Но между собой они до сих пор судачили о том, что она так и не ходит в часовню. Элизабет тянула с этим, поскольку надежды на то, что можно пойти на исповедь, раскаяться и получить прощение, не было, она знала: это невозможно – ее вина была слишком велика. Вот почему она не покидала свою комнату, меряя шагами пол, рыдая, стискивая руки, выглядывая из окна на серое облачное ноябрьское небо.
Ее ребенок появится в ближайшие недели, а тогда... Что тогда? Как ей жить дальше с осознанием своей вины? Мысли безнадежно крутились в поисках ответов на одни и те же вопросы, пока, наконец, ответ не нашелся сам. Ведьма сказала, – а то, что она была ведьмой, стало очевидным, – что смерть одной из них – жизнь для другой.
Но ее дитя, ее дитя?
«Один поток ветра несет вас обеих...»
Их с Ральфом ребенок!
«Но одна из вас должна умереть. Жизнь одной – смерть для другой».
Элизабет нашла бумагу и перо, села у окна, медленно и аккуратно разложив перед собой чистый лист. Жизнь приобрела смысл. Свежий сладкий ветер весны, зеленая трава, солнце, осушающее слезы... Но она должна искупить вину. Бог ей судья! Он воздаст по справедливости и ей, и ее ребенку. Элизабет подвинула к себе лист, ощущая шевеление младенца в чреве.
Суд над Аннунсиатой состоялся в декабре. Виновный Кольман и ряд невиновных иезуитских священников уже получили высшую меру наказания, но Аннунсиата, проведя шесть недель в тюрьме, была слишком слаба телом и духом, чтобы испытывать сильный страх. Все было, как во сне. Она даже не ждала, что когда-нибудь ее вызовут в суд, и жила надеждой, что король спасет ее, не доводя до этого дело. И то, что сейчас она стояла перед судьями, заставляло ее поверить в свою обреченность. Призрак Анны Болейн неотступно преследовал Аннунсиату, потому что в семье было хорошо известно, как Нанетта Морлэнд провожала эту несчастную королеву на суд, а чуть позже – на эшафот.
– Анна Болейн была невиновна, – неоднократно повторяла Аннунсиата Берч, – и, тем не менее, погибла в Тауэр Грин.
Кловис все эти недели не сидел сложа руки. Король был не в состоянии помешать суду, но предоставил ему всю имеющуюся информацию, чтобы тот мог обеспечить сильную защиту. Кловис основательно подготовился к суду, хотя и не смог морально подготовить к нему Аннунсиату, приписывая ее подавленность плохому самочувствию.
Аннунсиату лихорадило, когда она вошла в зал суда, словно в ад. Происходящее казалось ночным кошмаром. Как ее сюда занесло? На суд, где ее обвиняют в измене королю, другу и покровителю? Она впервые увидела Оутса. Перед глазами предстало нечто одиозное: круглое, как луна, лицо «украшали» тонкие, словно ниточка, губы, сам он, раздувшийся от самодовольства, напоминал индюка в брачный период, – все это приносило в его внешность налет шутовства. Обезьяна в мужском костюме. Аннунсиате почудилось, что Оутс нервно сглотнул и облизал губы, будто пробуя на вкус ее кровь, и она вздрогнула – ноги не держали ее. «Я не должна выглядеть так, будто вот-вот упаду в обморок, – подумала Аннунсиата, стискивая зубы. – Нельзя показывать им свой страх, ведь страх – признак вины». Она выпрямилась, высоко подняла голову и прошла к приготовленному для нее месту, чтобы предстать перед судом и присяжными.
Аннунсиата была настолько худа и бледна, что по залу суда пронесся шепот жалости. Она до сих пор была в трауре по сыну и в темном платье казалась еще моложе и прекрасней. Во время чтения обвинительного акта она смотрела прямо перед собой. Ей в вину ставили тайную связь с кузеном, иезуитским священником, с целью помочь иезуитской конгрегации в заговоре против короля. Оутс вскочил, подпрыгнул и начал обвинительную речь.
Многое из того, что он сказал, было противоречивым и нелепым, но слова лились беспрерывно и быстро, он был почти в экстазе, и музыка его речи настолько захватила толпу, что мало кто обращал внимания на ее смысл. Оутс говорил о том, что графиня – убежденная католичка, состоявшая на службе у первой герцогини Йоркской сразу же по представлению ко двору, и что та помогла ее кузену Эдмунду поступить в семинарию в Сент-Омере. Как полагала Аннунсиата, эти сведения он получил от Эдмунда или от кого-то, кто был с ним в Сент-Омере.
По словам Оутса, графиня продолжала служить обоим Йоркам и часто посещала с ними мессы; она оставила мужа, поскольку тот отказался стать папистом. Аннунсиата выслушала это с облегчением, подумав, что, по крайней мере, Ральф и другие члены семьи вне опасности.
Оутс продолжал описывать низость графини – она безнравственная женщина, давно потерявшая стыд и совесть, и ужасно развратная. Она жила в грехе при дворе, была любовницей бесчисленного количества мужчин, включая короля и принца Руперта. Она регулярно поддерживала переписку с кузеном-иезуитом и свободно общалась с другими католиками.
Оутс рассказал также, что присоединился к заговору на второй день. Он сам присутствовал на Совете иезуитов, состоявшемся в Лондоне 24 апреля, где и был разработан план заговора. Самой графини Чельмсфорд он там не видел – это было сказано осторожно, – но ее имя упоминалось достаточно часто, так как она, по словам Оутса, являлась главным посредником иезуитов в Сент-Омере, а также оплачивала содержание армии католических солдат. У нее связь с Ирландией через ее сына Баллинкри, она должна была помочь подняться ирландским католикам, когда придет время. Еще известно, что она внебрачная дочь короля и ревновала; его к протестантским принцессам. Графиня Чельмсфорд надеялась на признание и славу при католическом режиме, поскольку больше надеяться ей не на что.
Желчь Оутса иссякла, и он почил на лаврах в ожидании следующей жертвы. Аннунсиата была не в состоянии защищаться, поэтому на третий день заседания Кловис взял на себя обязанности адвоката и выступил с оправдательной речью, имея целый ряд вопросов и армию свидетелей за спиной. Это было плодом его трудов прошедших трех недель. Он был полон надежд, поскольку обвинения Оутса выглядели крайне противоречиво. Кловис разбил их вдребезги одно за другим, и все они отпали. Он пригласил свидетелей, клявшихся в том, что и так хорошо было известно посвященным, а именно: 24 апреля Оутс находился в Сент-Омере и посему никак не мог присутствовать на Совете в Лондоне. Свидетели говорили очень хорошо, но судья отмел их показания, поскольку они были иезуитами, а следовательно, могли солгать, защищая свою церковь.
– Милорд! – воскликнул Кловис. – Обвинительная речь Оутса настолько противоречива, что всем должно быть ясно: он лжет!
Кловис посмотрел на Оутса, и тот ухмыльнулся безо всякого смущения.
– Милорд, – продолжил Кловис, – он обвинил госпожу Чельмсфорд в том, что она была любовницей короля, а чуть позже сказал, что графиня – его внебрачная дочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Ее ребенок появится в ближайшие недели, а тогда... Что тогда? Как ей жить дальше с осознанием своей вины? Мысли безнадежно крутились в поисках ответов на одни и те же вопросы, пока, наконец, ответ не нашелся сам. Ведьма сказала, – а то, что она была ведьмой, стало очевидным, – что смерть одной из них – жизнь для другой.
Но ее дитя, ее дитя?
«Один поток ветра несет вас обеих...»
Их с Ральфом ребенок!
«Но одна из вас должна умереть. Жизнь одной – смерть для другой».
Элизабет нашла бумагу и перо, села у окна, медленно и аккуратно разложив перед собой чистый лист. Жизнь приобрела смысл. Свежий сладкий ветер весны, зеленая трава, солнце, осушающее слезы... Но она должна искупить вину. Бог ей судья! Он воздаст по справедливости и ей, и ее ребенку. Элизабет подвинула к себе лист, ощущая шевеление младенца в чреве.
Суд над Аннунсиатой состоялся в декабре. Виновный Кольман и ряд невиновных иезуитских священников уже получили высшую меру наказания, но Аннунсиата, проведя шесть недель в тюрьме, была слишком слаба телом и духом, чтобы испытывать сильный страх. Все было, как во сне. Она даже не ждала, что когда-нибудь ее вызовут в суд, и жила надеждой, что король спасет ее, не доводя до этого дело. И то, что сейчас она стояла перед судьями, заставляло ее поверить в свою обреченность. Призрак Анны Болейн неотступно преследовал Аннунсиату, потому что в семье было хорошо известно, как Нанетта Морлэнд провожала эту несчастную королеву на суд, а чуть позже – на эшафот.
– Анна Болейн была невиновна, – неоднократно повторяла Аннунсиата Берч, – и, тем не менее, погибла в Тауэр Грин.
Кловис все эти недели не сидел сложа руки. Король был не в состоянии помешать суду, но предоставил ему всю имеющуюся информацию, чтобы тот мог обеспечить сильную защиту. Кловис основательно подготовился к суду, хотя и не смог морально подготовить к нему Аннунсиату, приписывая ее подавленность плохому самочувствию.
Аннунсиату лихорадило, когда она вошла в зал суда, словно в ад. Происходящее казалось ночным кошмаром. Как ее сюда занесло? На суд, где ее обвиняют в измене королю, другу и покровителю? Она впервые увидела Оутса. Перед глазами предстало нечто одиозное: круглое, как луна, лицо «украшали» тонкие, словно ниточка, губы, сам он, раздувшийся от самодовольства, напоминал индюка в брачный период, – все это приносило в его внешность налет шутовства. Обезьяна в мужском костюме. Аннунсиате почудилось, что Оутс нервно сглотнул и облизал губы, будто пробуя на вкус ее кровь, и она вздрогнула – ноги не держали ее. «Я не должна выглядеть так, будто вот-вот упаду в обморок, – подумала Аннунсиата, стискивая зубы. – Нельзя показывать им свой страх, ведь страх – признак вины». Она выпрямилась, высоко подняла голову и прошла к приготовленному для нее месту, чтобы предстать перед судом и присяжными.
Аннунсиата была настолько худа и бледна, что по залу суда пронесся шепот жалости. Она до сих пор была в трауре по сыну и в темном платье казалась еще моложе и прекрасней. Во время чтения обвинительного акта она смотрела прямо перед собой. Ей в вину ставили тайную связь с кузеном, иезуитским священником, с целью помочь иезуитской конгрегации в заговоре против короля. Оутс вскочил, подпрыгнул и начал обвинительную речь.
Многое из того, что он сказал, было противоречивым и нелепым, но слова лились беспрерывно и быстро, он был почти в экстазе, и музыка его речи настолько захватила толпу, что мало кто обращал внимания на ее смысл. Оутс говорил о том, что графиня – убежденная католичка, состоявшая на службе у первой герцогини Йоркской сразу же по представлению ко двору, и что та помогла ее кузену Эдмунду поступить в семинарию в Сент-Омере. Как полагала Аннунсиата, эти сведения он получил от Эдмунда или от кого-то, кто был с ним в Сент-Омере.
По словам Оутса, графиня продолжала служить обоим Йоркам и часто посещала с ними мессы; она оставила мужа, поскольку тот отказался стать папистом. Аннунсиата выслушала это с облегчением, подумав, что, по крайней мере, Ральф и другие члены семьи вне опасности.
Оутс продолжал описывать низость графини – она безнравственная женщина, давно потерявшая стыд и совесть, и ужасно развратная. Она жила в грехе при дворе, была любовницей бесчисленного количества мужчин, включая короля и принца Руперта. Она регулярно поддерживала переписку с кузеном-иезуитом и свободно общалась с другими католиками.
Оутс рассказал также, что присоединился к заговору на второй день. Он сам присутствовал на Совете иезуитов, состоявшемся в Лондоне 24 апреля, где и был разработан план заговора. Самой графини Чельмсфорд он там не видел – это было сказано осторожно, – но ее имя упоминалось достаточно часто, так как она, по словам Оутса, являлась главным посредником иезуитов в Сент-Омере, а также оплачивала содержание армии католических солдат. У нее связь с Ирландией через ее сына Баллинкри, она должна была помочь подняться ирландским католикам, когда придет время. Еще известно, что она внебрачная дочь короля и ревновала; его к протестантским принцессам. Графиня Чельмсфорд надеялась на признание и славу при католическом режиме, поскольку больше надеяться ей не на что.
Желчь Оутса иссякла, и он почил на лаврах в ожидании следующей жертвы. Аннунсиата была не в состоянии защищаться, поэтому на третий день заседания Кловис взял на себя обязанности адвоката и выступил с оправдательной речью, имея целый ряд вопросов и армию свидетелей за спиной. Это было плодом его трудов прошедших трех недель. Он был полон надежд, поскольку обвинения Оутса выглядели крайне противоречиво. Кловис разбил их вдребезги одно за другим, и все они отпали. Он пригласил свидетелей, клявшихся в том, что и так хорошо было известно посвященным, а именно: 24 апреля Оутс находился в Сент-Омере и посему никак не мог присутствовать на Совете в Лондоне. Свидетели говорили очень хорошо, но судья отмел их показания, поскольку они были иезуитами, а следовательно, могли солгать, защищая свою церковь.
– Милорд! – воскликнул Кловис. – Обвинительная речь Оутса настолько противоречива, что всем должно быть ясно: он лжет!
Кловис посмотрел на Оутса, и тот ухмыльнулся безо всякого смущения.
– Милорд, – продолжил Кловис, – он обвинил госпожу Чельмсфорд в том, что она была любовницей короля, а чуть позже сказал, что графиня – его внебрачная дочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110