Алеша увидел, как заклубилась пыль. за высоким хвостом транспортника, как темное туловище самолета отделилось от земли и поплыло над высокими лохматыми соснами, окаймляющими аэродром: «Пора», – подумал он.
Винт безжалостно молотил воздух над козырьком кабины. Широкая, без выбоин лежала впереди бетонка. Сигнальная ракета прочертила в воздухе зеленую дугу, это означало – взлет разрешен. Прижмурив глаза, Алеша подал вперед рукоятку сектора газа, увеличил обороты мотора. Ровное дыхание двигателя наполнило его привычной уверенностью.
– Пошел! – скомандовал он самому себе и начал разбег, нацелившись взглядом на рыжий ствол сосенки в самом конце аэродрома, чтобы получше выдержать направление. Руки заученными движениями перебегали с рычага на рычаг, с тумблера на тумблер, глаза так же автоматически скользили по приборам.
Набрав семьсот метров, он выровнял машину и осмотрелся. Солнце успело уже оторваться от земли. Было оно в этот день не по-осеннему ярким, сияло совсем как летом, и небо ослепительно голубело, лишь кое-где его пятнали кудлатые облака. Они не спеша передвигались по этому голубому пространству, распадаясь на части. Пестрая подмосковная равнина расстилалась внизу. Синели зубчатые соснячки, полыхали березовые рощицы в своем ярком осеннем наряде, горбами перекатывались высотки. Местами, разделанная под пар, чернела жирная земля. Реки и озера отсвечивали той безжизненной чистотой, какая свойственна им только осенью, когда уже кончились купания и не видно на желтых плесах и отмелях детворы, лишь кое-где в редких лодках темнеют фигуры рыбаков. Мелькнула впереди серая строчка автострады Москва – Минск. К ней нужно было «привязаться» и идти вдоль минуты четыре-пять. Алеша так и сделал. Поставив машину в крен, он посмотрел на шоссе. Нет, ничего нового не увидел он: все та же печальная картина отступления. Непрерывным потоком тянулись на восток, к пригородам Москвы, вереницы автомашин со штабным и интендантским имуществом, «санитарки», радиостанции, повозки. Кое-где он увидел прицепы с орудиями и танки. Весь этот поток откатывался от линии фронта, уступая дорогу редким встречным машинам, следующим к переднему краю в расположение сражающихся войск. «А где же новые части, резервы? – тоскливо подумал Алеша. – Опять отходим!»
Натужно гудя моторами, тяжело нагруженный ЛИ-2 шел внизу, прижимаясь к лесным массивам. Он держался в стороне от шоссейных дорог, всегда привлекающих внимание авиации противника. Чтобы уравнять скорость и все время идти в хвосте у тихоходного транспортника, Алеша непрерывно делал виражи, то заскакивая вперед, то оттягиваясь назад. Время от времени перед самым носом транспортника он лихо описывал полуокружности. Два раза Алеша набирал высоту, пикировал и выводил свою машину на одном уровне с ЛИ-2, мельком взглядывая на ровный ряд окошечек. Ему даже показалось, что в одном из них он увидел прильнувшее к плексигласу лицо Вари. Потом, снова набрав высоту, он пошел сзади. Теперь перед ним маячил высокий киль охраняемого самолета. Большие белые кресты отчетливо выделялись на широких крыльях транспортника. Когда ЛИ-2 шел над лесами, эти кресты казались вылепленными из снега.
Вскоре лесные массивы заметно поредели. Впереди обозначился широкий коридор. Земля здесь нахохлилась холмами. Скошенные поля неуютно желтели на солнце. Маршрут полета на этом участке снова выводил к серой линии шоссе.
Склонив истребитель на крыло, Алеша очередным виражом намеревался обогнуть транспортный самолет справа и вдруг заметил, как по пестрой выкошенной пашне скользнули две легкие тени. Оглянувшись, насколько это было возможно, Стрельцов увидел позади себя два самолета с тонкими осиными фюзеляжами. Мелькая в воздухе черными крестами, они заходили в хвост его самолета. Первой мыслью Стрельцова было рвануться вперед с набором высоты. Он уже приготовился сильно потянуть на себя ручку, но, поглядев вперед, увидел, как с превышением в пятьсот – шестьсот метров над ним прошел еще один, холодно поблескивающий на солнце фашистский истребитель.
«Вот и попался!» – подумал Алеша и тут же удивился, что не ощутил ни растерянности, ни того неприятного оцепенения, которое в критические минуты боя обычно приходило от сознания смертельной опасности.
За свою двадцатилетнюю жизнь Варе Рыжовой ни разу не приходилось подниматься в воздух. Лишь от подруги Оленьки Симоновой Варя слышала о том, как трудно быть воздушным пассажиром, переносить болтанку, испытывать стремительные снижения при посадках, во время которых «лопаются уши», а сердце «выскакивает из пяток».
Болтанки Варя боялась гораздо больше, чем возможной встречи с «мессершмиттами», о которой накануне ей невнятно говорил Сафар, воздушный стрелок с ЛИ-2, смуглый молодой узбек с влажно поблескивающими черными глазами.
Увидев лейтенанта Стрельцова и узнав, что именно он будет сопровождать их самолет до самой Москвы, Варя очень обрадовалась. В сложном мире грубоватых, иногда откровенно циничных отношений, с которым ей приходилось постоянно сталкиваться в госпитале, такой бесхитростный, неиспорченный и не пропитанный грубостью юноша, как Алексей, не мог ей не понравиться. Он и не знал, что, как только ушел из палаты от раненого Бублейникова, Варя трижды под разными предлогами наведывалась к тому и расспрашивала об Алеше.
Узнав, что Стрельцов будет их прикрывать, Варя садилась в ЛИ-2 ободренной. Как-то сразу отступили все ее опасения. Смуглый Сафар убрал стремянку, захлопнул дверь и удобно устроился на железном сиденье у турели с пулеметом ШКАС. Варя неторопливо передвигалась по узкому проходу между брезентовыми носилками. Когда самолет взлетел и слух постепенно привык к ровному рокоту мощных моторов, ей стало даже весело. «И все-то Ольга придумала, – решила она, глядя, как в небольшом окошке проплывает пестрая лента земли. – И вовсе не страшно лететь, и никаких тебе воздушных ям… Просто как в троллейбусе едешь».
Освоившись, Варя сразу взялась за свои дела. Придерживаясь за стальные тросы, на которых прочно покоились носилки, она переходила от раненого к раненому. Одному дала пить, другому сменила на голове компресс, третьему поправила кислородную подушку. Танкисту с ампутированной рукой, ни за что не желавшему лететь и на чем свет стоит клявшему авиацию, строго сказала:
– Ну как вам не стыдно, Гаврилов? Чего вы боитесь? Зачем ругаетесь? Я вам по секрету скажу, что тоже боюсь. Но я же не кричу!
Кому от сильной боли ничем нельзя было помочь, она шептала кротко, умоляюще:
– Ну потерпи, милый. Совсем немножечко потерпи. Ты уже много терпел. Осталось совсем немножечко.
Один раз, когда она проходила мимо турели, Сафар, обнажив в восторженной улыбке крепкие зубы, казавшиеся неестественно белыми на его смуглом лице, тронул ее за плечо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Винт безжалостно молотил воздух над козырьком кабины. Широкая, без выбоин лежала впереди бетонка. Сигнальная ракета прочертила в воздухе зеленую дугу, это означало – взлет разрешен. Прижмурив глаза, Алеша подал вперед рукоятку сектора газа, увеличил обороты мотора. Ровное дыхание двигателя наполнило его привычной уверенностью.
– Пошел! – скомандовал он самому себе и начал разбег, нацелившись взглядом на рыжий ствол сосенки в самом конце аэродрома, чтобы получше выдержать направление. Руки заученными движениями перебегали с рычага на рычаг, с тумблера на тумблер, глаза так же автоматически скользили по приборам.
Набрав семьсот метров, он выровнял машину и осмотрелся. Солнце успело уже оторваться от земли. Было оно в этот день не по-осеннему ярким, сияло совсем как летом, и небо ослепительно голубело, лишь кое-где его пятнали кудлатые облака. Они не спеша передвигались по этому голубому пространству, распадаясь на части. Пестрая подмосковная равнина расстилалась внизу. Синели зубчатые соснячки, полыхали березовые рощицы в своем ярком осеннем наряде, горбами перекатывались высотки. Местами, разделанная под пар, чернела жирная земля. Реки и озера отсвечивали той безжизненной чистотой, какая свойственна им только осенью, когда уже кончились купания и не видно на желтых плесах и отмелях детворы, лишь кое-где в редких лодках темнеют фигуры рыбаков. Мелькнула впереди серая строчка автострады Москва – Минск. К ней нужно было «привязаться» и идти вдоль минуты четыре-пять. Алеша так и сделал. Поставив машину в крен, он посмотрел на шоссе. Нет, ничего нового не увидел он: все та же печальная картина отступления. Непрерывным потоком тянулись на восток, к пригородам Москвы, вереницы автомашин со штабным и интендантским имуществом, «санитарки», радиостанции, повозки. Кое-где он увидел прицепы с орудиями и танки. Весь этот поток откатывался от линии фронта, уступая дорогу редким встречным машинам, следующим к переднему краю в расположение сражающихся войск. «А где же новые части, резервы? – тоскливо подумал Алеша. – Опять отходим!»
Натужно гудя моторами, тяжело нагруженный ЛИ-2 шел внизу, прижимаясь к лесным массивам. Он держался в стороне от шоссейных дорог, всегда привлекающих внимание авиации противника. Чтобы уравнять скорость и все время идти в хвосте у тихоходного транспортника, Алеша непрерывно делал виражи, то заскакивая вперед, то оттягиваясь назад. Время от времени перед самым носом транспортника он лихо описывал полуокружности. Два раза Алеша набирал высоту, пикировал и выводил свою машину на одном уровне с ЛИ-2, мельком взглядывая на ровный ряд окошечек. Ему даже показалось, что в одном из них он увидел прильнувшее к плексигласу лицо Вари. Потом, снова набрав высоту, он пошел сзади. Теперь перед ним маячил высокий киль охраняемого самолета. Большие белые кресты отчетливо выделялись на широких крыльях транспортника. Когда ЛИ-2 шел над лесами, эти кресты казались вылепленными из снега.
Вскоре лесные массивы заметно поредели. Впереди обозначился широкий коридор. Земля здесь нахохлилась холмами. Скошенные поля неуютно желтели на солнце. Маршрут полета на этом участке снова выводил к серой линии шоссе.
Склонив истребитель на крыло, Алеша очередным виражом намеревался обогнуть транспортный самолет справа и вдруг заметил, как по пестрой выкошенной пашне скользнули две легкие тени. Оглянувшись, насколько это было возможно, Стрельцов увидел позади себя два самолета с тонкими осиными фюзеляжами. Мелькая в воздухе черными крестами, они заходили в хвост его самолета. Первой мыслью Стрельцова было рвануться вперед с набором высоты. Он уже приготовился сильно потянуть на себя ручку, но, поглядев вперед, увидел, как с превышением в пятьсот – шестьсот метров над ним прошел еще один, холодно поблескивающий на солнце фашистский истребитель.
«Вот и попался!» – подумал Алеша и тут же удивился, что не ощутил ни растерянности, ни того неприятного оцепенения, которое в критические минуты боя обычно приходило от сознания смертельной опасности.
За свою двадцатилетнюю жизнь Варе Рыжовой ни разу не приходилось подниматься в воздух. Лишь от подруги Оленьки Симоновой Варя слышала о том, как трудно быть воздушным пассажиром, переносить болтанку, испытывать стремительные снижения при посадках, во время которых «лопаются уши», а сердце «выскакивает из пяток».
Болтанки Варя боялась гораздо больше, чем возможной встречи с «мессершмиттами», о которой накануне ей невнятно говорил Сафар, воздушный стрелок с ЛИ-2, смуглый молодой узбек с влажно поблескивающими черными глазами.
Увидев лейтенанта Стрельцова и узнав, что именно он будет сопровождать их самолет до самой Москвы, Варя очень обрадовалась. В сложном мире грубоватых, иногда откровенно циничных отношений, с которым ей приходилось постоянно сталкиваться в госпитале, такой бесхитростный, неиспорченный и не пропитанный грубостью юноша, как Алексей, не мог ей не понравиться. Он и не знал, что, как только ушел из палаты от раненого Бублейникова, Варя трижды под разными предлогами наведывалась к тому и расспрашивала об Алеше.
Узнав, что Стрельцов будет их прикрывать, Варя садилась в ЛИ-2 ободренной. Как-то сразу отступили все ее опасения. Смуглый Сафар убрал стремянку, захлопнул дверь и удобно устроился на железном сиденье у турели с пулеметом ШКАС. Варя неторопливо передвигалась по узкому проходу между брезентовыми носилками. Когда самолет взлетел и слух постепенно привык к ровному рокоту мощных моторов, ей стало даже весело. «И все-то Ольга придумала, – решила она, глядя, как в небольшом окошке проплывает пестрая лента земли. – И вовсе не страшно лететь, и никаких тебе воздушных ям… Просто как в троллейбусе едешь».
Освоившись, Варя сразу взялась за свои дела. Придерживаясь за стальные тросы, на которых прочно покоились носилки, она переходила от раненого к раненому. Одному дала пить, другому сменила на голове компресс, третьему поправила кислородную подушку. Танкисту с ампутированной рукой, ни за что не желавшему лететь и на чем свет стоит клявшему авиацию, строго сказала:
– Ну как вам не стыдно, Гаврилов? Чего вы боитесь? Зачем ругаетесь? Я вам по секрету скажу, что тоже боюсь. Но я же не кричу!
Кому от сильной боли ничем нельзя было помочь, она шептала кротко, умоляюще:
– Ну потерпи, милый. Совсем немножечко потерпи. Ты уже много терпел. Осталось совсем немножечко.
Один раз, когда она проходила мимо турели, Сафар, обнажив в восторженной улыбке крепкие зубы, казавшиеся неестественно белыми на его смуглом лице, тронул ее за плечо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101