Волна ударила в борт, судно накренилось.
— Лейтенант Невельской! — торжественно, словно такое приказание не отдается помногу раз ежедневно, говорит рыцарь-капитан. — Поднять подвахтенных!..
И вот затопали намокшие сапоги вахтенных, соскакивают с коек и бегут наверх подвахтенные.
— Ваше высочество! — вытягиваясь, обращается Невельской к мальчику. Тот отдает трубу рыцарю-адмиралу и вытягивает руки по швам.
— Пошел все наверх! — приказывает лейтенант. И мальчик с удовольствием, как в забавной игре, кидается во мглу, подчиняясь этому грубому окрику.
Он подбегает к грот-мачте. Сюда же подходит лейтенант — он как дрессировщик, у которого в руке кнут. Он смотрит жестко и требовательно. Матрос, один из многих, такой же, как все на этом корабле, куда отобраны из всего флота самые лучшие и сильные, быстро привязывает конец от своего пояса к поясу великого князя.
— Пшел рифить грот! — приказывает лейтенант.
И матрос с мальчиком быстро, как кошки, бегут вверх, к серым тучам. Стоя на канате, навалясь животом на рею, с подспинником мальчик работает наверху.
Холодные взоры рыцарей стали теплей и человечней. Они тоже устремлены на грот-мачту, как и взоры лейтенанта и боцмана. А люди там, как и на фок-мачте и на бизани, разбежались, работают, теперь их видно всех, всех, кто не закрыт парусами.
А море начинает сердиться. Слышится временами глухой грохот.
...А иногда бывало, что его высочество закапризничает: «У меня болит голова, Геннадий Иванович, я не пойду сегодня на вахту! Да, да... пожалуйста... пришлите мне доктора... Я уже говорил Федору Петровичу на занятиях, что мне с утра нездоровится...»
И его высочеству разрешали оставаться в каюте, когда на судне начиналась беготня. Приходил холодный рыцарь-доктор. Мальчик показывал язык... А уходил доктор, и он метался по каюте, ему хотелось читать, но нечего читать, все книги надоели... Писать дневник? Его дневник контролируется учителем. И мальчик кидался лицом в подушку. Геннадий Иванович сменялся с вахты, приходил.
— Войдите! — отвечал на стук Константин. Он всех знал по стуку.
— У меня нет детства! У меня нет детства! Господи! За что это? — истерически кричал мальчик. Потом успокаивался. Лейтенант, как нянька, начинал ему рассказывать разные морские истории.
Но мальчик креп, мужал. Его приучали к морю, обучали и развлекали, как только возможно. И воспитывали волю, характер. Так желал государь.
Одно из плаваний закончилось в Архангельске. Судно встало на зиму в затон, а Федор Петрович Литке поехал с Константином в Петербург санным путем.
В следующую навигацию, в 1845 году, на другом судне, но с теми же учителями, наставниками и с бессменным вахтенным начальником Константин шел по Балтийскому морю. И он все еще не мог забыть, как в одной из деревень зимой пришел к нему оборванный мальчик-крепостной его же возраста, такой же высокий, светловолосый, но с глубоко запавшими, полными тоски глазами. Помещик запорол его отца и постоянно приказывал избивать мальчика. Он знал, что барин хочет извести его, всю семью. Мальчик просил спасти его.
Константин вспыхнул: проступил характер, пылкий, властный.
— Я возьму этого мальчика с собой! Он будет мой! — заявил он наставнику.
Рыцарь-адмирал ответил твердо, что это невозможно. Существует право помещика. Отец крепостного — преступник. Он совершил преступление против помещика. За это наказан. Мальчик — собственность помещика. Государство охраняет право помещика. Его высочество не должен ради чувства жалости нарушать закон.
...Константин разрыдался и долго не мог забыть этого... Даже летом следующей навигации рассказывал своему лейтенанту.
Однажды опять шли в Зунде и в кают-компании говорили о том, что мы закрыты в Балтийском море, что англичане получили теперь у датчан права держать свой флот в их гаванях. Это угроза нам...
— Что же делать? — спрашивал Константин, который всегда желал, чтобы скорей все закончилось благополучно или подсказано было верное решение.
И вот тут моряки разговорились, каждый советовал свое. Адмирал Литке, капитан Лутковский, офицеры. Помянули о том, что наше будущее — на Тихом океане. Все перебивали друг друга. Константин слушал и восклицал: «Как это интересно!» И задавал вопросы.
Горели свечи. Опять серый вечер, серые тучи и серые волны на сером море, и наступила ненастная ночь с дождем, и шли там, где замок датского короля, где шведский и датский берега сблизились, и все говорили, что в Зунде стоят английские военные корабли, и что Зунд простреливается их пушками, и что нам нужны океаны, мы большая страна... Литке плавал на Тихом океане, бывал на Камчатке. И он рассказывал о Тихом океане в этот вечер...
Лейтенант Невельской ерзал на стуле, прихлебывал чай и опять ерзал, видно, сам кипел как самовар.
Его высочество устал и ушел спать. Вскоре Невельской исчез. Адмирал, капитан и офицеры задержались.
Серая небрежная погода давала возможность немного отдохнуть, пить горячий чай, сидеть при свете свечей в уютной кают-компании.
У крытого трапа, ведущего в матросскую жилую палубу, у орудия, за гальюном, под ветром, наклонив друг к другу лица, разговаривали Невельской и Константин.
— Все, все, о чем толкует наш достопочтенный Федор Петрович: наша прекрасная, расчудесная Камчатка с гаванями, которые европейцам и во сне не снились, и все чудеса Тихого океана, до которых нам рукой подать от наших тихоокеанских берегов, и сама Аляска, и сами плавания по Великому океану, все пока закрыто для нас!
— Зундом? — спрашивал Константин.
— Глупостью, ваше высочество! Глупостью приказных бюрократов! Современные приказные бюрократы оправдывают московских приказных бюрократов семнадцатого века и говорят, что тогда еще не настало время нам владеть Амуром. И что мы, мол, не могли защитить Амура и это, мол, историей объяснимо. Им и теперь дела мало, что Амур — путь к океану. Тихоокеанские гавани — чудо... И враг нам не англичане, а московские и петербургские бюрократы, обжоры, ненасытные сластолюбцы...
Про Тихий океан все больше писали. Литке и капитан, у которых обучался Константин, как и Геннадий Иванович, постоянно говорили о нем. И так интересно сообщали про разные страны на том океане заграничные газеты...
«Чем же мы хуже?» — думал Константин.
— Сегодня поразительный день!
— Надо спать, ваше высочество, — наконец говорит Невельской.
— Не хочется вставать на собачью вахту... Но я привык? Правда?
— Да, ваше высочество...
Константин еще не уходит.
— Геннадий Иванович!
— Что, ваше высочество?
— Я вас прошу... Очень... Вы не откажете?
— В чем, ваше высочество?
— Дайте честное слово...
— Зачем же... Я и так...
— Геннадий Иванович, дайте затянуться... Из вашей трубки... Вы постойте тут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
— Лейтенант Невельской! — торжественно, словно такое приказание не отдается помногу раз ежедневно, говорит рыцарь-капитан. — Поднять подвахтенных!..
И вот затопали намокшие сапоги вахтенных, соскакивают с коек и бегут наверх подвахтенные.
— Ваше высочество! — вытягиваясь, обращается Невельской к мальчику. Тот отдает трубу рыцарю-адмиралу и вытягивает руки по швам.
— Пошел все наверх! — приказывает лейтенант. И мальчик с удовольствием, как в забавной игре, кидается во мглу, подчиняясь этому грубому окрику.
Он подбегает к грот-мачте. Сюда же подходит лейтенант — он как дрессировщик, у которого в руке кнут. Он смотрит жестко и требовательно. Матрос, один из многих, такой же, как все на этом корабле, куда отобраны из всего флота самые лучшие и сильные, быстро привязывает конец от своего пояса к поясу великого князя.
— Пшел рифить грот! — приказывает лейтенант.
И матрос с мальчиком быстро, как кошки, бегут вверх, к серым тучам. Стоя на канате, навалясь животом на рею, с подспинником мальчик работает наверху.
Холодные взоры рыцарей стали теплей и человечней. Они тоже устремлены на грот-мачту, как и взоры лейтенанта и боцмана. А люди там, как и на фок-мачте и на бизани, разбежались, работают, теперь их видно всех, всех, кто не закрыт парусами.
А море начинает сердиться. Слышится временами глухой грохот.
...А иногда бывало, что его высочество закапризничает: «У меня болит голова, Геннадий Иванович, я не пойду сегодня на вахту! Да, да... пожалуйста... пришлите мне доктора... Я уже говорил Федору Петровичу на занятиях, что мне с утра нездоровится...»
И его высочеству разрешали оставаться в каюте, когда на судне начиналась беготня. Приходил холодный рыцарь-доктор. Мальчик показывал язык... А уходил доктор, и он метался по каюте, ему хотелось читать, но нечего читать, все книги надоели... Писать дневник? Его дневник контролируется учителем. И мальчик кидался лицом в подушку. Геннадий Иванович сменялся с вахты, приходил.
— Войдите! — отвечал на стук Константин. Он всех знал по стуку.
— У меня нет детства! У меня нет детства! Господи! За что это? — истерически кричал мальчик. Потом успокаивался. Лейтенант, как нянька, начинал ему рассказывать разные морские истории.
Но мальчик креп, мужал. Его приучали к морю, обучали и развлекали, как только возможно. И воспитывали волю, характер. Так желал государь.
Одно из плаваний закончилось в Архангельске. Судно встало на зиму в затон, а Федор Петрович Литке поехал с Константином в Петербург санным путем.
В следующую навигацию, в 1845 году, на другом судне, но с теми же учителями, наставниками и с бессменным вахтенным начальником Константин шел по Балтийскому морю. И он все еще не мог забыть, как в одной из деревень зимой пришел к нему оборванный мальчик-крепостной его же возраста, такой же высокий, светловолосый, но с глубоко запавшими, полными тоски глазами. Помещик запорол его отца и постоянно приказывал избивать мальчика. Он знал, что барин хочет извести его, всю семью. Мальчик просил спасти его.
Константин вспыхнул: проступил характер, пылкий, властный.
— Я возьму этого мальчика с собой! Он будет мой! — заявил он наставнику.
Рыцарь-адмирал ответил твердо, что это невозможно. Существует право помещика. Отец крепостного — преступник. Он совершил преступление против помещика. За это наказан. Мальчик — собственность помещика. Государство охраняет право помещика. Его высочество не должен ради чувства жалости нарушать закон.
...Константин разрыдался и долго не мог забыть этого... Даже летом следующей навигации рассказывал своему лейтенанту.
Однажды опять шли в Зунде и в кают-компании говорили о том, что мы закрыты в Балтийском море, что англичане получили теперь у датчан права держать свой флот в их гаванях. Это угроза нам...
— Что же делать? — спрашивал Константин, который всегда желал, чтобы скорей все закончилось благополучно или подсказано было верное решение.
И вот тут моряки разговорились, каждый советовал свое. Адмирал Литке, капитан Лутковский, офицеры. Помянули о том, что наше будущее — на Тихом океане. Все перебивали друг друга. Константин слушал и восклицал: «Как это интересно!» И задавал вопросы.
Горели свечи. Опять серый вечер, серые тучи и серые волны на сером море, и наступила ненастная ночь с дождем, и шли там, где замок датского короля, где шведский и датский берега сблизились, и все говорили, что в Зунде стоят английские военные корабли, и что Зунд простреливается их пушками, и что нам нужны океаны, мы большая страна... Литке плавал на Тихом океане, бывал на Камчатке. И он рассказывал о Тихом океане в этот вечер...
Лейтенант Невельской ерзал на стуле, прихлебывал чай и опять ерзал, видно, сам кипел как самовар.
Его высочество устал и ушел спать. Вскоре Невельской исчез. Адмирал, капитан и офицеры задержались.
Серая небрежная погода давала возможность немного отдохнуть, пить горячий чай, сидеть при свете свечей в уютной кают-компании.
У крытого трапа, ведущего в матросскую жилую палубу, у орудия, за гальюном, под ветром, наклонив друг к другу лица, разговаривали Невельской и Константин.
— Все, все, о чем толкует наш достопочтенный Федор Петрович: наша прекрасная, расчудесная Камчатка с гаванями, которые европейцам и во сне не снились, и все чудеса Тихого океана, до которых нам рукой подать от наших тихоокеанских берегов, и сама Аляска, и сами плавания по Великому океану, все пока закрыто для нас!
— Зундом? — спрашивал Константин.
— Глупостью, ваше высочество! Глупостью приказных бюрократов! Современные приказные бюрократы оправдывают московских приказных бюрократов семнадцатого века и говорят, что тогда еще не настало время нам владеть Амуром. И что мы, мол, не могли защитить Амура и это, мол, историей объяснимо. Им и теперь дела мало, что Амур — путь к океану. Тихоокеанские гавани — чудо... И враг нам не англичане, а московские и петербургские бюрократы, обжоры, ненасытные сластолюбцы...
Про Тихий океан все больше писали. Литке и капитан, у которых обучался Константин, как и Геннадий Иванович, постоянно говорили о нем. И так интересно сообщали про разные страны на том океане заграничные газеты...
«Чем же мы хуже?» — думал Константин.
— Сегодня поразительный день!
— Надо спать, ваше высочество, — наконец говорит Невельской.
— Не хочется вставать на собачью вахту... Но я привык? Правда?
— Да, ваше высочество...
Константин еще не уходит.
— Геннадий Иванович!
— Что, ваше высочество?
— Я вас прошу... Очень... Вы не откажете?
— В чем, ваше высочество?
— Дайте честное слово...
— Зачем же... Я и так...
— Геннадий Иванович, дайте затянуться... Из вашей трубки... Вы постойте тут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115