смертельный удар… Вас спасло сходство с дочерью… В вашем лице я видел черты нашей белокурой Армель… Я тоже должен просить у вас прощения… Не будь этого сходства, я бы убил вас! Итак, мы в расчете!
Они обнялись, а госпожа де Ментенон сказала:
— Да, господа, вы в расчете друг с другом… но не с моей недостойной крестницей! В течение многих лет она преступно использовала мое доверие, лицемерно глумилась над моей привязанностью! Сегодня утром маркиз д'Аржансон, лейтенант королевской полиции, представил его величеству протоколы обыска в кабачке «Сосущий теленок» и во дворце Сен-Мара. Они не оставляют никаких сомнений в том, чем занималась чета Кокбаров. Они оба будут арестованы, подвергнуты пытке и казнены. Вероятнее всего, их приговорят к сожжению на костре. Да свершится правый и скорый суд!
Когда стражники в Гавре пришли за Годфруа Кокбаром, лавка бакалейщика была наглухо заперта, и им пришлось взламывать дверь. Ужасное зрелище предстало их глазам… Супружеская спальня была залита кровью. На полу валялось два трупа, в которых опознали Марселя де Ремайя и Годфруа Кокбара… Каждый сжимал в правой руке пистолет… У одного чернела дыра на лбу, и из нее на пол вытек мозг; у второго была прострелена грудь прямо напротив сердца.
В туалетной комнате обнаружили тело Миртиль… она висела на крюке в одной сорочке, с высунутым языком и выпученными глазами… Ее лицо походило на маску ненависти…
Что произошло в доме Кокбара? Возможно, так разрешилась драма ревности? Никто не стал затруднять себя выяснением истины. Смерть преступной четы означала закрытие дела; гибель Марселя де Ремайя избавила Париж от одного из самых свирепых убийц…
Через двадцать дней после обыска в лавке Кокбара Оливье вместе с виконтом — который вновь превратился в капитана Турмантена — прощался на борту «Звезды морей» с дочерью и графиней де Монборон.
Влюбленные пары разошлись в разные стороны…
Армель и Гастон целовались, позабыв обо всем на свете… Оливье обнимал Жанну с не меньшей пылкостью… Между ними с первого взгляда вспыхнула страстная любовь… На пальце графини сверкало обручальное кольцо — дар капитана де Сова.
Если Господь будет милостив, «Звезда морей» через несколько месяцев вновь бросит якорь в Гавре. А потом в Париже отпразднуют две свадьбы. Король-Солнце обещал поставить свою подпись на брачных контрактах… В ожидании счастливого дня невесты займутся обустройством супружеских апартаментов во дворце Монборон. Наведаются они и на кладбище в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, чтобы возложить цветы на могилу госпожи Бернар и бедной Марипозы, которая вовремя умерла, так и не узнав, что сердце Оливье отныне принадлежит прекрасной графине.
В тот самый день, когда влюбленные нежно прощались перед разлукой, Анри де Лагардер возвращался в расположение своего полка в Ла Фер. Он пел, зорко наблюдая за лошадью, которая вела себя беспокойно. Он пел, потому что умел сносить боль с тем же мужеством, с каким глядел в лицо опасности.
Но сердце его ныло, жалуясь и стеная.
«Храбрецу все по силам! Армель обрела отца, как я ей и обещал… Она любит… любима… А я остался один… У меня больше никого не осталось!»
Он приказал сердцу замолчать и вынул шпагу, нежно, как женщину, поглаживая ее:
— Но ты всегда со мной, моя верная подруга! Ты вернула мне имя… ты доказала, что я дворянин… Шутки в сторону… Юность кончилась, и перед нами целая жизнь… Что-то она нам готовит? Ба! Мы еще поспорим с судьбой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83