Ворота скрипнули, показалось старушечье лицо в платочке. Подозрительные глаза впились в Бракина.
– А вы откуда Тарзана знаете? – скрипучим от нехорошего волнения голосом спросила она.
– Да я ж тут не первый месяц живу! – вполне искренне удивился Бракин. – И собак многих знаю, и людей. Вот вас, например. Иногда встречаю с Аленкой, когда вы в магазин идете. А раньше – когда из садика возвращались.
– А-а… – сказала баба, хотя подозрения её еще не вполне рассеялись. – Ну, то-то я вижу, лицо вроде знакомое. Квартируете тут, вроде?
– Ага. Студент. А живу у Ежовых, в Китайском переулке.
Баба пожевала губами.
– Ладно. Аленка, – марш домой! А то скоро этот, мертвый час.
– Ну ба-аба… – заканючила было Аленка, и вдруг смолкла: мимо них, по обочине, промчались пять здоровенных овчарок.
Баба посмотрела на них и сказала с неудовольствием:
– Ну вот, стреляли их, газом душили, – а они вон, как кони, носятся!
И смолкла.
Овчарки словно услышали её. Резко остановились, развернулись и подняли носы.
От людей, стоявших у ворот, доносился тот самый запах. Тот самый. Запах исходил от полноватого флегматичного человека в куртке и легкомысленной осенней шапочке с кисточкой. Овчарки заволновались, заворчали; можно было подумать, что между ними пошла грызня и они вот-вот передерутся.
Они действительно чуть не перегрызлись. Инструкции Белой были понятными и четкими: человек и две собаки. Человек в наличии имелся, собак же видно не было.
Бракин задумчиво посмотрел на них, потом каким-то странным голосом сказал:
– Ну-ка, ребятишки, бабушки и дедушки, давайте-ка быстренько в дом.
– А? – поразилась баба, подумав, что ослышалась.
– Идите в дом, говорю! – зашипел Бракин. – И быстро! Запритесь, никого не пускайте. К вам, кстати, никто в эти дни подозрительный не заходил?
– Заходил, – быстро ответила почуявшая опасность баба. – Милиционер какой-то странный. Помощник участкового. Что попало плел, про Тарзана спрашивал.
– Это не помощник участкового. – Бракин начал подталкивать всех к воротам. – Быстрей, делайте, как я говорю. Объясняться потом будем… На замок! И никаких помощников не пускайте, – никого! Я вернусь, в окно снежок брошу.
Баба торопливо завела детей во двор, – и вовремя: пятеро овчарок, кажется, договорившись, разделились: трое понеслись дальше, а двое повернули к дому Аленки.
Звонко звякнула задвижка за металлической дверью ворот. Потом хлопнула дверь и скрежетнул замок.
Бракин повернулся. И чуть не упал в снег: овчарки неслись прямо на него, оскалив пасти. И казалось, что глаза их светятся в надвинувшихся сумерках.
В этот последний момент Бракин отчетливо понял, что спасти его может только чудо.
Бактин. Городское кладбище
Густых дождался окончания церемонии. Когда толпа цыган стала расходиться, набиваясь в дорогие машины, он выглянул из-за сосен, проследил, куда села Дева.
Когда шум и гам смолкли и машины разъехались, Густых пошел в глубину кладбища. Вернулся он по главной освещенной аллее, с таким видом, будто только что посетил дорогую ему могилу.
Вышел за ворота, сел в машину.
– Ну, а теперь жми! – приказал он шоферу. – Видел, по какой дороге поехала цыганская кавалькада?
– Видел. В сторону Ивановского.
– Вот и догоняй давай.
И надолго замолчал.
Кавалькаду они догнали довольно быстро, и дальше неторопливо плелись в фарватере. Цыганские машины время от времени дружно сигналили, но патрули на поворотах только молча смотрели им вслед.
Уже совсем стемнело, когда добрались до пригородного села, прозванного горожанами Цыганским: треть домов здесь принадлежала цыганам, еще треть – мигрантам из Средней Азии и Кавказа, – все они жили тесными замкнутыми общинами, занимаясь полулегальным и совсем не легальным бизнесом.
Густых велел водителю остановиться на бензозаправке, расположившейся на окраине села. Заправка не работала, только два охранника дремали в стеклянной клетушке. Один из них привстал, увидев машину с «белодомовскими» номерами, но махнул рукой.
Густых не велел включать в салоне свет. «Волга» стояла темная, в самом дальнем углу площадки.
– Подожди здесь, – сказал Густых.
– Ну, уж нет, Владимир Александрович! – сердито сказал водитель. – Вы и так по кладбищу без охраны ходили, а здесь вообще сплошной криминал…
– Тогда езжай домой.
– Да вы что?..
Густых не ответил, вылез, захлопнул дверцу.
И исчез в темноте.
Черемошники
Бракин окаменел. И ему казалось, что собаки мчатся слишком медленно, – он успел подумать о нескольких вариантах, но ни один не показался ему надежным.
Внезапно весь переулок насквозь пробил ослепительный свет: со стороны автобусного кольца, подскакивая на ухабах, несся милицейский патрульный «жигуленок».
Ослепленные псы налетели друг на друга, зарылись носами в снег и перекувырнулись. В ту же секунду Бракин, крикнув изо всех сил:
– Не стрелять!! – в один чудовищный прыжок оказался на крыше довольно высокого металлического гаража, стоявшего между домами.
Один из псов – тот, что споткнулся первым, – учуял Бракина и прыгнул следом за ним. Но едва оскаленная морда оказалась на уровне крыши, Бракин изо всех сил ударил пса по морде валявшимся на крыше горбылем. Пес исчез.
«Жигуль» остановился в десятке метров от гаража, из машины выскочили двое автоматчиков. Два пса, заметив новых врагов, бросились на них. Они почти успели. Но короткие автоматные очереди срезали их. Один рухнул на снег, не долетев лишь шага до милиционера, второй сумел дотянуться до рукава патрульного, и с трудом разжал челюсти; обмяк, и скользнул вниз, разбросав лапы.
После криков, хриплого лая и автоматной стрельбы стало тихо-тихо.
Бракин, не чувствуя ни рук, ни ног, ничего не слыша от стрельбы и грохота собственного сердца, не выпуская горбыль из рук, глянул вниз: третий пес исчез.
И услышал вскрик милиционера. Медленно, как в страшном сне, с убитых псов сползали шкуры, а из-под шкур появлялись, вытягиваясь, голые человеческие тела.
Милиционеры попятились, потеряв дар речи.
Перед ними на белой дороге, ярко освещенные фарами, лежали, скорчившись, два окровавленных мужских трупа.
Ежиха вернулась с веранды, откуда смотрела на улицу, стараясь определить, где стреляют. Определила: далеко.
Сказала деду:
– Наш-то чокнутый ишо псин привел. Да вроде здоровенных – следы остались на дворе. Ровно медвежьи.
Дед прокашлялся и завопил:
– Ты топор со двора принесла?
– А как же, – спокойно ответила Ежиха. – Топор тут, у порога. А только, говорю, таких псин топором не больно-то напугашь.
Дед промолчал.
– Говорю, может, пора нам гнать квартиранта-то? Слышишь? Разведет тут зверинец, – уже на двор страшно выйти.
Дед подумал и пропищал:
– Пора – так пора!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
– А вы откуда Тарзана знаете? – скрипучим от нехорошего волнения голосом спросила она.
– Да я ж тут не первый месяц живу! – вполне искренне удивился Бракин. – И собак многих знаю, и людей. Вот вас, например. Иногда встречаю с Аленкой, когда вы в магазин идете. А раньше – когда из садика возвращались.
– А-а… – сказала баба, хотя подозрения её еще не вполне рассеялись. – Ну, то-то я вижу, лицо вроде знакомое. Квартируете тут, вроде?
– Ага. Студент. А живу у Ежовых, в Китайском переулке.
Баба пожевала губами.
– Ладно. Аленка, – марш домой! А то скоро этот, мертвый час.
– Ну ба-аба… – заканючила было Аленка, и вдруг смолкла: мимо них, по обочине, промчались пять здоровенных овчарок.
Баба посмотрела на них и сказала с неудовольствием:
– Ну вот, стреляли их, газом душили, – а они вон, как кони, носятся!
И смолкла.
Овчарки словно услышали её. Резко остановились, развернулись и подняли носы.
От людей, стоявших у ворот, доносился тот самый запах. Тот самый. Запах исходил от полноватого флегматичного человека в куртке и легкомысленной осенней шапочке с кисточкой. Овчарки заволновались, заворчали; можно было подумать, что между ними пошла грызня и они вот-вот передерутся.
Они действительно чуть не перегрызлись. Инструкции Белой были понятными и четкими: человек и две собаки. Человек в наличии имелся, собак же видно не было.
Бракин задумчиво посмотрел на них, потом каким-то странным голосом сказал:
– Ну-ка, ребятишки, бабушки и дедушки, давайте-ка быстренько в дом.
– А? – поразилась баба, подумав, что ослышалась.
– Идите в дом, говорю! – зашипел Бракин. – И быстро! Запритесь, никого не пускайте. К вам, кстати, никто в эти дни подозрительный не заходил?
– Заходил, – быстро ответила почуявшая опасность баба. – Милиционер какой-то странный. Помощник участкового. Что попало плел, про Тарзана спрашивал.
– Это не помощник участкового. – Бракин начал подталкивать всех к воротам. – Быстрей, делайте, как я говорю. Объясняться потом будем… На замок! И никаких помощников не пускайте, – никого! Я вернусь, в окно снежок брошу.
Баба торопливо завела детей во двор, – и вовремя: пятеро овчарок, кажется, договорившись, разделились: трое понеслись дальше, а двое повернули к дому Аленки.
Звонко звякнула задвижка за металлической дверью ворот. Потом хлопнула дверь и скрежетнул замок.
Бракин повернулся. И чуть не упал в снег: овчарки неслись прямо на него, оскалив пасти. И казалось, что глаза их светятся в надвинувшихся сумерках.
В этот последний момент Бракин отчетливо понял, что спасти его может только чудо.
Бактин. Городское кладбище
Густых дождался окончания церемонии. Когда толпа цыган стала расходиться, набиваясь в дорогие машины, он выглянул из-за сосен, проследил, куда села Дева.
Когда шум и гам смолкли и машины разъехались, Густых пошел в глубину кладбища. Вернулся он по главной освещенной аллее, с таким видом, будто только что посетил дорогую ему могилу.
Вышел за ворота, сел в машину.
– Ну, а теперь жми! – приказал он шоферу. – Видел, по какой дороге поехала цыганская кавалькада?
– Видел. В сторону Ивановского.
– Вот и догоняй давай.
И надолго замолчал.
Кавалькаду они догнали довольно быстро, и дальше неторопливо плелись в фарватере. Цыганские машины время от времени дружно сигналили, но патрули на поворотах только молча смотрели им вслед.
Уже совсем стемнело, когда добрались до пригородного села, прозванного горожанами Цыганским: треть домов здесь принадлежала цыганам, еще треть – мигрантам из Средней Азии и Кавказа, – все они жили тесными замкнутыми общинами, занимаясь полулегальным и совсем не легальным бизнесом.
Густых велел водителю остановиться на бензозаправке, расположившейся на окраине села. Заправка не работала, только два охранника дремали в стеклянной клетушке. Один из них привстал, увидев машину с «белодомовскими» номерами, но махнул рукой.
Густых не велел включать в салоне свет. «Волга» стояла темная, в самом дальнем углу площадки.
– Подожди здесь, – сказал Густых.
– Ну, уж нет, Владимир Александрович! – сердито сказал водитель. – Вы и так по кладбищу без охраны ходили, а здесь вообще сплошной криминал…
– Тогда езжай домой.
– Да вы что?..
Густых не ответил, вылез, захлопнул дверцу.
И исчез в темноте.
Черемошники
Бракин окаменел. И ему казалось, что собаки мчатся слишком медленно, – он успел подумать о нескольких вариантах, но ни один не показался ему надежным.
Внезапно весь переулок насквозь пробил ослепительный свет: со стороны автобусного кольца, подскакивая на ухабах, несся милицейский патрульный «жигуленок».
Ослепленные псы налетели друг на друга, зарылись носами в снег и перекувырнулись. В ту же секунду Бракин, крикнув изо всех сил:
– Не стрелять!! – в один чудовищный прыжок оказался на крыше довольно высокого металлического гаража, стоявшего между домами.
Один из псов – тот, что споткнулся первым, – учуял Бракина и прыгнул следом за ним. Но едва оскаленная морда оказалась на уровне крыши, Бракин изо всех сил ударил пса по морде валявшимся на крыше горбылем. Пес исчез.
«Жигуль» остановился в десятке метров от гаража, из машины выскочили двое автоматчиков. Два пса, заметив новых врагов, бросились на них. Они почти успели. Но короткие автоматные очереди срезали их. Один рухнул на снег, не долетев лишь шага до милиционера, второй сумел дотянуться до рукава патрульного, и с трудом разжал челюсти; обмяк, и скользнул вниз, разбросав лапы.
После криков, хриплого лая и автоматной стрельбы стало тихо-тихо.
Бракин, не чувствуя ни рук, ни ног, ничего не слыша от стрельбы и грохота собственного сердца, не выпуская горбыль из рук, глянул вниз: третий пес исчез.
И услышал вскрик милиционера. Медленно, как в страшном сне, с убитых псов сползали шкуры, а из-под шкур появлялись, вытягиваясь, голые человеческие тела.
Милиционеры попятились, потеряв дар речи.
Перед ними на белой дороге, ярко освещенные фарами, лежали, скорчившись, два окровавленных мужских трупа.
Ежиха вернулась с веранды, откуда смотрела на улицу, стараясь определить, где стреляют. Определила: далеко.
Сказала деду:
– Наш-то чокнутый ишо псин привел. Да вроде здоровенных – следы остались на дворе. Ровно медвежьи.
Дед прокашлялся и завопил:
– Ты топор со двора принесла?
– А как же, – спокойно ответила Ежиха. – Топор тут, у порога. А только, говорю, таких псин топором не больно-то напугашь.
Дед промолчал.
– Говорю, может, пора нам гнать квартиранта-то? Слышишь? Разведет тут зверинец, – уже на двор страшно выйти.
Дед подумал и пропищал:
– Пора – так пора!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98