Вечно, то в книжку уткнется, то спешит куда-то. Ничего про себя не рассказывает и про других не спрашивает. Видно неинтересны мы ему. А так человек, как человек. Только взгляд у него странный… Какой? Ну я не знаю, как сказать. Ну вроде как не от мира сего… У них у всех такой. У кого? Да у этих, что драконами меченые…»
«Нет, ничего не видели. У нас район спокойный, если кто чужой объявится, мы мигом докладываем в караульную службу…»
Добрые и приветливые жители славного города…
Немногочисленные вещи в конвертах из пергаментной бумаги дожидались своего часа. Терпеливые и покорные, таящие в своем молчании тайну. Собственно, по настоящему интересен был только один предмет – плотный, уже засохший и заскорузлый ком мятой бумаги. Бесформенный, раздавленный… Робьяр потянул за один из уголков, выпрямляя и пытаясь увидеть то, что заметил тогда, в лесу. Плотно слежавшаяся бумага поддавалась неохотно, но все-таки расправлялась… Вот это голова с острым клювом, вот это скомканное крыло, вот это хвост… Сложенная из бумаги фигурка. Птица? Дракон? Или нет ничего, и этот комок просто случайно обронил прохожий, да затоптали другие?
А вот и рисунок. Смутный. Робьяр вспомнил художницу – глухонемую, но очень наблюдательную девушку. Они долго пытались объясниться с помощью подруги художницы. И Робьяр вспомнил свое почти болезненное нетерпение, когда он наблюдал за легкими и уверенными движениями девушки, взявшейся нарисовать встреченного ею незнакомца… И свое разочарование. Потому что рисунок был сделан мастерски, но в совершенно особом стиле, не позволявшем сразу опознать нарисованного человека. Девушка рисовала не самого человека, а связанные с ним ощущения. Глухонемая художница виновато пожала плечами, заметив его растерянность. Одно было очевидно – встретившийся незнакомец напугал девушку изрядно. От рисунка тянуло стылой, нечеловеческой, смертоносной мощью.
Еще предметы – с виду важные, но на самом деле ненужные, глухо молчащие, слепые, как гипсовые болванки. Форма есть, а по сути – ничего. Положить обратно в конверт и забыть.
И снова лица, лица, лица… Молодые и старые. Человеческие и не совсем. Заплаканные, искаженные гневом и болью, равнодушные, усталые.
Голоса и жесты. Резкие, слабые, эмоциональные, скупые, агрессивные, вялые…
«…не знаю, что показалось мне странным. Вроде бы человек, как человек, но он там посмотрел, что у меня будто обмерло все внутри…» – возбужденное женское лицо, обведенные ярким карандашом веки.
«Нет, муж мой никуда вечером не отлучался», – тусклый взгляд серых глаз. Лицо, словно маска. Волосы скучно стянуты назад.
«Да, это моя работа, но таких башмаков я за год десятками продаю, откуда мне знать, чьи это?..» – угрюмо басит сапожник, не поднимая глаз на вошедших. И ловко вгоняет тонкие гвоздики в подметку чьего-то сапога. – «Арестовывайте, коли хотите…»
«…девочка моя умница была. Никогда никуда одна не ходила. Вечерами дома, за шитьем» – заплаканное, нет, буквально стертое слезами, лицо. Непрерывные слезы вымыли новые морщины, как вымывает весенняя вода землю из трещин скал.
«…человек он был грошовый, и смерть его дешевая. Туда ему и дорога…» –безразличная, испитая мужская физиономия с тусклым взглядом. Только заскорузлые руки непрерывно мнут кожаную шапку.
«…нет, здесь дорога перекрыта, только с улицы Верховых можно войти. Там такой удобный лаз, сверху-то его и не видно почти. Нужно место приметное знать…» – косматый степенный пещерник щурит желтые глаза и явно мается на свету.
«…убирайтесь! Как вы смеете нас тревожить? Бездари и мерзавцы, неспособные сначала защитить людей, а потом найти того, кто ходит под вашим носом… Вон из моего дома!» – скрежещет мужчина, выставив перед собой в жесте отвращения руки в дорогих перчатках. Искажено гневом полное, белое лицо. Подрагивают отвисшие щеки и второй подбородок. Маленькие глазки прячутся в складках век… А взгляд застывший, почти неживой от безвозвратной потери. Только ненависть плещется в нем, как кипящая смола в каменной чаше.
«…вчера? Да, как раз накануне того, как девочку бедную нашли, мне сын сказывал, что видали они вроде человека какого. Он в дыру нырял, что у нас заместо старого колодца отрыли, да затем бросили. Мы раньше туда мусор хотели кидать, а потом боязно стало…» – Светловолосая, тревожно и растерянно улыбающаяся женщина то и дело нервно поправляет выпадающую из прически прядку, Шарит невольно взглядом по двору, выискивая за спинами гостей играющего сына.
А сын, такой же светлый, курносый, конопатый трещит без умолку, не спуская восторженных глаз с галунов стражей:
«…мы с Линьком на заднем дворе играли. Только вы маме не скажете? Мы потом к реке хотели спуститься, чтобы лягух наловить… Ну и что, что холодно! Зимние лягухи терпеливые, до самого снега можно найти… А там и видели, как он в дыру лез. Там не дыра на самом деле, а лаз, мы смотрели… Вы маме не скажете?..»
«…ну чего-о! Ну дядька, как дядька… Темно было…» – противно ноет тот самый Линек, норовя быстрее вывернутся и сбежать.
«Дракон. Я вам говорю, дракон там был. Может, и не видал я чего в этой жизни, но уж дракона-то различу…», – уверенно, без тени сомнения говорит сухонький старичок в очках и профессорской мантии, опираясь на палку из стеклянного дерева. Набалдашник палки выполнен в виде стилизованной драконьей головы.
«…кровь-то драконья все равно что порченная. Не будет жизни тому, на кого дракон взглянул. Вот точно тебе говорю. Знакомый у меня был, а у него жена. Вот из тех, про кого говорят драконьим крылом задетая. А по-простому – блаженная. Ну, то есть она вроде с виду нормальная, и хозяйство у нее в порядке, и дети ухожены, и мужу в ласке не отказывает, да только… Странная она была. Другая бы жила и радовалась – дом полная чаша, муж выпивает в меру, дети все как один мастеровитые. А она молчит и молчит. И смотрит так, словно видит что-то другое все время. Иногда уйдет от всех, в лес, и сидит там часами. Вроде улыбается, а что-то ей не в радость. Книжки все просила мужа с ярмарки привозить, А он-то дурак и возил, хотя всем известно – в книгах самая отрава. Вот женино-то гнилое нутро он теми книжками все больше травил. Она как почитает книжку, да так потом сама не своя ходит.
И никто ведь понять не мог, чего ей надо. Вроде и живут получше многих, и все при ней, а не было ей счастья. Вот старухи-то и говорили, что дракон ей душу отравил, а через душу ту и весь мир казался бедной женщине не таким, как нужно. Вроде как смотрела она на него драконьими глазами и оттого обычной человеческой радости разглядеть не могла… Как вы считаете, господин сыщик, вы же говорят за драконами охотитесь, значит знать должны?»
И еще бумаги…
Сплетения сотен разноцветных линий на желтоватом фоне схем городских подземелий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
«Нет, ничего не видели. У нас район спокойный, если кто чужой объявится, мы мигом докладываем в караульную службу…»
Добрые и приветливые жители славного города…
Немногочисленные вещи в конвертах из пергаментной бумаги дожидались своего часа. Терпеливые и покорные, таящие в своем молчании тайну. Собственно, по настоящему интересен был только один предмет – плотный, уже засохший и заскорузлый ком мятой бумаги. Бесформенный, раздавленный… Робьяр потянул за один из уголков, выпрямляя и пытаясь увидеть то, что заметил тогда, в лесу. Плотно слежавшаяся бумага поддавалась неохотно, но все-таки расправлялась… Вот это голова с острым клювом, вот это скомканное крыло, вот это хвост… Сложенная из бумаги фигурка. Птица? Дракон? Или нет ничего, и этот комок просто случайно обронил прохожий, да затоптали другие?
А вот и рисунок. Смутный. Робьяр вспомнил художницу – глухонемую, но очень наблюдательную девушку. Они долго пытались объясниться с помощью подруги художницы. И Робьяр вспомнил свое почти болезненное нетерпение, когда он наблюдал за легкими и уверенными движениями девушки, взявшейся нарисовать встреченного ею незнакомца… И свое разочарование. Потому что рисунок был сделан мастерски, но в совершенно особом стиле, не позволявшем сразу опознать нарисованного человека. Девушка рисовала не самого человека, а связанные с ним ощущения. Глухонемая художница виновато пожала плечами, заметив его растерянность. Одно было очевидно – встретившийся незнакомец напугал девушку изрядно. От рисунка тянуло стылой, нечеловеческой, смертоносной мощью.
Еще предметы – с виду важные, но на самом деле ненужные, глухо молчащие, слепые, как гипсовые болванки. Форма есть, а по сути – ничего. Положить обратно в конверт и забыть.
И снова лица, лица, лица… Молодые и старые. Человеческие и не совсем. Заплаканные, искаженные гневом и болью, равнодушные, усталые.
Голоса и жесты. Резкие, слабые, эмоциональные, скупые, агрессивные, вялые…
«…не знаю, что показалось мне странным. Вроде бы человек, как человек, но он там посмотрел, что у меня будто обмерло все внутри…» – возбужденное женское лицо, обведенные ярким карандашом веки.
«Нет, муж мой никуда вечером не отлучался», – тусклый взгляд серых глаз. Лицо, словно маска. Волосы скучно стянуты назад.
«Да, это моя работа, но таких башмаков я за год десятками продаю, откуда мне знать, чьи это?..» – угрюмо басит сапожник, не поднимая глаз на вошедших. И ловко вгоняет тонкие гвоздики в подметку чьего-то сапога. – «Арестовывайте, коли хотите…»
«…девочка моя умница была. Никогда никуда одна не ходила. Вечерами дома, за шитьем» – заплаканное, нет, буквально стертое слезами, лицо. Непрерывные слезы вымыли новые морщины, как вымывает весенняя вода землю из трещин скал.
«…человек он был грошовый, и смерть его дешевая. Туда ему и дорога…» –безразличная, испитая мужская физиономия с тусклым взглядом. Только заскорузлые руки непрерывно мнут кожаную шапку.
«…нет, здесь дорога перекрыта, только с улицы Верховых можно войти. Там такой удобный лаз, сверху-то его и не видно почти. Нужно место приметное знать…» – косматый степенный пещерник щурит желтые глаза и явно мается на свету.
«…убирайтесь! Как вы смеете нас тревожить? Бездари и мерзавцы, неспособные сначала защитить людей, а потом найти того, кто ходит под вашим носом… Вон из моего дома!» – скрежещет мужчина, выставив перед собой в жесте отвращения руки в дорогих перчатках. Искажено гневом полное, белое лицо. Подрагивают отвисшие щеки и второй подбородок. Маленькие глазки прячутся в складках век… А взгляд застывший, почти неживой от безвозвратной потери. Только ненависть плещется в нем, как кипящая смола в каменной чаше.
«…вчера? Да, как раз накануне того, как девочку бедную нашли, мне сын сказывал, что видали они вроде человека какого. Он в дыру нырял, что у нас заместо старого колодца отрыли, да затем бросили. Мы раньше туда мусор хотели кидать, а потом боязно стало…» – Светловолосая, тревожно и растерянно улыбающаяся женщина то и дело нервно поправляет выпадающую из прически прядку, Шарит невольно взглядом по двору, выискивая за спинами гостей играющего сына.
А сын, такой же светлый, курносый, конопатый трещит без умолку, не спуская восторженных глаз с галунов стражей:
«…мы с Линьком на заднем дворе играли. Только вы маме не скажете? Мы потом к реке хотели спуститься, чтобы лягух наловить… Ну и что, что холодно! Зимние лягухи терпеливые, до самого снега можно найти… А там и видели, как он в дыру лез. Там не дыра на самом деле, а лаз, мы смотрели… Вы маме не скажете?..»
«…ну чего-о! Ну дядька, как дядька… Темно было…» – противно ноет тот самый Линек, норовя быстрее вывернутся и сбежать.
«Дракон. Я вам говорю, дракон там был. Может, и не видал я чего в этой жизни, но уж дракона-то различу…», – уверенно, без тени сомнения говорит сухонький старичок в очках и профессорской мантии, опираясь на палку из стеклянного дерева. Набалдашник палки выполнен в виде стилизованной драконьей головы.
«…кровь-то драконья все равно что порченная. Не будет жизни тому, на кого дракон взглянул. Вот точно тебе говорю. Знакомый у меня был, а у него жена. Вот из тех, про кого говорят драконьим крылом задетая. А по-простому – блаженная. Ну, то есть она вроде с виду нормальная, и хозяйство у нее в порядке, и дети ухожены, и мужу в ласке не отказывает, да только… Странная она была. Другая бы жила и радовалась – дом полная чаша, муж выпивает в меру, дети все как один мастеровитые. А она молчит и молчит. И смотрит так, словно видит что-то другое все время. Иногда уйдет от всех, в лес, и сидит там часами. Вроде улыбается, а что-то ей не в радость. Книжки все просила мужа с ярмарки привозить, А он-то дурак и возил, хотя всем известно – в книгах самая отрава. Вот женино-то гнилое нутро он теми книжками все больше травил. Она как почитает книжку, да так потом сама не своя ходит.
И никто ведь понять не мог, чего ей надо. Вроде и живут получше многих, и все при ней, а не было ей счастья. Вот старухи-то и говорили, что дракон ей душу отравил, а через душу ту и весь мир казался бедной женщине не таким, как нужно. Вроде как смотрела она на него драконьими глазами и оттого обычной человеческой радости разглядеть не могла… Как вы считаете, господин сыщик, вы же говорят за драконами охотитесь, значит знать должны?»
И еще бумаги…
Сплетения сотен разноцветных линий на желтоватом фоне схем городских подземелий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130