– Лохматые брови командующего удивленно поползли вверх.
– Но этот вопрос ведь уже решен. Зачем же к нему возвращаться? Полк Демидова мы бросим на прикрытие юго-западных подступов к Москве – нужно срочно заполнить брешь в противовоздушной обороне.
– Товарищ маршал, – сдержанно, но решительно заговорил Комаров и вскинул голову, – противовоздушную оборону на этом участке держали три полка: Курбатова, Синева и Лебедева.
– Да. Но где они? – сухо спросил командующий.
– Растрепаны, товарищ маршал.
– Значит, нуждаются в замене, товарищ генерал, – сказал командующий.
– Но разве один полк в состоянии заменить целую дивизию?
– Бок о бок с полком Демидова будут драться другие полки. Наши фронтовые и истребительной авиации ПВО.
– И все-таки, товарищ маршал, – не уступал Комаров, – полк Демидова один должен прикрывать тот воздушный коридор, который еще сутки назад прикрывался тремя полками.
И командующий, видя совершенную бесполезность хоть каким-то образом смягчить и затушевать обстановку, качнул бритой головой:
– Будет прикрывать, товарищ Комаров.
– Три полка делали за сутки в среднем сто пятьдесят вылетов, – продолжал Комаров, облизывая пересохшие от волнения губы. Он понимал, что здесь, в этом просторном кабинете с телефонами, картами и коммутатором, алевшим за спиной у маршала рядами кнопок, решается судьба людей, которые в эти минуты завтракают, пишут письма, осматривают и ремонтируют самолеты и с нетерпением ждут возвращения своего командира из штаба. И он заговорил еще быстрее и решительнее: – Чтобы прикрыть этот воздушный коридор, Демидов должен делать такое же количество вылетов тридцатью тремя исправными истребителями. Сто пятьдесят самолето-вылетов в сутки он, разумеется, не сделает. Сто десять – сто двадцать – вот максимальная цифра. Это предел технических и человеческих возможностей, товарищ маршал.
Командующий фронтом включил настольный вентилятор, хотя в этом сейчас не было никакой необходимости. Просто ему понадобилось лишнее движение, словно оно могло разрядить напряженность этого разговора, в котором Комаров должен был выпросить как можно больше послаблений для своих летчиков, а он, командующий фронтом, поставить перед ним непосильную, но уже запланированную задачу.
– Под Вязьмой Демидов делал по сто двадцать самолето-вылетов, – тихо сказал маршал.
– Всего лишь в течение двух суток, – уточнил Комаров.
– Пусть он и теперь делает по сто двадцать вылетов в течение трех-четырех суток, а потом будет делать по девяносто, – так же тихо продолжал маршал. – Вчера звонил главнокомандующий. Поставил задачу держаться, пока не будут готовы резервы для решительного контрудара. Кое-что он сейчас подбросит нашему фронту, чтобы стабилизировать положение. Ни шагу назад – были его последние слова. Авиация тоже будет подброшена. Восемь – десять дней – вот сколько нужно будет Демидову держать оборону доверенного ему воздушного коридора, воевать, как вы говорите, за целую дивизию. Это же крепкий, сколоченный полк, Комаров. Он должен выстоять.
– За десять дней его разобьют, товарищ маршал, – угрюмо заключил Комаров и сразу вспомнил всех демидовских летчиков, чьи лица он осязаемо хранил в памяти. И своих любимчиков – широколобого Алешу Стрельцова и вихрастого Воронова, – и комиссара Румянцева, и майора Жернакова с его «пушкинскими» бакенбардами, и стройного, с тонкой талией, капитана Султан-хана, и плечистого Боркуна, смахивающего на былинного Добрыню Никитича. Он их представил веселыми и задумчивыми, радостными и негодующими, но живыми, прочно шагающими по земле. Ему стало горько и обидно при мысли, что многие из них через три-четыре дня уйдут в госпитали или будут похоронены вблизи своего аэродрома, и это в лучшем случае. А в худшем – они вместе с останками своих самолетов сгорят за линией фронта на земле, вытоптанной врагом, где даже и похоронить их по-человечески будет некому. И он снова повторил: – За десять дней полк будет разбит.
Оттолкнувшись от подлокотников кресла, маршал встал, давая понять, что беседа затянулась.
– Я вас выслушал, генерал Комаров. В своих рассуждениях вы вполне логичны. Но знаете, что я вспомнил? Как я недавно Панфилова в бой провожал. Талантливого, волевого генерала. На такой участок пришлось его отправлять, что заранее все мы знали, какими неравными будут там силы. А задачу свою он выполняет сейчас образцово. Задержал фашистские танки, помог вырвать время на перегруппировку. Одним словом, генерал Комаров, пожелайте от моего имени больших удач подполковнику Демидову и его летчикам.
Маршал протянул Комарову руку и вышел из кабинета не через приемную, а через узкую дверь, ведущую прямо в коридор. Комаров вздохнул и рассеянно взял со стола тонкую кожаную папку. В кабинете было бы совершенно тихо, если бы не легкий шелест вовсе не нужного в это прохладное утро вентилятора.
Комаров расправил над поясом гимнастерку и упругим солдатским шагом вышел в приемную.
– Маршал ушел? – спросил его полковник, сидевший за одним из столов.
– Да, ушел, – отрывисто сказал Комаров. Он бросил взгляд на широкое грубоватое лицо дремавшего в приемной Демидова и с наигранной бодростью воскликнул: – Ну что, Демидыч? Заждался? Идем, идем, сейчас все узнаешь.
И опять они пошли по лестнице, устланной ковра-» ми, скрадывающими шаги. Черного ЗИСа у подъезда уже не было. По узкой аллейке вернулись они в маленький особняк и прошли в кабинет Комарова. Генерал велел адъютанту никого не впускать и подать завтрак. Он ничего еще не сказал, но Демидов успел уловить атмосферу взволнованности, которая окружала его теперь. За завтраком он был тих, послушно поддакивал генералу, молча выпил предложенную к бифштексу рюмку английского виски, но, когда генерал бодро воскликнул: «Ну, а теперь к делу», весь обратился в слух и внимание.
Их разговор ничем не напоминал разговор командующего фронтом и Комарова. Там столкнулись требования одного и просьбы об уступках другого. А здесь они говорили просто, как два идущих в атаку солдата. Только один солдат был старшим, а другой младшим.
– Вот это твой пояс, Демидыч, – говорил старший солдат, водя тонким карандашом по карте. – Противник, конечно, отсюда на Москву поднапрет. На то он и противник. Но ты выстоишь. Первые три-четыре дня придется делать по сто двадцать вылетов. Ты поднатужься, Демидыч. Я помню, под Вязьмой ты выдерживал.
– Выдерживал, товарищ генерал, – говорил в ответ солдат-младший.
– Вот и отлично, – одобрительно поддакивал старший. – Значит, и тут выдержишь. Выстоишь!
А Демидов слушал его и дополнял все то, что Комаров сознательно опускал в своих лаконичных пояснениях. И слова солдата-старшего звучали для него так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– Но этот вопрос ведь уже решен. Зачем же к нему возвращаться? Полк Демидова мы бросим на прикрытие юго-западных подступов к Москве – нужно срочно заполнить брешь в противовоздушной обороне.
– Товарищ маршал, – сдержанно, но решительно заговорил Комаров и вскинул голову, – противовоздушную оборону на этом участке держали три полка: Курбатова, Синева и Лебедева.
– Да. Но где они? – сухо спросил командующий.
– Растрепаны, товарищ маршал.
– Значит, нуждаются в замене, товарищ генерал, – сказал командующий.
– Но разве один полк в состоянии заменить целую дивизию?
– Бок о бок с полком Демидова будут драться другие полки. Наши фронтовые и истребительной авиации ПВО.
– И все-таки, товарищ маршал, – не уступал Комаров, – полк Демидова один должен прикрывать тот воздушный коридор, который еще сутки назад прикрывался тремя полками.
И командующий, видя совершенную бесполезность хоть каким-то образом смягчить и затушевать обстановку, качнул бритой головой:
– Будет прикрывать, товарищ Комаров.
– Три полка делали за сутки в среднем сто пятьдесят вылетов, – продолжал Комаров, облизывая пересохшие от волнения губы. Он понимал, что здесь, в этом просторном кабинете с телефонами, картами и коммутатором, алевшим за спиной у маршала рядами кнопок, решается судьба людей, которые в эти минуты завтракают, пишут письма, осматривают и ремонтируют самолеты и с нетерпением ждут возвращения своего командира из штаба. И он заговорил еще быстрее и решительнее: – Чтобы прикрыть этот воздушный коридор, Демидов должен делать такое же количество вылетов тридцатью тремя исправными истребителями. Сто пятьдесят самолето-вылетов в сутки он, разумеется, не сделает. Сто десять – сто двадцать – вот максимальная цифра. Это предел технических и человеческих возможностей, товарищ маршал.
Командующий фронтом включил настольный вентилятор, хотя в этом сейчас не было никакой необходимости. Просто ему понадобилось лишнее движение, словно оно могло разрядить напряженность этого разговора, в котором Комаров должен был выпросить как можно больше послаблений для своих летчиков, а он, командующий фронтом, поставить перед ним непосильную, но уже запланированную задачу.
– Под Вязьмой Демидов делал по сто двадцать самолето-вылетов, – тихо сказал маршал.
– Всего лишь в течение двух суток, – уточнил Комаров.
– Пусть он и теперь делает по сто двадцать вылетов в течение трех-четырех суток, а потом будет делать по девяносто, – так же тихо продолжал маршал. – Вчера звонил главнокомандующий. Поставил задачу держаться, пока не будут готовы резервы для решительного контрудара. Кое-что он сейчас подбросит нашему фронту, чтобы стабилизировать положение. Ни шагу назад – были его последние слова. Авиация тоже будет подброшена. Восемь – десять дней – вот сколько нужно будет Демидову держать оборону доверенного ему воздушного коридора, воевать, как вы говорите, за целую дивизию. Это же крепкий, сколоченный полк, Комаров. Он должен выстоять.
– За десять дней его разобьют, товарищ маршал, – угрюмо заключил Комаров и сразу вспомнил всех демидовских летчиков, чьи лица он осязаемо хранил в памяти. И своих любимчиков – широколобого Алешу Стрельцова и вихрастого Воронова, – и комиссара Румянцева, и майора Жернакова с его «пушкинскими» бакенбардами, и стройного, с тонкой талией, капитана Султан-хана, и плечистого Боркуна, смахивающего на былинного Добрыню Никитича. Он их представил веселыми и задумчивыми, радостными и негодующими, но живыми, прочно шагающими по земле. Ему стало горько и обидно при мысли, что многие из них через три-четыре дня уйдут в госпитали или будут похоронены вблизи своего аэродрома, и это в лучшем случае. А в худшем – они вместе с останками своих самолетов сгорят за линией фронта на земле, вытоптанной врагом, где даже и похоронить их по-человечески будет некому. И он снова повторил: – За десять дней полк будет разбит.
Оттолкнувшись от подлокотников кресла, маршал встал, давая понять, что беседа затянулась.
– Я вас выслушал, генерал Комаров. В своих рассуждениях вы вполне логичны. Но знаете, что я вспомнил? Как я недавно Панфилова в бой провожал. Талантливого, волевого генерала. На такой участок пришлось его отправлять, что заранее все мы знали, какими неравными будут там силы. А задачу свою он выполняет сейчас образцово. Задержал фашистские танки, помог вырвать время на перегруппировку. Одним словом, генерал Комаров, пожелайте от моего имени больших удач подполковнику Демидову и его летчикам.
Маршал протянул Комарову руку и вышел из кабинета не через приемную, а через узкую дверь, ведущую прямо в коридор. Комаров вздохнул и рассеянно взял со стола тонкую кожаную папку. В кабинете было бы совершенно тихо, если бы не легкий шелест вовсе не нужного в это прохладное утро вентилятора.
Комаров расправил над поясом гимнастерку и упругим солдатским шагом вышел в приемную.
– Маршал ушел? – спросил его полковник, сидевший за одним из столов.
– Да, ушел, – отрывисто сказал Комаров. Он бросил взгляд на широкое грубоватое лицо дремавшего в приемной Демидова и с наигранной бодростью воскликнул: – Ну что, Демидыч? Заждался? Идем, идем, сейчас все узнаешь.
И опять они пошли по лестнице, устланной ковра-» ми, скрадывающими шаги. Черного ЗИСа у подъезда уже не было. По узкой аллейке вернулись они в маленький особняк и прошли в кабинет Комарова. Генерал велел адъютанту никого не впускать и подать завтрак. Он ничего еще не сказал, но Демидов успел уловить атмосферу взволнованности, которая окружала его теперь. За завтраком он был тих, послушно поддакивал генералу, молча выпил предложенную к бифштексу рюмку английского виски, но, когда генерал бодро воскликнул: «Ну, а теперь к делу», весь обратился в слух и внимание.
Их разговор ничем не напоминал разговор командующего фронтом и Комарова. Там столкнулись требования одного и просьбы об уступках другого. А здесь они говорили просто, как два идущих в атаку солдата. Только один солдат был старшим, а другой младшим.
– Вот это твой пояс, Демидыч, – говорил старший солдат, водя тонким карандашом по карте. – Противник, конечно, отсюда на Москву поднапрет. На то он и противник. Но ты выстоишь. Первые три-четыре дня придется делать по сто двадцать вылетов. Ты поднатужься, Демидыч. Я помню, под Вязьмой ты выдерживал.
– Выдерживал, товарищ генерал, – говорил в ответ солдат-младший.
– Вот и отлично, – одобрительно поддакивал старший. – Значит, и тут выдержишь. Выстоишь!
А Демидов слушал его и дополнял все то, что Комаров сознательно опускал в своих лаконичных пояснениях. И слова солдата-старшего звучали для него так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101