кухонная утварь, поломанная кушетка, потрепанные кресла, ржавые доспехи, старые шпаги, какие-то непонятные тюки, перевязанные веревкой, кипы старой одежды, кишевшие насекомыми… Одним словом, они очутились в некоем весьма неприглядном месте, которое, не сговариваясь, миновали очень быстрым шагом, почти бегом.
Наконец Оливье ступил на маленькую площадку между лестничными пролетами. Перед собой он видел новую лестницу: она вела вниз и была еще уже прежней — настоящий потайной ход…
Это утомительное хождение вверх и вниз ему порядком надоело, но, сдержавшись, чтобы не вспылить, благородный молодой человек решил перевести все в шутку.
— Держу пари, — сказал он, — что нам теперь снова предстоит спускаться. Я выиграл, не так ли?
Эстафе, набычившись, поклонился и с трудом выдавил из себя коротенький ответ:
— В общем-то, да…
Потом он снова пошел впереди Оливье, пробормотав:
— Предупреждаю вас, что ступеньки очень крутые…
В ту минуту, когда шевалье наконец вычислил, что они спустились двумя этажами ниже того помещения, куда привела их лестница, ведущая вверх, его провожатый остановился перед неприметной дверью, постучал и стал ждать.
Дверь быстро и бесшумно распахнулась, и в проеме возникла хорошенькая девушка. Это была Бабетта Жертро, горничная госпожи Миртиль.
Она почтительно поклонилась; Оливье, вежливый с дамами, подобно Королю-Солнце, который любезно приветствовал всех женщин, к какому бы сословию те ни принадлежали, также улыбнулся. Жертро держала в руке роскошный подсвечник с шестью свечами.
— Сударь, — произнесла она своим мелодичным голосом, — не соблаговолите ли вы последовать за мной?
Согласно кивнув, Оливье пустился в путь по длинному коридору, но уже не темному и закопченному, а светлому и свежевыкрашенному. Время от времени любезная Бабетта оборачивалась, и ее лукавый взор пытался перехватить взгляд молодого человека, которого она находила вполне в своем вкусе. Оливье де Сов всегда нравился женщинам.
Наконец она ввела посетителя в роскошно обставленную комнату, освещенную многосвечовой люстрой. Все здесь свидетельствовало об изысканном вкусе хозяев: на стенах висели полотна выдающихся живописцев, повсюду стояли цветы в красивых вазах, там и сям виднелись изящные безделушки. Служанка легонько постучала во внушительную двустворчатую дверь, над которой висело прекрасной работы зеркало. Раздался женский голос, звонкий, мелодичный, но вместе с тем властный:
— Введите его, Жертро!
Дверь распахнулась, и бедный Оливье, ослепленный открывшейся перед ним картиной, невольно отступил на несколько шагов.
После всех испытаний последних дней, когда ему пришлось жестоко страдать при виде голодной дочери и голодать самому, переживать мучительный стыд, бродя по Ярмарке наемников в поисках того, кто пожелал бы заплатить ему за его искусство владеть шпагой, волноваться за Армель, находившуюся вместе с ним в «Сосущем теленке» среди всякого сброда, драться с опытнейшим фехтовальщиком Парижа и отражать атаки доброго десятка головорезов, — так вот, пройдя через все это, он оказался теперь среди позабытой им роскоши, да еще в обществе молодой и необычайно красивой женщины в изящном, сшитом по последней моде платье.
В последний момент — из-за кокетства или же (как знать?) под натиском нахлынувших на нее воспоминаний о давней любви — Миртиль отказалась от седого парика и морщин, нарисованных на ее ослепительной белизны коже.
Совершенный по исполнению грим представил Оливье де Сову яркую блондинку с нежно-розовой кожей и слегка раскосыми глазами. Она ничем не напоминала мадемуазель Гримпарт, его возлюбленную из Ниора, жгучую брюнетку с огромными круглыми глазами и бледным матовым лицом. Голос прекрасной дамы также не пробудил в нем воспоминаний, ибо был низким и хрипловатым. Красавица протянула ему руку, унизанную перстнями, и сказала:
— Сударь, мне приятно было узнать, что я могу быть вам полезной.
С присущим ему изяществом Оливье поцеловал протянутую ему хорошенькую ручку, отчего сердце Злой Феи сжалось от пробудившихся в ней чувств.
(Отметим, между прочим, что едва дверь за шевалье де Совом закрылась, как Эстафе ретировался.)
— Садитесь, — пригласила Оливье госпожа Миртиль, грациозно опускаясь в кресло.
Молодой человек, которого бросало то в жар, то в холод, нерешительно сел на указанное ему канапе. Он беспрестанно спрашивал себя: «А не снится ли мне все это?»
Оливье де Сов был молод, отважен, горяч; он был мужчиной. Сейчас перед ним сидела очаровательная женщина, так разве мог он бесстрастно взирать на эти обнаженные руки, эту стройную шею, эти перламутровые плечи, эту ямку на груди, еле прикрытой кружевами? С тех пор как умерла его жена, он не знал женской ласки.
Поняв причину его замешательства, Миртиль возликовала. Она принадлежала к тому типу женщин, которые считают себя надежно защищенными от стрел Эроса и всегда бывают чрезвычайно удивлены, когда стрела эта ранит их в самое сердце.
Взгляд ее, устремленный на отца Армель, становился все нежнее.
«Если он решится взять эту крепость приступом, она падет без боя… — думала госпожа Миртиль. — Если он поцелует меня, я не смогу устоять… Тем хуже для него!»
Но Оливье уже взял себя в руки. Перед его внутренним взором вновь возник призрак нищеты. Голод, болезнь, заботы о хлебе насущном не способствуют служению Венере. Роскошь гостиной и ослепительная красота женщины плохо гармонировали с тем бедственным положением, в котором находился злосчастный дворянин из Пуату.
Сражаясь за самого себя, он мог быть уверен в победе; однако он не позволил этим мыслям одержать верх, твердо решив пожертвовать собой ради дочери, ибо жизнь его малышки зависела теперь от щедрот этой белокурой богини.
Страшная робость сковала все его члены. Доведенный до крайности, он, мужчина, вынужден был ради своего ребенка просить средств на пропитание.
Миртиль презрительно повела великолепными плечами. Она без труда читала в душе Оливье: он не осмелится…
Понимая, что шевалье не решится даже нарушить свое смиренное молчание, она, не забывая следить за своим голосом, заговорила первой:
— Я заметила вас, когда шла по Новому мосту. Ваш печальный вид тронул мое сердце. Женщины обладают даром ясновидения… Я поняла, что лишь непомерное бремя несчастий, обрушившихся на вас, могло заставить вас появиться на Ярмарке наемников, да еще вместе с ребенком ангельской красоты… Полагаю, это ваша дочь?
Безмолвные рыдания снова сдавили горло молодого человека, и он смог в ответ лишь кивнуть.
— Вы, конечно, дворянин? — продолжала расспрашивать Злая Фея. — И раз вы, попав в затруднительное положение, решились продавать вашу шпагу, значит, вы неплохо ею владеете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Наконец Оливье ступил на маленькую площадку между лестничными пролетами. Перед собой он видел новую лестницу: она вела вниз и была еще уже прежней — настоящий потайной ход…
Это утомительное хождение вверх и вниз ему порядком надоело, но, сдержавшись, чтобы не вспылить, благородный молодой человек решил перевести все в шутку.
— Держу пари, — сказал он, — что нам теперь снова предстоит спускаться. Я выиграл, не так ли?
Эстафе, набычившись, поклонился и с трудом выдавил из себя коротенький ответ:
— В общем-то, да…
Потом он снова пошел впереди Оливье, пробормотав:
— Предупреждаю вас, что ступеньки очень крутые…
В ту минуту, когда шевалье наконец вычислил, что они спустились двумя этажами ниже того помещения, куда привела их лестница, ведущая вверх, его провожатый остановился перед неприметной дверью, постучал и стал ждать.
Дверь быстро и бесшумно распахнулась, и в проеме возникла хорошенькая девушка. Это была Бабетта Жертро, горничная госпожи Миртиль.
Она почтительно поклонилась; Оливье, вежливый с дамами, подобно Королю-Солнце, который любезно приветствовал всех женщин, к какому бы сословию те ни принадлежали, также улыбнулся. Жертро держала в руке роскошный подсвечник с шестью свечами.
— Сударь, — произнесла она своим мелодичным голосом, — не соблаговолите ли вы последовать за мной?
Согласно кивнув, Оливье пустился в путь по длинному коридору, но уже не темному и закопченному, а светлому и свежевыкрашенному. Время от времени любезная Бабетта оборачивалась, и ее лукавый взор пытался перехватить взгляд молодого человека, которого она находила вполне в своем вкусе. Оливье де Сов всегда нравился женщинам.
Наконец она ввела посетителя в роскошно обставленную комнату, освещенную многосвечовой люстрой. Все здесь свидетельствовало об изысканном вкусе хозяев: на стенах висели полотна выдающихся живописцев, повсюду стояли цветы в красивых вазах, там и сям виднелись изящные безделушки. Служанка легонько постучала во внушительную двустворчатую дверь, над которой висело прекрасной работы зеркало. Раздался женский голос, звонкий, мелодичный, но вместе с тем властный:
— Введите его, Жертро!
Дверь распахнулась, и бедный Оливье, ослепленный открывшейся перед ним картиной, невольно отступил на несколько шагов.
После всех испытаний последних дней, когда ему пришлось жестоко страдать при виде голодной дочери и голодать самому, переживать мучительный стыд, бродя по Ярмарке наемников в поисках того, кто пожелал бы заплатить ему за его искусство владеть шпагой, волноваться за Армель, находившуюся вместе с ним в «Сосущем теленке» среди всякого сброда, драться с опытнейшим фехтовальщиком Парижа и отражать атаки доброго десятка головорезов, — так вот, пройдя через все это, он оказался теперь среди позабытой им роскоши, да еще в обществе молодой и необычайно красивой женщины в изящном, сшитом по последней моде платье.
В последний момент — из-за кокетства или же (как знать?) под натиском нахлынувших на нее воспоминаний о давней любви — Миртиль отказалась от седого парика и морщин, нарисованных на ее ослепительной белизны коже.
Совершенный по исполнению грим представил Оливье де Сову яркую блондинку с нежно-розовой кожей и слегка раскосыми глазами. Она ничем не напоминала мадемуазель Гримпарт, его возлюбленную из Ниора, жгучую брюнетку с огромными круглыми глазами и бледным матовым лицом. Голос прекрасной дамы также не пробудил в нем воспоминаний, ибо был низким и хрипловатым. Красавица протянула ему руку, унизанную перстнями, и сказала:
— Сударь, мне приятно было узнать, что я могу быть вам полезной.
С присущим ему изяществом Оливье поцеловал протянутую ему хорошенькую ручку, отчего сердце Злой Феи сжалось от пробудившихся в ней чувств.
(Отметим, между прочим, что едва дверь за шевалье де Совом закрылась, как Эстафе ретировался.)
— Садитесь, — пригласила Оливье госпожа Миртиль, грациозно опускаясь в кресло.
Молодой человек, которого бросало то в жар, то в холод, нерешительно сел на указанное ему канапе. Он беспрестанно спрашивал себя: «А не снится ли мне все это?»
Оливье де Сов был молод, отважен, горяч; он был мужчиной. Сейчас перед ним сидела очаровательная женщина, так разве мог он бесстрастно взирать на эти обнаженные руки, эту стройную шею, эти перламутровые плечи, эту ямку на груди, еле прикрытой кружевами? С тех пор как умерла его жена, он не знал женской ласки.
Поняв причину его замешательства, Миртиль возликовала. Она принадлежала к тому типу женщин, которые считают себя надежно защищенными от стрел Эроса и всегда бывают чрезвычайно удивлены, когда стрела эта ранит их в самое сердце.
Взгляд ее, устремленный на отца Армель, становился все нежнее.
«Если он решится взять эту крепость приступом, она падет без боя… — думала госпожа Миртиль. — Если он поцелует меня, я не смогу устоять… Тем хуже для него!»
Но Оливье уже взял себя в руки. Перед его внутренним взором вновь возник призрак нищеты. Голод, болезнь, заботы о хлебе насущном не способствуют служению Венере. Роскошь гостиной и ослепительная красота женщины плохо гармонировали с тем бедственным положением, в котором находился злосчастный дворянин из Пуату.
Сражаясь за самого себя, он мог быть уверен в победе; однако он не позволил этим мыслям одержать верх, твердо решив пожертвовать собой ради дочери, ибо жизнь его малышки зависела теперь от щедрот этой белокурой богини.
Страшная робость сковала все его члены. Доведенный до крайности, он, мужчина, вынужден был ради своего ребенка просить средств на пропитание.
Миртиль презрительно повела великолепными плечами. Она без труда читала в душе Оливье: он не осмелится…
Понимая, что шевалье не решится даже нарушить свое смиренное молчание, она, не забывая следить за своим голосом, заговорила первой:
— Я заметила вас, когда шла по Новому мосту. Ваш печальный вид тронул мое сердце. Женщины обладают даром ясновидения… Я поняла, что лишь непомерное бремя несчастий, обрушившихся на вас, могло заставить вас появиться на Ярмарке наемников, да еще вместе с ребенком ангельской красоты… Полагаю, это ваша дочь?
Безмолвные рыдания снова сдавили горло молодого человека, и он смог в ответ лишь кивнуть.
— Вы, конечно, дворянин? — продолжала расспрашивать Злая Фея. — И раз вы, попав в затруднительное положение, решились продавать вашу шпагу, значит, вы неплохо ею владеете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83