Он сидел здесь так часто, как требовал того его долг по отношению к Богу и к людям. Здесь он всегда ощущал сильные путы традиций, тяжесть ноши, которая зовется правами, привилегиями, ответственностью за то, что ты хозяин. Поколение за поколением здесь сидели многие, кто нес эту же ношу до него, и отправление мессы всегда считалось главным долгом хозяина. Раньше ему и в голову не приходило, что из-за религии могут возникнуть проблемы.
Ральф понимал, что вера никогда не имела для него слишком большого значения. Он знал, что у женщин и прислуги Морлэнда эта слепая вера есть, видел, как преображаются их лица, наблюдал их экстаз и покой. Для него же это являлось традицией, он не чувствовал себя причастным к таинству. Вера была скорее привычкой, он делал то, что считал наилучшим, и верил в то, что Создатель то же самое сделает для него. Так за что его наказывать? Он сделал то, что считал наилучшим для Морлэнда, для своих детей, для жены... А она все равно отвернулась от него. Бог-то поймет, что он сделал, но она, она не понимала и смотрела на него глазами, горящими от ярости, глазами, которые при свете дня видели древнюю темноту таинства. С внезапным озарением он подумал, что это напоминает веру простого народа в сказки: однажды закатится солнце, вокруг останется только темнота, они утратят здравый смысл и вернутся к своим идолам, будут отправлять древние обряды, советоваться с колдуньями, поклоняться языческим божкам и страшным демонам.
Ральф вспомнил своего деда Эдмунда, во время гражданской войны отказавшегося сражаться за короля, чтобы сохранить Морлэнд в целости и сохранности. Слуги рассказывали историю о том, что статуя Пресвятой Девы, которая была старше самого дома, плакала настоящими слезами, когда Эдмунд открыл ворота противникам короля. Самые старые клялись, что видели это сами. Но что такого ужасного сделал Эдмунд, и что ужасного сделал он, Ральф? Если бы Эдмунд сопротивлялся, то Морлэнд стерли бы с лица земли, многих ранили, возможно, убили, семья распалась бы, и, может быть, навсегда. А если бы Ральф не принял клятву, он сделался бы ослушником закона. Он беспрерывно искал ответ на вопросы, не имеющие ответа. Он вспомнил свою первую жену Мэри, ее безрадостную жизнь. Чем же он был виноват в ее несчастьях? Только тем, что женился на ней? Но мог ли он тогда думать, что поступает неправильно?
Отец Сент-Мор ничем ему не помог. Когда Ральф попытался рассказать, что с ним происходит, – сбивчиво, бессвязно, поскольку никогда не умел говорить красиво и сам не вполне понимал себя, – священник только произнес:
– Человек всегда должен поступать как надо. Больше он ничего не может сделать.
Ральф злобно подумал, что Сент-Мор – священник Аннунсиаты и ей наверняка ответил бы.
Легкий звук заставил его повернуть голову, и он с удивлением заметил, что дверь открывается. Аннунсиата... Сначала Ральф подумал, что жена ищет его, но быстро понял свою ошибку, потому что она, не глядя но сторонам, устремилась в женскую половину часовни. Она не заметила мужа, – он притаился в тени, желая знать, что будет дальше. Аннунсиата взяла с собой ночник из спальни, слабое пламя освещало ее белое лицо и отбрасывало фантастические тени на стены и потолок часовни.
Она подошла к алтарю, зажгла две свечи, опустилась на колени перед статуей Девы, молитвенно сложила руки и обратила взор на лик Благословенной Матери. Ральф смотрел на жену, болезненно ощущая ее красоту. Рукава белой ночной рубахи нежно струились по рукам, темные густые волосы были откинуты назад, открывая линии четкого профиля, выделявшегося на фоне темноты, темные глаза светились, губы беззвучно двигались в молитве. О чем она думает? Что просит? Лицо Аннунсиаты было освещено внутренним огнем, но он и представить не мог, какие чувства владеют ею. Может быть, она все-таки спустилась вниз поискать его, скучает по нему, жалеет о своей холодности? Наблюдая за женой, Ральф заметил сияющие алмазы слез на ее лице – одна из них проложила извилистую дорожку к углу рта. Она поймала ее непроизвольным движением языка, и Ральфу очень захотелось, чтобы жена оказалась в его объятиях, принесла свои слезы ему, чтобы он мог осушить их своими поцелуями, крепко прижать ее к себе и успокоить, как бывало уже не раз. Всю свою жизнь он заботился об этой женщине, защищал ее, и сейчас не смог вынести ее слез. Ральф тихонько встал и направился к жене. Аннунсиата перекрестилась, поднялась с колен и заметила его.
Они долго смотрели друг на друга, пока он подбирал слова, чтобы пробиться к ней, и ее гордое красивое лицо замыкалось все больше и больше.
– Я не мог уснуть, поэтому... – начал он.
Ральф позволил фразе умереть, мягким жестом обведя часовню. Жена безразлично смотрела на него.
– Ты плакала? – спросил он, все еще надеясь, что она упадет ему на грудь и он погладит ее по голове. Но Аннунсиата промолчала, и тогда, в полном отчаянии, он выпалил:
– Думаю, в скором времени мне опять придется ехать в Нортумберленд. Там накопилось много дел.
Он хотел попросить ее поехать вместе с ним. Он хотел, чтобы она заговорила. Но, казалось, от этих слов жена отдалилась от него еще больше. Какие теперь могут быть просьбы?
– Ехать надо скоро, может быть, завтра, – выпалил он, надеясь, что от неожиданности жена скажет хоть что-нибудь.
– Может быть, завтра... – эхом отозвалась она. Ральф молча смотрел, как она уходит. Почему она плакала? Но он знал, несмотря на холод отчуждения, что эти слезы не по нему. Утром он отдал все распоряжения и на неделю уехал на север.
За первые два дня пребывания в Блайндберде он увидел достаточно, чтобы убедиться в правильности своего решения о женитьбе Криспиана и Сабины. Он согласился с тем, что венчание должно произойти немедленно. Сабина была диковатой, непохожей на леди, но у нее никогда не было больших запросов. Она лишь мечтала жить в большом поместье, где можно предаваться своему любимому занятию – охоте. Девушка сопротивлялась попыткам отца и священника дать ей хоть какое-то образование столь успешно, что, хотя умела читать и писать, ее кругозор был ограничен так же, как и ее запросы. Сабина не строила никаких иллюзий о романтической любви, она слишком мало читала для того, чтобы хотя бы представить такое, а проводя время среди животных и конюхов, приобрела весьма практический взгляд на семейную жизнь. Она ладила с Криспианом – он выделит ей необходимое количество лошадей и слуг, – и не боялась его, поскольку выросла рядом с ним и даже находила привлекательным.
Чувства Криспиана касательно предстоящего брака были еще проще. Он знал, что когда-то ему придется жениться, чтобы получить сына, которому можно будет передать поместье. Но двумя его главными грехами были лень и себялюбие, и получить жену на блюдечке с золотой каемочкой, без всякой заботы, было весьма приятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Ральф понимал, что вера никогда не имела для него слишком большого значения. Он знал, что у женщин и прислуги Морлэнда эта слепая вера есть, видел, как преображаются их лица, наблюдал их экстаз и покой. Для него же это являлось традицией, он не чувствовал себя причастным к таинству. Вера была скорее привычкой, он делал то, что считал наилучшим, и верил в то, что Создатель то же самое сделает для него. Так за что его наказывать? Он сделал то, что считал наилучшим для Морлэнда, для своих детей, для жены... А она все равно отвернулась от него. Бог-то поймет, что он сделал, но она, она не понимала и смотрела на него глазами, горящими от ярости, глазами, которые при свете дня видели древнюю темноту таинства. С внезапным озарением он подумал, что это напоминает веру простого народа в сказки: однажды закатится солнце, вокруг останется только темнота, они утратят здравый смысл и вернутся к своим идолам, будут отправлять древние обряды, советоваться с колдуньями, поклоняться языческим божкам и страшным демонам.
Ральф вспомнил своего деда Эдмунда, во время гражданской войны отказавшегося сражаться за короля, чтобы сохранить Морлэнд в целости и сохранности. Слуги рассказывали историю о том, что статуя Пресвятой Девы, которая была старше самого дома, плакала настоящими слезами, когда Эдмунд открыл ворота противникам короля. Самые старые клялись, что видели это сами. Но что такого ужасного сделал Эдмунд, и что ужасного сделал он, Ральф? Если бы Эдмунд сопротивлялся, то Морлэнд стерли бы с лица земли, многих ранили, возможно, убили, семья распалась бы, и, может быть, навсегда. А если бы Ральф не принял клятву, он сделался бы ослушником закона. Он беспрерывно искал ответ на вопросы, не имеющие ответа. Он вспомнил свою первую жену Мэри, ее безрадостную жизнь. Чем же он был виноват в ее несчастьях? Только тем, что женился на ней? Но мог ли он тогда думать, что поступает неправильно?
Отец Сент-Мор ничем ему не помог. Когда Ральф попытался рассказать, что с ним происходит, – сбивчиво, бессвязно, поскольку никогда не умел говорить красиво и сам не вполне понимал себя, – священник только произнес:
– Человек всегда должен поступать как надо. Больше он ничего не может сделать.
Ральф злобно подумал, что Сент-Мор – священник Аннунсиаты и ей наверняка ответил бы.
Легкий звук заставил его повернуть голову, и он с удивлением заметил, что дверь открывается. Аннунсиата... Сначала Ральф подумал, что жена ищет его, но быстро понял свою ошибку, потому что она, не глядя но сторонам, устремилась в женскую половину часовни. Она не заметила мужа, – он притаился в тени, желая знать, что будет дальше. Аннунсиата взяла с собой ночник из спальни, слабое пламя освещало ее белое лицо и отбрасывало фантастические тени на стены и потолок часовни.
Она подошла к алтарю, зажгла две свечи, опустилась на колени перед статуей Девы, молитвенно сложила руки и обратила взор на лик Благословенной Матери. Ральф смотрел на жену, болезненно ощущая ее красоту. Рукава белой ночной рубахи нежно струились по рукам, темные густые волосы были откинуты назад, открывая линии четкого профиля, выделявшегося на фоне темноты, темные глаза светились, губы беззвучно двигались в молитве. О чем она думает? Что просит? Лицо Аннунсиаты было освещено внутренним огнем, но он и представить не мог, какие чувства владеют ею. Может быть, она все-таки спустилась вниз поискать его, скучает по нему, жалеет о своей холодности? Наблюдая за женой, Ральф заметил сияющие алмазы слез на ее лице – одна из них проложила извилистую дорожку к углу рта. Она поймала ее непроизвольным движением языка, и Ральфу очень захотелось, чтобы жена оказалась в его объятиях, принесла свои слезы ему, чтобы он мог осушить их своими поцелуями, крепко прижать ее к себе и успокоить, как бывало уже не раз. Всю свою жизнь он заботился об этой женщине, защищал ее, и сейчас не смог вынести ее слез. Ральф тихонько встал и направился к жене. Аннунсиата перекрестилась, поднялась с колен и заметила его.
Они долго смотрели друг на друга, пока он подбирал слова, чтобы пробиться к ней, и ее гордое красивое лицо замыкалось все больше и больше.
– Я не мог уснуть, поэтому... – начал он.
Ральф позволил фразе умереть, мягким жестом обведя часовню. Жена безразлично смотрела на него.
– Ты плакала? – спросил он, все еще надеясь, что она упадет ему на грудь и он погладит ее по голове. Но Аннунсиата промолчала, и тогда, в полном отчаянии, он выпалил:
– Думаю, в скором времени мне опять придется ехать в Нортумберленд. Там накопилось много дел.
Он хотел попросить ее поехать вместе с ним. Он хотел, чтобы она заговорила. Но, казалось, от этих слов жена отдалилась от него еще больше. Какие теперь могут быть просьбы?
– Ехать надо скоро, может быть, завтра, – выпалил он, надеясь, что от неожиданности жена скажет хоть что-нибудь.
– Может быть, завтра... – эхом отозвалась она. Ральф молча смотрел, как она уходит. Почему она плакала? Но он знал, несмотря на холод отчуждения, что эти слезы не по нему. Утром он отдал все распоряжения и на неделю уехал на север.
За первые два дня пребывания в Блайндберде он увидел достаточно, чтобы убедиться в правильности своего решения о женитьбе Криспиана и Сабины. Он согласился с тем, что венчание должно произойти немедленно. Сабина была диковатой, непохожей на леди, но у нее никогда не было больших запросов. Она лишь мечтала жить в большом поместье, где можно предаваться своему любимому занятию – охоте. Девушка сопротивлялась попыткам отца и священника дать ей хоть какое-то образование столь успешно, что, хотя умела читать и писать, ее кругозор был ограничен так же, как и ее запросы. Сабина не строила никаких иллюзий о романтической любви, она слишком мало читала для того, чтобы хотя бы представить такое, а проводя время среди животных и конюхов, приобрела весьма практический взгляд на семейную жизнь. Она ладила с Криспианом – он выделит ей необходимое количество лошадей и слуг, – и не боялась его, поскольку выросла рядом с ним и даже находила привлекательным.
Чувства Криспиана касательно предстоящего брака были еще проще. Он знал, что когда-то ему придется жениться, чтобы получить сына, которому можно будет передать поместье. Но двумя его главными грехами были лень и себялюбие, и получить жену на блюдечке с золотой каемочкой, без всякой заботы, было весьма приятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110