Никто не шел на вызов. Он дергал еще и еще. Наконец появился заспанный, неубранный, измятый лакей-француз и недовольно спросил:
– Что угодно вашей милости?
– Сейчас же разбудите его превосходительство! – приказал Великий Кофт.
– Как-с? Кого-с? – изумленно, силясь шире раскрыть слипавшиеся глаза, переспросил лакей.
– Господина Елагина! Немедленно разбудите господина Елагина! – нетерпеливо повторил Кофт.
– Разве же это возможно? Они изволят почивать, – сказал лакей.
– Потому-то я и приказываю вам разбудить господина Елагина, что он спит и почивает, не зная и не чувствуя ужасного несчастия!
Слуга, видимо, подумал, что граф, которого с ужина унесли в бесчувствии, и до белого света еще не протрезвился. Он сказал, что, во всяком случае, может только доложить о требовании господина иностранца, – как он теперь язвительно нарек прервавшего его утренний сладкий сон и приказывавшего нечто столь несуразное графа Калиостро, – дворецкому.
– Докладывайте, но только поскорее! – приказал магик и, сложив руки на груди, стал прохаживаться по анфиладе покоев.
Лакей ушел и не возвращался. Тогда Калиостро стал дергать за сонетки в разных покоях. Этот перезвон, звуки которого стали доноситься из нижнего этажа, где помещались слуги, подействовал. Показался быстро идущий и на ходу надевающий ливрейный кафтан измятый и заспанный дворецкий-итальянец.
– Это они звонят?! – бесцеремонно тыкая пальцем по направлению прохаживавшегося Калиостро, спросил лакея дворецкий.
– Они-с! – фистулой и как-то жалостно преклонив голову на один бок сказал лакей.
– Что угодно, экчеленца? – спросил дворецкий на родном языке.
– Разбудите сейчас же господина Елагина! – отвечал Калиостро.
– Но это невозможно!
– Вы ответите, если не исполните моего приказания. Господин Елагин будет вами очень недоволен. Совершилось страшное несчастье.
– Какое несчастье?
– Разбудите господина Елагина и всех оставшихся в его доме ночевать особ сейчас же! Если вы не хотите, я сам пойду их будить.
– Я должен доложить об этом камердинеру его превосходительства! – сказал дворецкий.
Он удалился, но на этот раз вернулся гораздо, скорее, вместе со старичком, русским камердинером Ивана Перфильевича. Тот долго не мог взять в толк, чего хочет иностранный гость. Известие о каком-то несчастье встревожило его чрезвычайно. Магика он искренне боялся, почитая злым чародеем, уже раз наславшим на его престарелого господина тяжкую болезнь. Не исполнить требование проклятого колдуна, как бы не было худо? Исполнить – но как? Его превосходительство почивает так сладко, и будить его он не смеет. Камердинер ахал Наконец решился пройти в спальню Ивана Перфильевича и посторожить. Может быть, сами проснутся и крикнут Тогда и доложить…
ГЛАВА
LXVII Расправа
Случай помог верному камердинеру. Едва он прокрался в сумрачную спальню Ивана Перфильевича, как любопытная муха села у самых ноздрей его превосходительства и была втянута затяжкой храпа к нему в нос отчего он чихнул и проснулся.
– Что тебе надо, старина? – спросил Иван Перфильевич, зевая.
Стоявший у изголовья постели камердинер доложил, что граф Калиостро поднялся и всех в доме звонками перебаламутил.
– Дворецкий уже меня позвал.
– Так этот иностранный граф протрезвился? – зевая и крестя рот, спросил Иван Перфильевич.
– Они и трезвый не обстоятельнее, нежели пьяный. Требуют ваше превосходительство разбудить и всех оставшихся ночевать.
– Вот как? Ну, я и сам проснулся, – спуская ноги на пол сказал Иван Перфильевич, – но какое дело до нас иностранному графу?
Камердинер доложил, что Калиостро твердит о каком-то несчастье, а в чем оно, не объясняет. Иван Перфильевич неприятно поморщился.
– Несчастье, вероятно, состоит в том, что у господина Калиостро голова трещит с похмелья. Однако если он так торопится нас созвать, мы удовлетворим его желание. Уже поздно. Доложи всем от моего имени, что я прошу пожаловать в капитул.
Вскоре наместный мастер и остальные, разбуженные камердинером, сошлись в покой, где ожидал их Великий Кофт. Они едва кивнули ему и, рассевшись в креслах, молча уставили строгие взоры на магика, еще так недавно пользовавшегося безграничным влиянием в их избранной среде.
Это холодное обращение, однако, не произвело ни малейшего впечатления на графа Калиостро. На кивки вельмож и он ответил не менее холодно. Граф стоял посреди зала, и взгляд его как обычно был направлен к небесам. Синеватое лицо Калиостро более, чем когда-либо, выражало лунатическую отрешенность мистического экстаза. Взаимное молчание длилось с добрую минуту. Наконец Иван Перфильевич сухо спросил:
– Доложено было нам о вашем желании, почтеннейший, видеть членов капитула и поведать ему о каком-то несчастьи. Ну, вот мы и собрались. Говорите.
Калиостро молчал.
– Не о том ли несчастьи желаете нам доложить, господин Кофт, – язвительно заметил князь Мещерский, – которое его вчера под стол повергло?
Калиостро молчал.
Негодующий ропот прошел между высокими особами.
– Что он, как столб, стоит? Сам будил всех, а теперь молчит! Это опять его шарлатанские штуки! – переговаривались члены капитула.
– Что он сделал с нашим ребенком? Я должен спросить его, что он с нашим ребенком сделал, – волновался князь Сергей Федорович Голицын.
Вдруг крупные слезы полились из глаз Калиостро, он горестно всплеснул руками и воскликнул:
– Несчастье! Несчастье!
Затем, ударив себя в грудь, заговорил:
– Совершилось ужасное несчастье. Сокровище потеряно. Злые магики разрушили охранявшие его пентаграммы и наложили свои. Магический гвоздь исчез. Бесценное сокровище, которое осчастливило бы все человечество, опустилось теперь в недоступные земные бездны. Не о золоте, не о камнях, не о тленном сокровище сокрушаюсь. Но великие знания и силы заключены в утраченных нами вновь пергаментах и свитках. Казалось, так близок был великий миг! Еще последнее усилие, и все человечество было бы освобождено, дни рабства миновали, равенство водворилось бы, ибо найдено утраченное слово! Это конец! Но тому не было суждено. Мгновенная слабость предала меня в руки незримых врагов. Они опоили меня до бесчувствия. Сорвите с меня эту священную цепь! Я более не Кофт, не гроссмейстер! Низвергните меня со всех степеней! Швырните во тьму, где будет вечный плач! Выкрикивая эти беспорядочные фразы и проливая слезы, граф терзал свои одежды, как древний израильтянин в дни великой скорби.
В ответ раздался вдруг громкий плач, и дверь уединенного салона, где провел эту ночь магик, распахнулась, в нее вбежала госпожа Ковалинская с распущенными черными кудрями, в отчаяни упала перед Калиостро на колени и, обнимая его ноги, воскликнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Что угодно вашей милости?
– Сейчас же разбудите его превосходительство! – приказал Великий Кофт.
– Как-с? Кого-с? – изумленно, силясь шире раскрыть слипавшиеся глаза, переспросил лакей.
– Господина Елагина! Немедленно разбудите господина Елагина! – нетерпеливо повторил Кофт.
– Разве же это возможно? Они изволят почивать, – сказал лакей.
– Потому-то я и приказываю вам разбудить господина Елагина, что он спит и почивает, не зная и не чувствуя ужасного несчастия!
Слуга, видимо, подумал, что граф, которого с ужина унесли в бесчувствии, и до белого света еще не протрезвился. Он сказал, что, во всяком случае, может только доложить о требовании господина иностранца, – как он теперь язвительно нарек прервавшего его утренний сладкий сон и приказывавшего нечто столь несуразное графа Калиостро, – дворецкому.
– Докладывайте, но только поскорее! – приказал магик и, сложив руки на груди, стал прохаживаться по анфиладе покоев.
Лакей ушел и не возвращался. Тогда Калиостро стал дергать за сонетки в разных покоях. Этот перезвон, звуки которого стали доноситься из нижнего этажа, где помещались слуги, подействовал. Показался быстро идущий и на ходу надевающий ливрейный кафтан измятый и заспанный дворецкий-итальянец.
– Это они звонят?! – бесцеремонно тыкая пальцем по направлению прохаживавшегося Калиостро, спросил лакея дворецкий.
– Они-с! – фистулой и как-то жалостно преклонив голову на один бок сказал лакей.
– Что угодно, экчеленца? – спросил дворецкий на родном языке.
– Разбудите сейчас же господина Елагина! – отвечал Калиостро.
– Но это невозможно!
– Вы ответите, если не исполните моего приказания. Господин Елагин будет вами очень недоволен. Совершилось страшное несчастье.
– Какое несчастье?
– Разбудите господина Елагина и всех оставшихся в его доме ночевать особ сейчас же! Если вы не хотите, я сам пойду их будить.
– Я должен доложить об этом камердинеру его превосходительства! – сказал дворецкий.
Он удалился, но на этот раз вернулся гораздо, скорее, вместе со старичком, русским камердинером Ивана Перфильевича. Тот долго не мог взять в толк, чего хочет иностранный гость. Известие о каком-то несчастье встревожило его чрезвычайно. Магика он искренне боялся, почитая злым чародеем, уже раз наславшим на его престарелого господина тяжкую болезнь. Не исполнить требование проклятого колдуна, как бы не было худо? Исполнить – но как? Его превосходительство почивает так сладко, и будить его он не смеет. Камердинер ахал Наконец решился пройти в спальню Ивана Перфильевича и посторожить. Может быть, сами проснутся и крикнут Тогда и доложить…
ГЛАВА
LXVII Расправа
Случай помог верному камердинеру. Едва он прокрался в сумрачную спальню Ивана Перфильевича, как любопытная муха села у самых ноздрей его превосходительства и была втянута затяжкой храпа к нему в нос отчего он чихнул и проснулся.
– Что тебе надо, старина? – спросил Иван Перфильевич, зевая.
Стоявший у изголовья постели камердинер доложил, что граф Калиостро поднялся и всех в доме звонками перебаламутил.
– Дворецкий уже меня позвал.
– Так этот иностранный граф протрезвился? – зевая и крестя рот, спросил Иван Перфильевич.
– Они и трезвый не обстоятельнее, нежели пьяный. Требуют ваше превосходительство разбудить и всех оставшихся ночевать.
– Вот как? Ну, я и сам проснулся, – спуская ноги на пол сказал Иван Перфильевич, – но какое дело до нас иностранному графу?
Камердинер доложил, что Калиостро твердит о каком-то несчастье, а в чем оно, не объясняет. Иван Перфильевич неприятно поморщился.
– Несчастье, вероятно, состоит в том, что у господина Калиостро голова трещит с похмелья. Однако если он так торопится нас созвать, мы удовлетворим его желание. Уже поздно. Доложи всем от моего имени, что я прошу пожаловать в капитул.
Вскоре наместный мастер и остальные, разбуженные камердинером, сошлись в покой, где ожидал их Великий Кофт. Они едва кивнули ему и, рассевшись в креслах, молча уставили строгие взоры на магика, еще так недавно пользовавшегося безграничным влиянием в их избранной среде.
Это холодное обращение, однако, не произвело ни малейшего впечатления на графа Калиостро. На кивки вельмож и он ответил не менее холодно. Граф стоял посреди зала, и взгляд его как обычно был направлен к небесам. Синеватое лицо Калиостро более, чем когда-либо, выражало лунатическую отрешенность мистического экстаза. Взаимное молчание длилось с добрую минуту. Наконец Иван Перфильевич сухо спросил:
– Доложено было нам о вашем желании, почтеннейший, видеть членов капитула и поведать ему о каком-то несчастьи. Ну, вот мы и собрались. Говорите.
Калиостро молчал.
– Не о том ли несчастьи желаете нам доложить, господин Кофт, – язвительно заметил князь Мещерский, – которое его вчера под стол повергло?
Калиостро молчал.
Негодующий ропот прошел между высокими особами.
– Что он, как столб, стоит? Сам будил всех, а теперь молчит! Это опять его шарлатанские штуки! – переговаривались члены капитула.
– Что он сделал с нашим ребенком? Я должен спросить его, что он с нашим ребенком сделал, – волновался князь Сергей Федорович Голицын.
Вдруг крупные слезы полились из глаз Калиостро, он горестно всплеснул руками и воскликнул:
– Несчастье! Несчастье!
Затем, ударив себя в грудь, заговорил:
– Совершилось ужасное несчастье. Сокровище потеряно. Злые магики разрушили охранявшие его пентаграммы и наложили свои. Магический гвоздь исчез. Бесценное сокровище, которое осчастливило бы все человечество, опустилось теперь в недоступные земные бездны. Не о золоте, не о камнях, не о тленном сокровище сокрушаюсь. Но великие знания и силы заключены в утраченных нами вновь пергаментах и свитках. Казалось, так близок был великий миг! Еще последнее усилие, и все человечество было бы освобождено, дни рабства миновали, равенство водворилось бы, ибо найдено утраченное слово! Это конец! Но тому не было суждено. Мгновенная слабость предала меня в руки незримых врагов. Они опоили меня до бесчувствия. Сорвите с меня эту священную цепь! Я более не Кофт, не гроссмейстер! Низвергните меня со всех степеней! Швырните во тьму, где будет вечный плач! Выкрикивая эти беспорядочные фразы и проливая слезы, граф терзал свои одежды, как древний израильтянин в дни великой скорби.
В ответ раздался вдруг громкий плач, и дверь уединенного салона, где провел эту ночь магик, распахнулась, в нее вбежала госпожа Ковалинская с распущенными черными кудрями, в отчаяни упала перед Калиостро на колени и, обнимая его ноги, воскликнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100