– Искать надо люки в подполье, во всех трех домах оставшихся. Ребятишки наверняка от огня в подполье спрятались, да по ходам и пошли. Только вряд ли выйти смогут: люки везде железные, и навесные замки сверху – хозяин сам отпирал, да лишь иногда Алешке позволял…
Начальник присвистнул, поговорил с милиционером, со спасателями. Три группы бросились через двор к соседним домам, объединенным одним забором: усадьба цыган выходила сразу на два переулка, и еще одной стороной, огородом – на металлические гаражи у переезда.
Алешка сгреб всех троих, прижал к себе. Низко склонил голову, старался дышать через какую-то тряпку. Но это помогало плохо. Голова кружилась, глаза щипало, и хотелось поскорее уснуть, – до того, как пламя доберется досюда по коробкам и ящикам.
Люк вверху внезапно крякнул. Кто-то прокричал:
– Еще раз навались!
И люк распахнулся. Вниз обрушился поток воды. Алешка вскочил, перепуганный, ничего не понимающий, мокрый с головы до ног. Потянул за собой сестру и братьев.
Сверху включили фонари, их лучи забегали, перекрещиваясь.
– Вот они! – закричал радостный голос. – Нашёл! Живёхоньки!..
Один из спасателей, надев маску, спрыгнул вниз, стал выталкивать наверх сначала младших, потом старших.
Сверху их принимали еще двое, другие заворачивали в казённые одеяла, несли во двор.
– Живые, мать твою! – радостным, счастливым голосом сказал спасатель, срывая маску: там, где лицо закрывала резина, кожа была белой, а вокруг – чернее сажи. – Дыму только наглотались, но огня там вроде не видно.
– У них там, видно, пожарные датчики стояли. Богато жили, ничего не скажешь, – сказал другой.
А третий ничего не сказал. Он вышел за ворота, поглядел, как подъезжает «реанимация». И тихо скользнул в темноту переулка, по пути срывая с себя камуфляжную форму.
Форму наутро нашли местные пацанята. И долго удивлялись: как так человек бежал? Сначала шапочку снял, – бросил, потом – куртку, рубашку, тельняшку, сапоги и, наконец, штаны.
– Главное, ни майки, ни трусов нету, – авторитетным голосом проговорил Иннокентий, местный драчун и заводила, хваставшийся тем, что «вот папаша из тюряги выйдет, – он им всем пендюлей навешает». «Им» – это всем личным врагам Иннокентия, а в особенности самым главным из них – учителю химии, школьному завхозу, пожилому охраннику, и директору школы.
Потом Иннокентий, понизив голос, стал рассказывать, что у них на переулке завелся мертвец, – рассказывал главным образом для того, чтоб малышню запугать, хотя и сам побаивался. Мертвец по ночам ходил по переулкам, хватал прохожих и откусывал им головы. А все на собак думали, – оттого-де и облавы устраивать стали. Но вот, наконец, этого мертвеца вчера ночью изловили, в кусочки порубили, и увезли на свиноферму, свиньям скормить.
Аленка, которая тоже прибежала утром на пожар, послушала, и ничего не сказала. Она посмотрела на форму, проследила следы, оставленные на снегу, – и те, что были вначале, и те, какие стали потом. Поглядела – и ушла, не сказав ни слова.
Она пошла к Андрею, чтобы рассказать про пожар. Андрея сегодня почему-то не выпустили гулять.
Возле дома Коростылева остановилась белая «Волга». Из нее вышел вальяжный чинуша в золотых очочках, без шапки, с рыжими волосами и высокомерным лицом. Это был бывший помощник губернатора, а теперь – помощник Густых по фамилии Кавычко.
Он подошел к воротам. С интересом посмотрел на дверное кольцо, не понимая, для чего оно.
– Вы, Андрей Палыч, колечком-то в двери постучите, – деликатно посоветовал, высунувшись из машины, водитель.
Упитанное гладкое лицо Кавычко стало еще более презрительным. Однако он последовал совету, брезгливо взял кольцо двумя пальцами и неловко стукнул два раза.
Подождал.
– Громче стучать надо, Андрей Палыч, – сочувственно сказал шофёр. – Если собаки нету, – в доме и не услышат. Или уж входите сразу, если не заперто.
Андрей Палыч гордо вскинул слегка кудрявую голову, повернул кольцо так и этак. За воротами что-то брякнуло, и они открылись.
За воротами был пустой и, кажется, нехоженый двор: снег ровным слоем устилал весь двор, дорожки, и даже крыльцо.
Кавычко распахнул ворота пошире, чтобы водитель его видел, и прошел к крыльцу, оставляя глубокие следы. Оглянулся. Одинокие следы на белом снегу показались ему почему-то какими-то жуткими.
Он тряхнул кудрями, поднялся на три ступеньки и постучал в дверь согнутым пальцем.
Подождал. Поглядел в окно, затянутое льдом и занавешенное изнутри. И внезапно похолодел. А что, если хозяин умер от внезапного сердечного приступа? И лежит сейчас за порогом, вытянув вверх руку и глядя остекленевшими глазами?
Кавычко замахал рукой водителю:
– Иди-ка сюда!
Водитель услыхал, подошел, озираясь.
– Странно, да?
– Странно, – сказал водитель и лаконично оформил страшную догадку Кавычко: – Помер, поди, и лежит который день.
Андрей Палыч вздрогнул.
– Дверь, наверное, изнутри закрыта, – неуверенно сказал он.
– Наверно, – охотно согласился водитель.
Взялся за ручку, опустил вниз. Язычок врезного замка щелкнул, и дверь открылась.
– Ну вот… – удовлетворенно сказал водитель. – Входите, Андрей Палыч.
Андрей Палыч понял, что авторитет его повис на волоске, совершил над собой гигантское насилие, глубоко вздохнул, закрыл глаза, и вошел.
Глаза невольно открылись. Он оказался в довольно просторной сумрачной комнате. У стены, на диване, покрытом пушистым белым ковром, лежал Коростылев. Андрей Палыч тупо смотрел на него, не понимая, что делать дальше.
– Однако, холодно же тут у вас! – почти весело сказал водитель, вошедший следом.
Коростылев внезапно ожил, повернул костлявую голову.
– Конечно, холодно. Печь три дня не топлена.
– А что так? – спросил водитель. – Заболели, что ли?
– Ну да… Прихворнул малость.
Андрей Палыч стал озираться в поисках стакана с водой, чтобы подать Коростылеву. Во всяком случае, он полагал, что именно это и есть первая помощь больному. Но в комнате не было не только стакана, не было вообще никакой посуды, не было даже и стола. Голые стены в выцветших обоях, большая печь, заросшая инеем.
– Что-то вы совсем живёте… – начал было Кавычко и осекся. Он хотел сказать – «бедно», но это слово в его кругах считалось крайне неприличным, почти непристойным. Поэтому после небольшой заминки он договорил, – По-спартански.
– Да, так вот, – ответил Коростылев. – По-стариковски. Много ли мне надо?
– Ну, много – не много, а чего-то есть надо, – сказал шофер. – Сейчас я печь растоплю.
Коростылев махнул рукой:
– Не надо. Ни к чему дрова переводить. Я привык к холоду. Холод – он, знаете ли, лучше любого доктора. От многих хворей лечит.
– Вот и простудились! – суровым голосом учителя сказал Андрей Палыч и кашлянул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Начальник присвистнул, поговорил с милиционером, со спасателями. Три группы бросились через двор к соседним домам, объединенным одним забором: усадьба цыган выходила сразу на два переулка, и еще одной стороной, огородом – на металлические гаражи у переезда.
Алешка сгреб всех троих, прижал к себе. Низко склонил голову, старался дышать через какую-то тряпку. Но это помогало плохо. Голова кружилась, глаза щипало, и хотелось поскорее уснуть, – до того, как пламя доберется досюда по коробкам и ящикам.
Люк вверху внезапно крякнул. Кто-то прокричал:
– Еще раз навались!
И люк распахнулся. Вниз обрушился поток воды. Алешка вскочил, перепуганный, ничего не понимающий, мокрый с головы до ног. Потянул за собой сестру и братьев.
Сверху включили фонари, их лучи забегали, перекрещиваясь.
– Вот они! – закричал радостный голос. – Нашёл! Живёхоньки!..
Один из спасателей, надев маску, спрыгнул вниз, стал выталкивать наверх сначала младших, потом старших.
Сверху их принимали еще двое, другие заворачивали в казённые одеяла, несли во двор.
– Живые, мать твою! – радостным, счастливым голосом сказал спасатель, срывая маску: там, где лицо закрывала резина, кожа была белой, а вокруг – чернее сажи. – Дыму только наглотались, но огня там вроде не видно.
– У них там, видно, пожарные датчики стояли. Богато жили, ничего не скажешь, – сказал другой.
А третий ничего не сказал. Он вышел за ворота, поглядел, как подъезжает «реанимация». И тихо скользнул в темноту переулка, по пути срывая с себя камуфляжную форму.
Форму наутро нашли местные пацанята. И долго удивлялись: как так человек бежал? Сначала шапочку снял, – бросил, потом – куртку, рубашку, тельняшку, сапоги и, наконец, штаны.
– Главное, ни майки, ни трусов нету, – авторитетным голосом проговорил Иннокентий, местный драчун и заводила, хваставшийся тем, что «вот папаша из тюряги выйдет, – он им всем пендюлей навешает». «Им» – это всем личным врагам Иннокентия, а в особенности самым главным из них – учителю химии, школьному завхозу, пожилому охраннику, и директору школы.
Потом Иннокентий, понизив голос, стал рассказывать, что у них на переулке завелся мертвец, – рассказывал главным образом для того, чтоб малышню запугать, хотя и сам побаивался. Мертвец по ночам ходил по переулкам, хватал прохожих и откусывал им головы. А все на собак думали, – оттого-де и облавы устраивать стали. Но вот, наконец, этого мертвеца вчера ночью изловили, в кусочки порубили, и увезли на свиноферму, свиньям скормить.
Аленка, которая тоже прибежала утром на пожар, послушала, и ничего не сказала. Она посмотрела на форму, проследила следы, оставленные на снегу, – и те, что были вначале, и те, какие стали потом. Поглядела – и ушла, не сказав ни слова.
Она пошла к Андрею, чтобы рассказать про пожар. Андрея сегодня почему-то не выпустили гулять.
Возле дома Коростылева остановилась белая «Волга». Из нее вышел вальяжный чинуша в золотых очочках, без шапки, с рыжими волосами и высокомерным лицом. Это был бывший помощник губернатора, а теперь – помощник Густых по фамилии Кавычко.
Он подошел к воротам. С интересом посмотрел на дверное кольцо, не понимая, для чего оно.
– Вы, Андрей Палыч, колечком-то в двери постучите, – деликатно посоветовал, высунувшись из машины, водитель.
Упитанное гладкое лицо Кавычко стало еще более презрительным. Однако он последовал совету, брезгливо взял кольцо двумя пальцами и неловко стукнул два раза.
Подождал.
– Громче стучать надо, Андрей Палыч, – сочувственно сказал шофёр. – Если собаки нету, – в доме и не услышат. Или уж входите сразу, если не заперто.
Андрей Палыч гордо вскинул слегка кудрявую голову, повернул кольцо так и этак. За воротами что-то брякнуло, и они открылись.
За воротами был пустой и, кажется, нехоженый двор: снег ровным слоем устилал весь двор, дорожки, и даже крыльцо.
Кавычко распахнул ворота пошире, чтобы водитель его видел, и прошел к крыльцу, оставляя глубокие следы. Оглянулся. Одинокие следы на белом снегу показались ему почему-то какими-то жуткими.
Он тряхнул кудрями, поднялся на три ступеньки и постучал в дверь согнутым пальцем.
Подождал. Поглядел в окно, затянутое льдом и занавешенное изнутри. И внезапно похолодел. А что, если хозяин умер от внезапного сердечного приступа? И лежит сейчас за порогом, вытянув вверх руку и глядя остекленевшими глазами?
Кавычко замахал рукой водителю:
– Иди-ка сюда!
Водитель услыхал, подошел, озираясь.
– Странно, да?
– Странно, – сказал водитель и лаконично оформил страшную догадку Кавычко: – Помер, поди, и лежит который день.
Андрей Палыч вздрогнул.
– Дверь, наверное, изнутри закрыта, – неуверенно сказал он.
– Наверно, – охотно согласился водитель.
Взялся за ручку, опустил вниз. Язычок врезного замка щелкнул, и дверь открылась.
– Ну вот… – удовлетворенно сказал водитель. – Входите, Андрей Палыч.
Андрей Палыч понял, что авторитет его повис на волоске, совершил над собой гигантское насилие, глубоко вздохнул, закрыл глаза, и вошел.
Глаза невольно открылись. Он оказался в довольно просторной сумрачной комнате. У стены, на диване, покрытом пушистым белым ковром, лежал Коростылев. Андрей Палыч тупо смотрел на него, не понимая, что делать дальше.
– Однако, холодно же тут у вас! – почти весело сказал водитель, вошедший следом.
Коростылев внезапно ожил, повернул костлявую голову.
– Конечно, холодно. Печь три дня не топлена.
– А что так? – спросил водитель. – Заболели, что ли?
– Ну да… Прихворнул малость.
Андрей Палыч стал озираться в поисках стакана с водой, чтобы подать Коростылеву. Во всяком случае, он полагал, что именно это и есть первая помощь больному. Но в комнате не было не только стакана, не было вообще никакой посуды, не было даже и стола. Голые стены в выцветших обоях, большая печь, заросшая инеем.
– Что-то вы совсем живёте… – начал было Кавычко и осекся. Он хотел сказать – «бедно», но это слово в его кругах считалось крайне неприличным, почти непристойным. Поэтому после небольшой заминки он договорил, – По-спартански.
– Да, так вот, – ответил Коростылев. – По-стариковски. Много ли мне надо?
– Ну, много – не много, а чего-то есть надо, – сказал шофер. – Сейчас я печь растоплю.
Коростылев махнул рукой:
– Не надо. Ни к чему дрова переводить. Я привык к холоду. Холод – он, знаете ли, лучше любого доктора. От многих хворей лечит.
– Вот и простудились! – суровым голосом учителя сказал Андрей Палыч и кашлянул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98