Хотя временами господин Остен очень самодоволен и этим много проигрывает в глазах Екатерины Николаевны. Муж называет его негодяем и нахалом и не может простить ему выдумку про поиски Франклина...
Вскоре супруги Остен простились с губернатором и его женой и выехали в Петербург.
Муравьев приказал взять англичанина под негласный надзор и послал подробный доклад о его поездке министру внутренних дел Перовскому.
«Признаюсь Вам, — писал он, — что в Петербурге влиятельные лица, которые желали бы проникновения Остена на Амур, могут быть в большой претензии, что я насилием отвлек его от этого предприятия».
А господин Риши, предприниматель и коммерсант, уже не раз побывал за это время у губернатора и представил ему полную картину пребывания Остена в Иркутске, рассказал, о чем старается узнавать Хилль.

* * *
Дом Кандинских в Кяхте оцепили солдаты. Старика Ивана вывели на цепи, как зверя. Пугая людей, дико сверкнул он раскосыми глазами. Его повезли в город. Долго в степи виднелась простая телега с одинокой фигурой. Вокруг шли конвоиры с ружьями. Ехали казаки.
Тихо сидел Иван и ехал тихо, так тихо впервые в жизни.
Огромная толпа торговцев, мещан, крестьян и бурят собралась в городе у дома-крепости забайкальских богачей.
— Наездился!
— Че натворил! Оказывается, фальшивые деньги делал! — говорили в народе.
— Так ему и надо! Пошто людей обманывал!
— Англичанам продался! Монету сам лил! Бумажки делал! Власть превозмог!
Глава двадцать пятая
ТАТАРИН И ЛИБЕРАЛ
В белом кителе и белой фуражке губернатор скакал на перекладных в староверскую деревню.
Крестьяне там волновались, не хотели давать рекрутов и платить налоги.
Никакие увещевания и угрозы местного начальства не помогали. Узнав о том, что крестьяне пытались обезоружить посланных к ним казаков и что офицер, командовавший экспедицией, поручения не смог выполнить, Муравьев выехал сам.
— Я им покажу, мерзавцам!
Впереди губернаторской коляски скакали казаки и полицейские.
Плоские азиатские пейзажи, низкие хребты, тянувшиеся по горизонту голубыми полосами, обширные горные долины — все было уже знакомо.
Вскоре в степи показались строения.
Экипаж въехал в деревню. Ударили в набат. Большая толпа крестьян собралась на площади.
Их предки были сосланы в Сибирь за участие в Пугачевском восстании. Муравьев чувствовал, что дух мятежа эти люди пронесли сквозь долгие годы и что сговориться с ними будет трудно. Крестьяне, увидев самого губернатора, несколько замешкались. Но вожаки призывали народ не поддаваться.
Вперед вышел мужик чуть выше среднего роста, в сермяге, с большой, но мягкой, волнистой бородой на твердом, словно каменном, лице. Нос тонкий и короткий, глаза с холодным огнем.
Как генерал и царский слуга, Муравьев знал службу. Тут был не салон, где собирались либералы и где можно поругать правительство и порассуждать на разные темы.
Муравьев в своем кругу любил сам полиберальничать, но здесь каждое слово возбуждало народ к действию против власти.
— Молчать! — оборвал Муравьев мужика.
В тот же миг и сам он и все присутствующие почувствовали, что в ход двинулась какая-то тяжелая, страшная сила, которая может все раздавить и все перетереть в порошок от которой все идет — и солдатчина, и каторга и тюрьмы, и «зеленая улица», и сбор налогов, и взятки.
— Казни! — вытягивая руки, сказал крестьянин. — Все равно моя правда.
— Взять зачинщиков! — Муравьев сам схватил крестьянина за ворот. — Негодяй! — тряхнул он его с силой и замахнулся.
Троих мужиков взяли под стражу и связали.
Муравьев впал в бешенство. Он вызвал команду солдат. Зачинщику-крестьянину приказано было тут же дать тысячу палок. Его забили насмерть.
После порки Муравьев объявил крестьянам, что они тоже слуги царя. Он пообещал им помощь, послабление, снижение поборов и уменьшение числа рекрутов, хотя и знал, что не исполнит эти обещания. Но надо было успокоить деревню, показать, что с начальством всегда можно сговориться, и этим возбудить ненависть к зачинщикам мятежа.
На другой день Муравьев выехал. Перегоняя телегу с двумя оставшимися в живых арестованными, он, глядя на них, подумал, что с таким же суровым, каменным выражением лица и все с теми же горящими взорами пройдут они через тюрьму и цепи.
Муравьев знал, что его обещания, данные народу перед отъездом, будут помниться долго, тем более что мелкое начальство скоро начнет притеснять мужиков по-прежнему. Он вообще не скупился на обещания. Бурятским депутациям, приезжавшим к нему весной в Иркутск, он также обещал уничтожить произвол купцов и чиновников. Но сам понимал, что все это сделать невозможно. Бурят он обнадеживал, чтобы знали, какой у них справедливый губернатор. Муравьев надеялся, что в народе будут его бояться и хвалить за справедливость, а во всех бедах, которые посыплются вновь, обвинят мелких чиновников, но он знал, что и винить в беззаконии будут их, а не его.
Тарантас покачивало. По небу тянулись тучи, похожие на плоские сибирские хребты...
Муравьев задремал. Ему представилась буря на море. Ветер рвет паруса. Держась за какую-то снасть, вперед, в даль моря, всматривается твердое, словно каменное, лицо с прямым коротким носом и с мягкой бородой... Это было лицо крестьянина, которого вчера забили насмерть. И сквозь сон Муравьев подумал, какие бы славные мореходы вышли из этих мужиков.
Очнувшись, он услыхал разговор. Спутники его вспоминали вчерашнюю сходку.
— А вот мы секли деревню под Иркутском. Нарезали прутьев. Э-эх, врезали!
Все приглушенно засмеялись.
— Тихо, братцы, — сказал полицейский, — а то услышит — даст нам пуху!
За откинутым кожаным верхом кареты звонче застучали подковы всадников. Началась каменистая дорога.
Возвратившись в Иркутск, Муравьев получил кучу писем.
— С каждой почтой неприятности, — сказал он жене, выходя к обеду. — Донос на меня за покровительство Трубецким и Волконским и целое возмущение по поводу моего стремления на Амур. Чернышев недоволен, что я устроил демонстративные маневры в Забайкалье. Утверждают, будто бы маймаченские купцы уже жаловались на меня в Кяхте, что веду себя не по-добрососедски. Вижу, чья выдумка. Как это так — весной были маневры, чайный торг еще не начинался, а уж в Петербурге все узнали, будто бы от китайцев. Эти «китайцы» живут не иначе как в Иркутске. Или в Омске сосед мой, генерал-губернатор Горчаков, в китайцы записался. Чернышев и слышать не хочет теперь о присоединении Амура. Боится, будто бы Сибирь станет независимой революционной республикой и отложится. Скажу тебе откровенно: под благовидными предлогами Нессельроде все время играет на руку англичанам. Хитрая политика ведется. В Петербурге говорят, что, мол, Сибирь отложится, если устья Амура открыть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115