Никто меня замуж не берет,
Не сватается никто.
Не сватается никто.
Я вспомнил эту песню только на последних двух строчках. По драматически возвысил голос и тут же дал ему упасть почти до шепота. Эффект был впечатляющий. Наверное, По об этом знал, поскольку он намеренно растянул три завершающие ноты. У парня оказался приятный лирический баритон, совсем не похожий на его разговорный голос. Он пел просто, без манерности, а закончив, сказал:
– Она бы спела намного лучше.
Затем, давая волю чувствам, добавил:
– Как я вам завидую, мистер Лэндор. Ведь вы слышали ее!
Я молча согласился. Я бы согласился даже в том случае, если бы его мать была посредственной актрисой с плохим голосом. Память об умерших родителях (особенно о матери) – предмет в высшей степени деликатный, и одно неосторожно брошенное слово может сделать вашего собеседника заклятым врагом.
– Расскажите, как она выглядела на сцене, – в который раз пристал ко мне По.
– Она была очаровательна.
– Вы говорите правду?
– А с какой стати мне вас обманывать? Если вам не нравится это слово, могу сказать, что ваша мать на сцене была восхитительна. Очень искренна и по-девичьи непосредственна.
– Мне так и рассказывали! – подхватил мой гость. – Как жаль, что я не видел этого сам.
Он упер подбородок в ладони.
– Сколь невероятным образом судьба соединила нас, мистер Лэндор. Я почти уверен, что вы ходили на тот спектакль с единственной целью – увидеть мою мать и через двадцать лет рассказать мне о ней.
– Очень может быть, – осторожно согласился я.
– Какой благословенный подарок судьбы!
Он вдруг принялся растирать ладони, будто озяб.
– Вы понимаете, мистер Лэндор, каково остаться на свете совсем одному. Каково потерять человека, который был вам дороже жизни.
– Думаю, что понимаю, – ответил я.
Я уже намеревался перевести разговор на другую тему, как По с просящей улыбкой сказал:
– Пожалуйста, расскажите мне о ней.
– Но я и так рассказал вам все, что сумел вспомнить.
– Я говорю о вашей дочери. Я с удовольствием послушаю о ней, если вы не возражаете.
«Если вы не возражаете»! Давно я не слышал этого оборота. Вообще-то, соглашаясь принять у себя кадета По, я был менее всего настроен рассказывать о своей дочери. Я бы мог отделаться какой-нибудь фразой вроде: «В другой раз». То ли на меня подействовали его слова, то ли что-то еще… Я хорошо помню этот момент. Дрова в камине догорели, и из углов потянуло холодом. Почему-то в воскресные дни я особенно ощущал, насколько мы с дочерью близки… Как бы там ни было, я стал рассказывать По о ней.
Мой рассказ не был последовательным. Я вспоминал эпизоды разных лет, перескакивая с одного на другой. Рассказал, как на Гринвудском кладбище ей вдруг захотелось влезть на вяз и как она оттуда свалилась. Потом вспомнил ее сидящей на скамейке в самом центре Фултоновского рынка. Удивительно: мою дочь можно было спокойно оставить в самом шумном месте и не волноваться, что она куда-нибудь убежит. Не в пример другим детям, она не боялась оставаться одна и никогда не капризничала, поскольку знала, что за ней непременно вернутся… Я извлек из памяти еще несколько эпизодов. Вспомнил, как накануне своего тринадцатилетия она выбирала себе платье в магазине «Констебль Арнольд» (интересно, уловил ли По странную перекличку между девичьей фамилией его матери и названием магазина?). Затем вспомнил, как однажды мы ходили в кондитерскую Контуа и ели там мороженое. А в ресторане отеля «Метрополитен» ей так понравился мой знакомый ресторатор Джерри Томас, что она повисла у него на шее.
Ее платья всегда издавали диковинный шуршащий звук, чем-то напоминавший плеск воды, что льется с запруды. Помню, дочь любила ходить, чуть опустив голову, словно проверяла, надежно ли завязаны шнурки ее башмаков. Заплакать ее могли заставить лишь поэты; людские обиды она сносила без слез. Да и вряд ли она умела обижаться. Если кто-то говорил с моей дочерью сердито или грубо, она в ответ лишь пристально глядела на него, словно хотела понять, что вдруг нашло на этого человека.
Она была очень способна к языкам. Знала ирландский, итальянский и целых три диалекта немецкого. Одному Богу известно, где она всему этому научилась. Должно быть, на нью-йоркских улицах, играя со сверстниками. Мне думается, из нее получилась бы замечательная актриса, если б она не была столь погружена в себя… Потом из памяти выплыла ее странная манера держать перо. Дочь зажимала его, словно острогу, которой бьют рыбу. Сколько мы ни старались отучить ее от этой привычки, все без толку.
И конечно же, ее смех. Дочь никогда не хохотала. Она смеялась почти беззвучно – лишь слабый поток воздуха исходил из ее ноздрей да едва заметно вздрагивал подбородок. Потому-то многие говорили, что она вообще не смеется.
– Вы так и не назвали мне ее имени, – сказал По.
– Разве не назвал?
– Нет.
Мэтти, – сказал я. Мой голос дрогнул. Здесь мне нужно было бы умолкнуть, но я не умолк.
– Ее звали Мэтти. Правда, ей больше нравилось называть себя на французский манер – Мати, с ударением на последнем слоге.
Я провел рукой по воспаленным глазам и натянуто рассмеялся.
– Должно быть, вы подумали, что мне вдруг стало плохо. Пожалуйста, простите меня.
– Мистер Лэндор, я ведь только просил, но ни в коем случае не принуждал вас рассказывать о дочери. Если вам больше не хочется о ней говорить, и не надо.
– Пожалуй, на сегодня достаточно.
Мне была противна собственная неуклюжесть. Я пытался делать вид, будто все в порядке, однако По не нуждался в моих ухищрениях. Он внимательно выслушал и запечатлел услышанное в памяти. Когда По заговорил, голос его звучал столь доверительно, будто он знал меня с первых дней жизни.
– Я очень, очень вам благодарен, мистер Лэндор.
В его голосе было что-то очень сладостное. Я вдруг почувствовал себя кающимся грешником, получающим долгожданное отпущение грехов. Правда, я до сих пор не знаю, каких именно. Но вся моя неловкость, вся скованность куда-то исчезли.
– И вам спасибо, мистер По.
Кивнув ему, я встал и отправился за табаком.
– Кстати! – крикнул я из другого конца гостиной. – Мы так увлеклись беседой, что забыли о деле, которым занимаемся. Помнится, вы что-то нашли.
– Моя «рыбка» покрупнее, мистер Лэндор. Не что-то, а кого-то.
Как я и ожидал, свой маневр По осуществил в пятницу, между вечерним парадом и ужином. Он подошел к одному из влиятельных членов молитвенной команды – кадету третьего класса Ллуэлину Ли. Умоляющим голосом По спросил этого кадета, нельзя ли ему участвовать в ближайшем собрании команды, ибо он просто не может ждать до воскресенья. Ли быстро позвал еще нескольких членов команды. Импровизированное собрание происходило за столом для чистки оружия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126