Встретиться договорились в половине седьмого возле манежа.
Игорь и Настя стояли под часами, глядя на милиционера-регулировщика. Он виртуозно и с удовольствием работал своей палочкой, то вскидывал ее восклицательным знаком, то прикладывал к груди, четко поворачиваясь на каблуках. Милиционер был похож на дрессировщика. По его знаку застывал поток машин, красных и желтых автобусов, трамваев. Но стоило ему дать сигнал - и вся ревущая и грохочущая лавина устремлялась вперед, мимо университета, библиотеки и дальше вниз, к мосту.
- Коноплева, что задано по литературе? - раздалось за спиной.
Настя обернулась.
- Витька, ты? Здравствуй.
- Так что же задано по литературе? - смеялся Дьяконский, пожимая руку. - Забыла? Все забыла, заяц! Что вырезано на третьей парте в первом ряду?
- Помню, - скупо улыбнулась девушка. - «Соня плюс Вася равняется дружба».
- Верно. Это Игорь работал. В позапрошлом году… Взрослая ты какая, и волосы завила.
- А ты еще длинней стал.
- Будто вчера только экзамены были. Вот встретимся когда-нибудь так стариками…
- Далеко еще! - Настя прикоснулась пальцами к прохладным треугольничкам на петлицах Виктора. - Это что у тебя? Ты теперь командир, да?
- Так точно! - вытянулся Дьяконский. - Произвели за отличие в младшие сержанты.
- А чем отличился?
- Съел без отдыха пять котелков каши.
- Ну и врешь!
- По-твоему, просто - пять котелков? Сама попробуй. До революции, говорят, за такой подвиг сразу офицерский чин давали.
- К вам студентов бы наших. Они бы все через месяц генералами сделались.
- Слушайте, болтуны, чего мы стоим, - оказал Игорь. - Погуляем до концерта. Куда, Витька? Сегодня твой день, решай.
- Пошли к Мавзолею.
На Красной площади было немноголюдно. Молодая, свежая травка пробивалась среди брусчатки. Машины проезжали изредка. После шумного перекрестка особенно торжественной казалась здесь тишина.
Белые облака медленно двигались над Кремлем. Падавшие сбоку лучи солнца окрашивали их в нежно-розовый цвет. Над куполом правительственного здания трепетал на ветру красный флаг. А ниже - массивная зубчатая стена, поросшая мхом, будто поседевшая в своем многовековом дозоре. Незыблемая, прочная, подняв вверх сторожевые башни, охраняла она мозг и сердце огромной страны.
- Вот и поклонились, - сказал Дьяконский. - Когда еще доведется побывать тут!
Пора было идти на концерт. Постояв в очереди на улице Горького, они сели в синий двухэтажный троллейбус, высокий и узкий. Такие редко встречались в Москве. Интересно было смотреть сверху на бегущих мимо людей. У них были большие головы и непропорционально короткие ноги.
- Площадь Маяковского! - объявил кондуктор.
- Нам сходить, - поднялся Булгаков.
- В зал Чайковского? - обрадовалась Настя. - Вот это здорово. И ты молчал до сих пор!
- Дорого яичко к христову дню! - снисходительно улыбнулся Игорь. Он был доволен собой. Шутка ли сказать: достал билеты в недавно открывшийся зал Чайковского, да не просто на концерт, а на концерт вальсов Штрауса. Утром, дождавшись Настю, они отправились на сельскохозяйственную выставку. 49-й трамвай медленно тащился по Красносельской улице, стоял на перекрестках на Каланчевке и на Мещанской. Зато, миновав мост у Ржевского вокзала, трамвай, будто наверстывая упущенное, понесся быстро, раскачиваясь и подпрыгивая.
Время было раннее, народу на выставке немного. Ни Виктор, ни Настя с Игорем не интересовались особенно сельским хозяйством, но красота и величавость павильонов, собранные в них богатства привлекали всех троих. Все здесь было необыкновенно: и огромные зерна пшеницы, и коровы с выменем чуть ли не до земли, и крупные темно-красные вишни, продававшиеся с лотков.
Настя была молчалива. Ночью она мало спала, все думала об Игоре. Для него эта встреча ничего не значила, он даже не замечал, как больно и радостно ей. А она готова была простить ему все за одно ласковое слово. Настя ругала себя за то, что в то хорошее время, когда они жили вдвоем в комнате у Ермаковых, она сдерживала порывы Игоря, боялась стать близкой ему. Ну, сберегла себя, а кому это нужно?
Ночью решила не идти с ребятами на выставку. А утром не выдержала, захотелось снова побыть с Игорем. Чувствовала Настя себя плохо. Лицо покрыл легкий налет желтизны, глаза усталые; вымученная, через силу, улыбка. Старалась держаться так, чтобы Игорь не видел ее лицо.
Окончательно испортилось у Насти настроение во время прогулки по каналу Москва - Волга. Было очень жарко, солнце накалило металл. Почти беспрерывно гремел, изматывая нервы, духовой оркестр. Теплоход подолгу стоял в шлюзах. В них было прохладней, но сильно пахло смолой. А когда шлюз заполнялся водой и теплоход поднимался, к горлу подкатывала тошнота.
Игорь тоже утомился.
Ему надоели медленное движение, духота, слепящая белизна теплохода. Раздражало молчание Насти, ее несчастный, убитый вид.
- Скуксилась, барышня, - сказал Игорь.
- Я ничего.
- Все люди как люди, а ты раскисла.
К Химкинскому речному вокзалу возвращались в темноте. Высокое, ажурное здание вокзала, освещенное множеством огней, казалось издали волшебным дворцом, поднявшимся над черной водой. Подул ветерок, легче стало дышать.
Оркестр продолжал греметь, не зная усталости.
- Вот кто честно зарабатывает свой хлеб, - засмеялся Виктор.
- К черту их! Это они пассажиров отпугивают, чтобы другой раз не ездили. И какой осел мог придумать оркестр на этой коробке? На берегу, если надоест, уйти есть куда, а здесь не скроешься. У меня, может, живот болит, я через пять минут ноги протяну, а тут фокстроты наяривают…
- Игорь, ты зол на всех.
- Кроме тебя.
- Чем обязан? - спросил Дьяконский.
- Скоро уедешь.
Настя, ссутулясь, стояла возле борта спиной к ним.
- Любуешься? - подошел Виктор. Заглянул в лицо, увидел слезы на глазах. - Ну, это ты зря, - взял он ее за локоть. - Не сердись. Игорь, он ведь такой… Никогда особой вежливостью не отличался.
- Не из-за него. Устала очень, - пыталась улыбнуться Настя. - Вот уйдете вы, и опять одна останусь.
- Я завтра отправляюсь, еще увидимся.
- Нет, - твердо сказала Настя. - Завтра я не могу.
Теплоход загудел протяжно и сердито, заглушая слова. Закачалась под ногами палуба. С правого борта быстро надвигался причал.
* * *
Высокие окна кабинета завешаны белыми шторами. В одном месте, где штора задернута неплотно, пробился косой солнечный луч. За несколько минут он так нагрел письменный прибор на столе, что горячо было притронуться. На улице жаркий день. Душно и в кабинете. Полковник Порошин давно бы расстегнул воротник гимнастерки, но неудобно при генерале. А Ватутин будто и не чувствовал духоты. Наклонив голову, постукивал по чернильнице карандашом, внимательно слушал Порошина. Генерал по-мужицки крепок, осанист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235