Оглянулся:
– Все нормально, Владимир Александрович?
– Все просто прекрасно! – язвительно ответил Густых и махнул рукой.
Когда дверь за Кавычко закрылась, Густых набрал номер, послушал гудки.
– Владимиров, – раздался как всегда спокойный голос начальника управления ФСБ.
– Густых, добрый день. Что же ты, Александр Васильевич, про досье на Коростылёва мне ничего не сказал?
Владимиров на секунду замялся.
– У меня были инструкции, – наконец сказал он.
Густых хотел было спросить – чьи, но передумал; вспомнил разорванный, полуобглоданный труп Максима Феофилактовича. Ему стало муторно.
– Вот какая просьба к тебе, – сказал, наконец, Густых. – Надо установить за домом Коростылева наблюдение.
Владимиров помолчал.
– Согласен, – сказал наконец.
– Негласное, конечно. Чтоб не дай Бог сам Коростылев хоть что-то учуял. А нюх у него, по-моему – будь здоров.
Владимиров кашлянул.
– Наблюдение уже ведется.
Густых покраснел, но проглотил и эту горькую пилюлю. Владимиров никому не обязан подчиняться, только напрямую Москве. И отчитываться был не обязан. Разве что так, неофициально. Или по особому запросу губернатора.
– Давно? – с усилием спросил Густых.
– Наблюдение ведётся ещё с осени прошлого года, – каким-то вкрадчивым голосом ответил Владимиров.
Густых про себя выматерился от души.
– Ну, надеюсь, твои шпики за заборами не сидят, – грубо сказал он. Хотел еще что-то добавить, но внезапно передумал и бросил трубку.
Посидел, перебирая протоколы заседаний комиссии, которые велись еще при Максиме Феофилактовиче. И вдруг его осенило.
Он снова поднял телефонную трубку.
– Владимиров, – отозвался ровный голос.
– Слушай, Владимиров, – сказал Густых, – А досье на Коростылева случайно не у тебя?
Владимиров вздохнул.
– Откуда вам известно о досье? – спросил он. В этом «вам» звучало нечто железобетонное.
– Кавычко сказал.
– Понятно, – отозвался Владимиров. – Никакого досье нет. Есть разрозненные справки, выписки, документы.
Сделал паузу и добавил:
– Да, они у меня.
Медико-криминалистическая лаборатория УВД
Ка лежал в металлическом холодном гробу, и отчетливо сознавал это. Он знал, что не выполнил своего предназначения, не сделал того, что должен был сделать, когда боги вернули его на землю.
Он лежал голый, с вывернутыми ногами, с торчащими как попало переломанными пальцами. Но тело больше не принадлежало ему. Оно было холодным, окоченевшим, чужим.
Там, на металлическом столе, его долго мучили и пытали, резали, сверлили, пилили, совали в него иглы и растягивали крючками. Он не чувствовал боли. Он даже не видел своих палачей. Он лежал в полной тьме, освобожденный от земного, но все ещё живой.
Он хотел, он страстно хотел искупить свою вину. Но здесь, в металлическом гробу, в чужом теле, сделать это было невозможно.
Поэтому Ка просто затаился и терпеливо ждал.
Подходящий момент рано или поздно наступит.
Боги позаботятся об этом, – они не забывают отверженных душ.
Густых приехал в бюро под вечер, когда на улице уже смеркалось. Начальник бюро Шпаков ожидал его.
– Чайку? – спросил он. – Или сразу перейдем, так сказать, к телу?
Густых оглядел крохотный кабинетик с засиженным мухами портретом Горбачева на стене, с допотопным телефонным аппаратом, и сказал:
– Не до чаю, Юрий Степаныч. К телу давайте.
– Тогда – прошу. Вы у нас уже бывали?
– Бывал, – кратко ответил Густых; он был здесь год назад, когда специальная «белодомовская» комиссия решала, выделять ли деньги на капремонт здания бюро, или эксперты еще потерпят. Решили тогда, что потерпят. Но на новое оборудование денег все-таки дали.
Они прошли маленьким коридорчиком мимо дверного проема: оттуда сильно несло формалином и запахом нежити. Свернули в соседнее помещение.
Санитар, сидевший за компьютером и, судя по звукам, игравший в «Принца», поднялся.
– Саш, открой холодильник. Владимир Александрович хочет взглянуть на нашего маньяка.
Санитар кивнул. Подошел к металлическому сооружению, напоминавшему вокзальную камеру хранения, открыл дверцу и выкатил труп.
От санитара явно попахивало спиртным.
– Холодильник у нас новый, германского производства, – сказал зачем-то Шпаков. – Благодаря вам, Владимир Александрович.
– Не мне – Максиму, – мрачно ответил Густых.
Санитар кашлянул и отошел в сторонку. Густых оглядел голый посиневший труп, изрезанный и грубо заштопанный суровыми нитками, с обезображенным лицом.
Густых стало холодно. Очень холодно. Ему даже показалось, что вместо мурашек он вдруг весь покрылся инеем. И волосы заиндевели, и окаменели конечности, и лицо превратилось в маску.
Он хотел что-то сказать, но язык не повиновался ему.
Сердце вздрогнуло и провалилось. Комната в белом кафеле, пьяный санитар в мятом халате, Шпаков, никелированные дверцы холодильника – все поплыло перед глазами, завертелось, и стало таять, исчезать.
Густых хотел ухватиться за край каталки, и неимоверным усилием воли ему удалось это сделать.
– Что с вами? – раздался издалека тревожный голос Шпакова.
Густых не ответил. Он умер.
– Это, без сомнения, он, – сказал Густых.
Он огляделся, узнавая и не узнавая комнату, где только что был. Или он и не уходил из нее?
– Кто? – спросил Шпаков.
Вопрос показался Владимиру Александровичу настолько глупым, что он едва удержался от смеха.
– А вы не понимаете?
– То есть, Лавров? – уточник Шпаков.
– Именно. Значит, никаких дополнительных исследований не потребуется. Этого, вашего, анализа ДНК.
– Однако… – заволновался Шпаков. – Все это нужно документально оформить. Опознание… понятые… Надо вызвать прокурора…
– Вот и вызывайте. Если от меня что-то потребуется еще – звоните. А труп необходимо как можно скорее закопать.
– Что вы сказали? – Шпаков не верил своим ушам.
– Закопать! – спокойно повторил Густых.
– А родственники? – вскричал Шпаков. – Конечно, это дело особое, государственной важности, но родственники-то пока ничего не знают!
– И хорошо, что не знают. Зачем им знать, что близкий человек оказался кровавым маньяком и каннибалом?
Шпаков застыл, разведя руки в стороны. Густых пристально посмотрел на него, на санитара, и быстро двинулся к выходу.
– В военный госпиталь, – сказал он водителю, садясь в «волгу». Это была пока его старая «волга»: занять губернаторскую у него не хватило духа. Хотя идея была заманчива – что значит этот драндулет по сравнению с губернаторским зверем?..
По дороге он позвонил Кавычко.
– Звонил Владимиров! – радостно доложил Кавычко. – Просил о личной встрече.
– Хорошо. Перезвони и назначай на вторую половину дня.
Кавычко замялся.
– Ничего-ничего, звони!
«Пусть теперь Владимиров проглотит хотя бы одну горькую пилюлю, – подумал Густых без особого, правда, злорадства, – не всё же мне глотать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
– Все нормально, Владимир Александрович?
– Все просто прекрасно! – язвительно ответил Густых и махнул рукой.
Когда дверь за Кавычко закрылась, Густых набрал номер, послушал гудки.
– Владимиров, – раздался как всегда спокойный голос начальника управления ФСБ.
– Густых, добрый день. Что же ты, Александр Васильевич, про досье на Коростылёва мне ничего не сказал?
Владимиров на секунду замялся.
– У меня были инструкции, – наконец сказал он.
Густых хотел было спросить – чьи, но передумал; вспомнил разорванный, полуобглоданный труп Максима Феофилактовича. Ему стало муторно.
– Вот какая просьба к тебе, – сказал, наконец, Густых. – Надо установить за домом Коростылева наблюдение.
Владимиров помолчал.
– Согласен, – сказал наконец.
– Негласное, конечно. Чтоб не дай Бог сам Коростылев хоть что-то учуял. А нюх у него, по-моему – будь здоров.
Владимиров кашлянул.
– Наблюдение уже ведется.
Густых покраснел, но проглотил и эту горькую пилюлю. Владимиров никому не обязан подчиняться, только напрямую Москве. И отчитываться был не обязан. Разве что так, неофициально. Или по особому запросу губернатора.
– Давно? – с усилием спросил Густых.
– Наблюдение ведётся ещё с осени прошлого года, – каким-то вкрадчивым голосом ответил Владимиров.
Густых про себя выматерился от души.
– Ну, надеюсь, твои шпики за заборами не сидят, – грубо сказал он. Хотел еще что-то добавить, но внезапно передумал и бросил трубку.
Посидел, перебирая протоколы заседаний комиссии, которые велись еще при Максиме Феофилактовиче. И вдруг его осенило.
Он снова поднял телефонную трубку.
– Владимиров, – отозвался ровный голос.
– Слушай, Владимиров, – сказал Густых, – А досье на Коростылева случайно не у тебя?
Владимиров вздохнул.
– Откуда вам известно о досье? – спросил он. В этом «вам» звучало нечто железобетонное.
– Кавычко сказал.
– Понятно, – отозвался Владимиров. – Никакого досье нет. Есть разрозненные справки, выписки, документы.
Сделал паузу и добавил:
– Да, они у меня.
Медико-криминалистическая лаборатория УВД
Ка лежал в металлическом холодном гробу, и отчетливо сознавал это. Он знал, что не выполнил своего предназначения, не сделал того, что должен был сделать, когда боги вернули его на землю.
Он лежал голый, с вывернутыми ногами, с торчащими как попало переломанными пальцами. Но тело больше не принадлежало ему. Оно было холодным, окоченевшим, чужим.
Там, на металлическом столе, его долго мучили и пытали, резали, сверлили, пилили, совали в него иглы и растягивали крючками. Он не чувствовал боли. Он даже не видел своих палачей. Он лежал в полной тьме, освобожденный от земного, но все ещё живой.
Он хотел, он страстно хотел искупить свою вину. Но здесь, в металлическом гробу, в чужом теле, сделать это было невозможно.
Поэтому Ка просто затаился и терпеливо ждал.
Подходящий момент рано или поздно наступит.
Боги позаботятся об этом, – они не забывают отверженных душ.
Густых приехал в бюро под вечер, когда на улице уже смеркалось. Начальник бюро Шпаков ожидал его.
– Чайку? – спросил он. – Или сразу перейдем, так сказать, к телу?
Густых оглядел крохотный кабинетик с засиженным мухами портретом Горбачева на стене, с допотопным телефонным аппаратом, и сказал:
– Не до чаю, Юрий Степаныч. К телу давайте.
– Тогда – прошу. Вы у нас уже бывали?
– Бывал, – кратко ответил Густых; он был здесь год назад, когда специальная «белодомовская» комиссия решала, выделять ли деньги на капремонт здания бюро, или эксперты еще потерпят. Решили тогда, что потерпят. Но на новое оборудование денег все-таки дали.
Они прошли маленьким коридорчиком мимо дверного проема: оттуда сильно несло формалином и запахом нежити. Свернули в соседнее помещение.
Санитар, сидевший за компьютером и, судя по звукам, игравший в «Принца», поднялся.
– Саш, открой холодильник. Владимир Александрович хочет взглянуть на нашего маньяка.
Санитар кивнул. Подошел к металлическому сооружению, напоминавшему вокзальную камеру хранения, открыл дверцу и выкатил труп.
От санитара явно попахивало спиртным.
– Холодильник у нас новый, германского производства, – сказал зачем-то Шпаков. – Благодаря вам, Владимир Александрович.
– Не мне – Максиму, – мрачно ответил Густых.
Санитар кашлянул и отошел в сторонку. Густых оглядел голый посиневший труп, изрезанный и грубо заштопанный суровыми нитками, с обезображенным лицом.
Густых стало холодно. Очень холодно. Ему даже показалось, что вместо мурашек он вдруг весь покрылся инеем. И волосы заиндевели, и окаменели конечности, и лицо превратилось в маску.
Он хотел что-то сказать, но язык не повиновался ему.
Сердце вздрогнуло и провалилось. Комната в белом кафеле, пьяный санитар в мятом халате, Шпаков, никелированные дверцы холодильника – все поплыло перед глазами, завертелось, и стало таять, исчезать.
Густых хотел ухватиться за край каталки, и неимоверным усилием воли ему удалось это сделать.
– Что с вами? – раздался издалека тревожный голос Шпакова.
Густых не ответил. Он умер.
– Это, без сомнения, он, – сказал Густых.
Он огляделся, узнавая и не узнавая комнату, где только что был. Или он и не уходил из нее?
– Кто? – спросил Шпаков.
Вопрос показался Владимиру Александровичу настолько глупым, что он едва удержался от смеха.
– А вы не понимаете?
– То есть, Лавров? – уточник Шпаков.
– Именно. Значит, никаких дополнительных исследований не потребуется. Этого, вашего, анализа ДНК.
– Однако… – заволновался Шпаков. – Все это нужно документально оформить. Опознание… понятые… Надо вызвать прокурора…
– Вот и вызывайте. Если от меня что-то потребуется еще – звоните. А труп необходимо как можно скорее закопать.
– Что вы сказали? – Шпаков не верил своим ушам.
– Закопать! – спокойно повторил Густых.
– А родственники? – вскричал Шпаков. – Конечно, это дело особое, государственной важности, но родственники-то пока ничего не знают!
– И хорошо, что не знают. Зачем им знать, что близкий человек оказался кровавым маньяком и каннибалом?
Шпаков застыл, разведя руки в стороны. Густых пристально посмотрел на него, на санитара, и быстро двинулся к выходу.
– В военный госпиталь, – сказал он водителю, садясь в «волгу». Это была пока его старая «волга»: занять губернаторскую у него не хватило духа. Хотя идея была заманчива – что значит этот драндулет по сравнению с губернаторским зверем?..
По дороге он позвонил Кавычко.
– Звонил Владимиров! – радостно доложил Кавычко. – Просил о личной встрече.
– Хорошо. Перезвони и назначай на вторую половину дня.
Кавычко замялся.
– Ничего-ничего, звони!
«Пусть теперь Владимиров проглотит хотя бы одну горькую пилюлю, – подумал Густых без особого, правда, злорадства, – не всё же мне глотать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98