А эти складки на шее? Их ведь не было вчера! Твои глаза померкли. В волосах седина. И вся ты вдруг отяжелела и опухла! Да, это чудесное превращение! Или объятья русского князя были столь пламенны, а девственные желания его столь ненасытны, что он в самом деле в одну ночь поглотил еще столь пленительный накануне остаток твоей молодости?
– Это все твоя проклятая омолаживающая мазь, Калиостро! – закрывая лицо руками, сказала Лоренца. – Она так же фальшива, как и все твое жалкое магическое искусство!
– Омолаживающая мазь? Как! Да ведь я велел тебе ее продавать, но строго запретил самой ею пользоваться! – вскричал Калиостро.
– Моя красота увядала так быстро, что я использовала ее, проклятую, и натиралась с ног до головы! – призналась женщина, опустив голову и пряча лицо в ладонях.
– Вся натиралась! Да ты с ума сошла! Ведь только ведьмы, отправляясь на шабаш, натираются этой мазью с ног до головы. Ведь эта мазь в большом количестве – ядовита, возбуждает ненасытные желания и опьяняет видениями!
– Я и летала на шабаш, Бальзамо! Я погубила свою бессмертную душу. Я проклята навеки, – раздался глухой голос Лоренцы.
Казалось, неожиданное признание поставило в тупик вообще ничем не смущавшегося некроманта. Тут он имел дело с чем-то посильнее «крыльев духа» Ковалинской.
– Ты летала на шабаш?! Ты бредишь, Лоренца! Ведь это басни старых баб, – сказал он наконец растерянно.
– Нет, это не басни. Я была сама и знаю. Мессир Леонардо не раз делал меня своей избранницей! О, как ужасны его ласки! Объятья его – огонь и кипяток!
– Безумие! Бред! В омолаживающую мазь положена белена, болиголов, дурман, и в большом количестве она вызывает галлюцинации!
– Ты – некромант и не знаешь своей науки! Или ты скрываешь? Признайся, что ты бывал на шабаше!
– Повторяю тебе, что все эти басни придуманы для того, чтобы обманывать глупцов. Но может ли просвещенный человек им верить? Нет, ты больна, Лоренца, ты бредишь, – обеспокоено сказал Калиостро. – Ты в самом деле отравлена омолаживающей мазью. Но я вылечу тебя. И ты все еще сможешь быть прекрасной… в покрывалах и в ночном сумраке. Не горюй, женщина! Ободрись. Скоро мои дела поправятся. Сбудутся все мои желания. Великий князь приглашает меня в Гатчину. Но подожди. Надо еще посмотреть. Неужели этот русский так и скрылся, не оставив после себя никакого сувенира? Это было бы не совсем учтиво.
Говоря так, Бальзамо вышел в соседнюю комнату. Скоро оттуда раздался его веселый голос:
– Нашел! Письмо Серафиме Калиостро! Ободрись, женщина! Что-нибудь здесь есть приятное.
– Письмо от князя! – вскричала обрадованная Лоренца, бросившись к вошедшему с конвертом Калиостро. – Дай! Дай!
– Оно ведь написано по-русски. Ты все равно не поймешь, – достав исписанный листок, говорил Калиостро. – Я же немного знаком с этим варварским наречием, сколь оно ни трудно для итальянца.
Внимательно рассмотрев написанное, Калиостро вдруг радостно воскликнул и, подпрыгнув, сделал в воздухе весьма искусный пируэт.
– Возрадуйся, женщина! – крикнул он. – Знаешь ли ты, что это такое?
– Выражение нежных чувств? Слова любви? Он назначает новое свидание? Дай! Дай! – замирающим от надежды и страсти голосом говорила Лоренца, протягивая руки к посланию возлюбленного.
– Слова любви! Ха-ха-ха! Князь порядочный человек. Он оставил нечто более существенное. Это вексель, Лоренца, вексель! По всей форме, на предъявителя! Да-да! Вексель, или кредитное письмо, по которому ты хоть сейчас можешь получить у банкира Сутерленда семьдесят пять тысяч русских рублей. Семьдесят пять тысяч за одну ночь! Это по-княжески! Это по-русски! Вот смотри, цифрами написано!
И магик протянул письмо женщине.
Она взяла листок, но не посмотрела в него.
– Семьдесят пять тысяч за мою ночь, – мрачно повторила она, дико вращая глазами. – За последнюю ночь моей погибшей красоты и юности! И за душу мою, за бессмертную душу, погибшую навеки! А ты обрадовался, жадный нищий! Но я хочу бескорыстно отдать и душу, и тело моему милому русскому князю! Смотри, проклятый сводник, где эти семьдесят пять тысяч!
Она стремительно поднесла листок к пламени лампады, все еще теплившейся перед статуей Мадонны. Вексель загорелся.
– Что ты делаешь, сумасшедшая! – бросившись к ней, закричал магик. – Да ведь у нас нет больше денег. А теперь-то и пойдут расходы!
Несчастная с силой львицы вырвалась, толкнув его в грудь локтем так, что он отлетел, и высоко подняла руку с горящим листком. Через мгновение лишь черный пепел остался от семидесяти пяти тысяч. Лоренца протянула графу руку, держа на ладони пепел, и, сдунув его в лицо онемевшего от злобы и отчаяния некроманта, с адской усмешкой сказала:
– Ну, призови свое искусство, проклятый жид! Преврати этот пепел вновь в семьдесят пять тысяч русских рублей!..
ГЛАВА LXXII
В Гатчине
Полосатый черно-желто-красный шлагбаум, такая же полосатая будка и стоящий рядом в старо-прусском зеленом мундире, с буклями, косой и в золоченом кивере рядовой гатчинских «модельных войск» цесаревича Павла Петровича свидетельствовали о том, что безграничное царство мудрой северной Астреи здесь кончается и начинается крошечное владение ее капризного сына. В самом деле, в Гатчине был свой «малый двор», свои камергеры, свои войска, своя артиллерия, на озерах и речках – маленьких флот, в парках стояли крепостцы, производились разводы, вахтпарады, смотры по старому фридриховскому уставу. Приписанные к Гатчине села и деревни получили особое устройство, призванные создать благоденствие подданных маленького царства, среди которого в неусыпной деятельности, изо дня в день, с пяти часов утра пребывал великий князь Павел Петрович, сумрачный, насмешливый, вспыльчивый и великодушный чудак. Екатерина не мешала его деятельности, мечтам и забавам и только следила, чтобы эта деятельность не переходила границ отведенного цесаревичу крошечного царства.
Разделяя уединение августейшего супруга, прекрасная, как весеннее безоблачное утро, великая княгиня Мария Федоровна была не менее деятельна и вносила свою лепту в переустройство садов и парков Гатчины.
В это особое царство на присланном от «малого двора» кабриолете с кучером и чиновником въезжал Калиостро.
Кабриолет доставил магика прямо в Мальтийский павильон – здание в средневековом стиле с зубцами, бойницами, башенками и статуями рыцарей в нишах, – который стоял в довольно глухой части парка среди мощных елей и сосен.
Введя в это уединенное помещение магика, придворный чиновник на немецком языке объяснил, что тот должен дожидаться здесь. Калиостро думал, что будет принят во дворце цесаревича, и такое начало ему очень не понравилось. Однако он не терял надежды. Одетый в черное, держа шляпу под мышкой, граф нетерпеливо прохаживался в пустом павильоне, прислушиваясь к глухому шуму, перекатывавшемуся в верхней части парка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Это все твоя проклятая омолаживающая мазь, Калиостро! – закрывая лицо руками, сказала Лоренца. – Она так же фальшива, как и все твое жалкое магическое искусство!
– Омолаживающая мазь? Как! Да ведь я велел тебе ее продавать, но строго запретил самой ею пользоваться! – вскричал Калиостро.
– Моя красота увядала так быстро, что я использовала ее, проклятую, и натиралась с ног до головы! – призналась женщина, опустив голову и пряча лицо в ладонях.
– Вся натиралась! Да ты с ума сошла! Ведь только ведьмы, отправляясь на шабаш, натираются этой мазью с ног до головы. Ведь эта мазь в большом количестве – ядовита, возбуждает ненасытные желания и опьяняет видениями!
– Я и летала на шабаш, Бальзамо! Я погубила свою бессмертную душу. Я проклята навеки, – раздался глухой голос Лоренцы.
Казалось, неожиданное признание поставило в тупик вообще ничем не смущавшегося некроманта. Тут он имел дело с чем-то посильнее «крыльев духа» Ковалинской.
– Ты летала на шабаш?! Ты бредишь, Лоренца! Ведь это басни старых баб, – сказал он наконец растерянно.
– Нет, это не басни. Я была сама и знаю. Мессир Леонардо не раз делал меня своей избранницей! О, как ужасны его ласки! Объятья его – огонь и кипяток!
– Безумие! Бред! В омолаживающую мазь положена белена, болиголов, дурман, и в большом количестве она вызывает галлюцинации!
– Ты – некромант и не знаешь своей науки! Или ты скрываешь? Признайся, что ты бывал на шабаше!
– Повторяю тебе, что все эти басни придуманы для того, чтобы обманывать глупцов. Но может ли просвещенный человек им верить? Нет, ты больна, Лоренца, ты бредишь, – обеспокоено сказал Калиостро. – Ты в самом деле отравлена омолаживающей мазью. Но я вылечу тебя. И ты все еще сможешь быть прекрасной… в покрывалах и в ночном сумраке. Не горюй, женщина! Ободрись. Скоро мои дела поправятся. Сбудутся все мои желания. Великий князь приглашает меня в Гатчину. Но подожди. Надо еще посмотреть. Неужели этот русский так и скрылся, не оставив после себя никакого сувенира? Это было бы не совсем учтиво.
Говоря так, Бальзамо вышел в соседнюю комнату. Скоро оттуда раздался его веселый голос:
– Нашел! Письмо Серафиме Калиостро! Ободрись, женщина! Что-нибудь здесь есть приятное.
– Письмо от князя! – вскричала обрадованная Лоренца, бросившись к вошедшему с конвертом Калиостро. – Дай! Дай!
– Оно ведь написано по-русски. Ты все равно не поймешь, – достав исписанный листок, говорил Калиостро. – Я же немного знаком с этим варварским наречием, сколь оно ни трудно для итальянца.
Внимательно рассмотрев написанное, Калиостро вдруг радостно воскликнул и, подпрыгнув, сделал в воздухе весьма искусный пируэт.
– Возрадуйся, женщина! – крикнул он. – Знаешь ли ты, что это такое?
– Выражение нежных чувств? Слова любви? Он назначает новое свидание? Дай! Дай! – замирающим от надежды и страсти голосом говорила Лоренца, протягивая руки к посланию возлюбленного.
– Слова любви! Ха-ха-ха! Князь порядочный человек. Он оставил нечто более существенное. Это вексель, Лоренца, вексель! По всей форме, на предъявителя! Да-да! Вексель, или кредитное письмо, по которому ты хоть сейчас можешь получить у банкира Сутерленда семьдесят пять тысяч русских рублей. Семьдесят пять тысяч за одну ночь! Это по-княжески! Это по-русски! Вот смотри, цифрами написано!
И магик протянул письмо женщине.
Она взяла листок, но не посмотрела в него.
– Семьдесят пять тысяч за мою ночь, – мрачно повторила она, дико вращая глазами. – За последнюю ночь моей погибшей красоты и юности! И за душу мою, за бессмертную душу, погибшую навеки! А ты обрадовался, жадный нищий! Но я хочу бескорыстно отдать и душу, и тело моему милому русскому князю! Смотри, проклятый сводник, где эти семьдесят пять тысяч!
Она стремительно поднесла листок к пламени лампады, все еще теплившейся перед статуей Мадонны. Вексель загорелся.
– Что ты делаешь, сумасшедшая! – бросившись к ней, закричал магик. – Да ведь у нас нет больше денег. А теперь-то и пойдут расходы!
Несчастная с силой львицы вырвалась, толкнув его в грудь локтем так, что он отлетел, и высоко подняла руку с горящим листком. Через мгновение лишь черный пепел остался от семидесяти пяти тысяч. Лоренца протянула графу руку, держа на ладони пепел, и, сдунув его в лицо онемевшего от злобы и отчаяния некроманта, с адской усмешкой сказала:
– Ну, призови свое искусство, проклятый жид! Преврати этот пепел вновь в семьдесят пять тысяч русских рублей!..
ГЛАВА LXXII
В Гатчине
Полосатый черно-желто-красный шлагбаум, такая же полосатая будка и стоящий рядом в старо-прусском зеленом мундире, с буклями, косой и в золоченом кивере рядовой гатчинских «модельных войск» цесаревича Павла Петровича свидетельствовали о том, что безграничное царство мудрой северной Астреи здесь кончается и начинается крошечное владение ее капризного сына. В самом деле, в Гатчине был свой «малый двор», свои камергеры, свои войска, своя артиллерия, на озерах и речках – маленьких флот, в парках стояли крепостцы, производились разводы, вахтпарады, смотры по старому фридриховскому уставу. Приписанные к Гатчине села и деревни получили особое устройство, призванные создать благоденствие подданных маленького царства, среди которого в неусыпной деятельности, изо дня в день, с пяти часов утра пребывал великий князь Павел Петрович, сумрачный, насмешливый, вспыльчивый и великодушный чудак. Екатерина не мешала его деятельности, мечтам и забавам и только следила, чтобы эта деятельность не переходила границ отведенного цесаревичу крошечного царства.
Разделяя уединение августейшего супруга, прекрасная, как весеннее безоблачное утро, великая княгиня Мария Федоровна была не менее деятельна и вносила свою лепту в переустройство садов и парков Гатчины.
В это особое царство на присланном от «малого двора» кабриолете с кучером и чиновником въезжал Калиостро.
Кабриолет доставил магика прямо в Мальтийский павильон – здание в средневековом стиле с зубцами, бойницами, башенками и статуями рыцарей в нишах, – который стоял в довольно глухой части парка среди мощных елей и сосен.
Введя в это уединенное помещение магика, придворный чиновник на немецком языке объяснил, что тот должен дожидаться здесь. Калиостро думал, что будет принят во дворце цесаревича, и такое начало ему очень не понравилось. Однако он не терял надежды. Одетый в черное, держа шляпу под мышкой, граф нетерпеливо прохаживался в пустом павильоне, прислушиваясь к глухому шуму, перекатывавшемуся в верхней части парка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100