Выхватив свой «ремингтон», Ник ногой распахнул дверь и вошел внутрь помещения.
Лусеро собирался овладеть худенькой черноволосой девчонкой, чье разорванное платьице и расширенные в ужасе глаза ясно свидетельствовали, что она яростно противится его намерениям.
Лусеро одной рукой крепко сжимал ее запястья, а другой расстегивал пряжки ремня собственных штанов. Юбки ее уже были задраны вверх, обнажая тощие бледные ляжки.
Альварадо мельком взглянул на вошедшего Ника. Похоть, как туман, застилала его глаза.
– Ружья там, – произнес он равнодушно и кивком головы указал в глубь комнаты.
Там были сложены пирамидой несколько ящиков. На полу в луже крови распростерлось тело мужчины с перерезанным горлом.
– Ее папаша охранял оружие. Она принесла ему обед. Он уже не мог кушать, а мой аппетит совсем иного рода. Обед останется несъеденным.
Лусеро ухмыльнулся и погладил девчонку по нежным холмикам груди. Она захлебнулась рыданиями и затрепетала.
– В кантине для тебя есть более подходящие женщины, используй их! – сказал Ник с ноткой презрения в голосе. – Здесь не место, да и не время для подобных дел. И кроме того, эта тварь слишком тощая и явно не в твоем вкусе.
Исторгнув грубое ругательство, Альварадо выпрямился и попытался прижать девчонку к себе, но она вывернулась, проявив чудо ловкости, молниеносно отпрыгнула подальше от насильника и завопила изо всей мочи.
– Что ж, теперь сигнал подавать уже не нужно. Одна надежда, что мы продержимся здесь до подхода наших парней.
Ник откинул крышку верхнего ящика и извлек оттуда две винтовки.
– По крайней мере, мы хорошо вооружены, – откликнулся Лусеро, поступив так же.
Они оба прижались к стене, когда град пуль устремился в окошко и в дверь дома. Они отвечали огнем поочередно. Пока один стрелял, другой перезаряжал винтовки.
Так продолжалось некоторое время, пока знакомый им боевой клич О'Малли не донесся с площади. Люди Фортунато влетели туда на всем скаку со всех сторон. Шмидт и Лафранк прочесали переулок, уничтожая все живое на своем пути.
О'Малли взобрался на крышу харчевни и подавал оттуда команды. С высоты ему было видно, где еще остались очаги сопротивления, которое, впрочем, очень скоро сменилось паническим отступлением.
Под шквалом огня люди падали на желто-коричневую высохшую землю. Громадный ирландец двумя выстрелами уложил парочку хуаристов, которые успели перескочить через ограду кораля и уже рассчитывали избежать общей участи. После этого он крикнул Нику и Лусеро, чтобы те выходили из укрытия.
За десять минут все было кончено. Как будто гроза пронеслась над городком и растаяла бесследно в безоблачном небе.
Безоружный народ затопил площадь. Большинство из местных жителей взирало со страхом на мрачную банду имперских наемников, которые переговаривались между собой на странном языке – невероятной смеси испанских, французских, английских и немецких ругательств. Женщины прижимали к себе отчаянно орущих младенцев, дети постарше прятались за спины матерей. Мужчины – некоторые с непроницаемым видом, другие, не скрывая ненависть, их сжигающую, – шли на площадь с поднятыми руками, подталкиваемые в спины стволами винтовок победителей.
– Расстреляем их, капитан? – осведомился Шмидт. Его маленькие голубые глазки с вожделением обшаривали лица пленников.
– По-моему, всех, кто способен держать оружие, мы уже отправили на тот свет, – ответил Фортунато, оглядывая поле битвы.
Действительно, большинство мертвых тел, разбросанных в неестественных позах по земле, принадлежало не боеспособным мужчинам, а юнцам и дряхлым старцам.
– Посмотрите на этих юнцов! Сколько ненависти в их глазах, – воскликнул Шмидт. У него самого глазки прямо светились в предвкушении массовой расправы.
Фортунато, выходя на плошадь, споткнулся о труп, лежащий у него на пути. Мальчишке нельзя было дать больше двенадцати лет.
– Он достаточно молод для тебя, чтоб ты получил удовольствие, отправляя его на тот свет? – вырвалось у Фортунато злобное замечание.
Он в ярости запустил пальцы в густую шевелюру и почесал голову, оглядывая вооруженных людей, сомкнувшихся вокруг него в тесное кольцо. Полжизни он провел, общаясь с подобными личностями, такими же, как и его сводный братец, у которых в душе жажда убийства росла, как раковая опухоль, с каждым новым сражением. Николас Фортунато вдруг почувствовал себя среди них чужаком.
– О'Малли, как ты распорядился взятыми трофеями?
– Все до одной винтовки розданы, капитан. Не пропадать же добру.
– Тогда по коням! Шмидт и ты, Лопес! Пристрелите тех лошадей, что мы не можем забрать с собой!
Хотя бы в этом он уступил Шмидту, дав тому возможность излить ярость, уничтожая живых существ.
Команды его были выполнены не без некоторого недовольства. Всадники потянулись прочь из селения, оставив живых горевать о погибших.
Глупость, сплошная глупость. Вся их изнуряющая кровавая работа была бессмысленна и ни к чему не приводила. Вместо одного мальчика с мачете, ими расстрелянного, с гор спускались двое таких же мальчиков, чтобы занять его место.
«О Господь, если б Ты знал, как мне осточертело убивать». Ника начало тошнить от запаха крови. Впервые за шестнадцать лет, проведенных на войне, он понял, что наступила пора рвать с прошлым, начинать новую жизнь.
Если небрежно оброненные Лусеро слова об их общем родителе правдивы, то у Ника, значит, есть какие-то родственники и, может быть, местечко, куда можно приткнуться. Впрочем, это полный абсурд. Ему пришлось достаточно навидаться высокомерных гасиендадо, чтобы ясно представить себе, как встретят в их среде личность, ему подобную, каким бы удивительным внешним сходством он ни обладал со старым развратным грешником.
Кроме того, у Ника была и собственная гордость. За всю свою прежнюю жизнь Николас Фортунато ни разу ни у кого не попросил милостыни и не собирался начинать заниматься этим в зрелом возрасте.
Сквозь языки пламени походного костра он глядел на сводного брата, беспечно развлекавшего приставшую к отряду женщину, беззастенчивую шлюху с похотливыми ужимками и копной вьющихся черных волос. Картина того, как Лусе насилует испуганную девчонку возле трупа ее отца, вновь возникла в памяти Ника. Его братец любил, чтобы женщина сопротивлялась перед тем, как он брал ее силой. Служба у Маркеса привила ему вкус к насилию, равно как и к безудержному пролитию чужой крови, к бессмысленной и нескончаемой резне. Чувство близкой опасности возбуждало Лусеро, он уже не мог жить без стрельбы и был разочарован, если какой-нибудь занятый хуаристами городок сдавался без боя. Особенно ему нравилось проникать скрытно во вражеский лагерь, балансируя, как канатоходец, на ниточке между жизнью и смертью, устраивать там панику, уничтожать часовых и широко открывать ворота атакующим товарищам по оружию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Лусеро собирался овладеть худенькой черноволосой девчонкой, чье разорванное платьице и расширенные в ужасе глаза ясно свидетельствовали, что она яростно противится его намерениям.
Лусеро одной рукой крепко сжимал ее запястья, а другой расстегивал пряжки ремня собственных штанов. Юбки ее уже были задраны вверх, обнажая тощие бледные ляжки.
Альварадо мельком взглянул на вошедшего Ника. Похоть, как туман, застилала его глаза.
– Ружья там, – произнес он равнодушно и кивком головы указал в глубь комнаты.
Там были сложены пирамидой несколько ящиков. На полу в луже крови распростерлось тело мужчины с перерезанным горлом.
– Ее папаша охранял оружие. Она принесла ему обед. Он уже не мог кушать, а мой аппетит совсем иного рода. Обед останется несъеденным.
Лусеро ухмыльнулся и погладил девчонку по нежным холмикам груди. Она захлебнулась рыданиями и затрепетала.
– В кантине для тебя есть более подходящие женщины, используй их! – сказал Ник с ноткой презрения в голосе. – Здесь не место, да и не время для подобных дел. И кроме того, эта тварь слишком тощая и явно не в твоем вкусе.
Исторгнув грубое ругательство, Альварадо выпрямился и попытался прижать девчонку к себе, но она вывернулась, проявив чудо ловкости, молниеносно отпрыгнула подальше от насильника и завопила изо всей мочи.
– Что ж, теперь сигнал подавать уже не нужно. Одна надежда, что мы продержимся здесь до подхода наших парней.
Ник откинул крышку верхнего ящика и извлек оттуда две винтовки.
– По крайней мере, мы хорошо вооружены, – откликнулся Лусеро, поступив так же.
Они оба прижались к стене, когда град пуль устремился в окошко и в дверь дома. Они отвечали огнем поочередно. Пока один стрелял, другой перезаряжал винтовки.
Так продолжалось некоторое время, пока знакомый им боевой клич О'Малли не донесся с площади. Люди Фортунато влетели туда на всем скаку со всех сторон. Шмидт и Лафранк прочесали переулок, уничтожая все живое на своем пути.
О'Малли взобрался на крышу харчевни и подавал оттуда команды. С высоты ему было видно, где еще остались очаги сопротивления, которое, впрочем, очень скоро сменилось паническим отступлением.
Под шквалом огня люди падали на желто-коричневую высохшую землю. Громадный ирландец двумя выстрелами уложил парочку хуаристов, которые успели перескочить через ограду кораля и уже рассчитывали избежать общей участи. После этого он крикнул Нику и Лусеро, чтобы те выходили из укрытия.
За десять минут все было кончено. Как будто гроза пронеслась над городком и растаяла бесследно в безоблачном небе.
Безоружный народ затопил площадь. Большинство из местных жителей взирало со страхом на мрачную банду имперских наемников, которые переговаривались между собой на странном языке – невероятной смеси испанских, французских, английских и немецких ругательств. Женщины прижимали к себе отчаянно орущих младенцев, дети постарше прятались за спины матерей. Мужчины – некоторые с непроницаемым видом, другие, не скрывая ненависть, их сжигающую, – шли на площадь с поднятыми руками, подталкиваемые в спины стволами винтовок победителей.
– Расстреляем их, капитан? – осведомился Шмидт. Его маленькие голубые глазки с вожделением обшаривали лица пленников.
– По-моему, всех, кто способен держать оружие, мы уже отправили на тот свет, – ответил Фортунато, оглядывая поле битвы.
Действительно, большинство мертвых тел, разбросанных в неестественных позах по земле, принадлежало не боеспособным мужчинам, а юнцам и дряхлым старцам.
– Посмотрите на этих юнцов! Сколько ненависти в их глазах, – воскликнул Шмидт. У него самого глазки прямо светились в предвкушении массовой расправы.
Фортунато, выходя на плошадь, споткнулся о труп, лежащий у него на пути. Мальчишке нельзя было дать больше двенадцати лет.
– Он достаточно молод для тебя, чтоб ты получил удовольствие, отправляя его на тот свет? – вырвалось у Фортунато злобное замечание.
Он в ярости запустил пальцы в густую шевелюру и почесал голову, оглядывая вооруженных людей, сомкнувшихся вокруг него в тесное кольцо. Полжизни он провел, общаясь с подобными личностями, такими же, как и его сводный братец, у которых в душе жажда убийства росла, как раковая опухоль, с каждым новым сражением. Николас Фортунато вдруг почувствовал себя среди них чужаком.
– О'Малли, как ты распорядился взятыми трофеями?
– Все до одной винтовки розданы, капитан. Не пропадать же добру.
– Тогда по коням! Шмидт и ты, Лопес! Пристрелите тех лошадей, что мы не можем забрать с собой!
Хотя бы в этом он уступил Шмидту, дав тому возможность излить ярость, уничтожая живых существ.
Команды его были выполнены не без некоторого недовольства. Всадники потянулись прочь из селения, оставив живых горевать о погибших.
Глупость, сплошная глупость. Вся их изнуряющая кровавая работа была бессмысленна и ни к чему не приводила. Вместо одного мальчика с мачете, ими расстрелянного, с гор спускались двое таких же мальчиков, чтобы занять его место.
«О Господь, если б Ты знал, как мне осточертело убивать». Ника начало тошнить от запаха крови. Впервые за шестнадцать лет, проведенных на войне, он понял, что наступила пора рвать с прошлым, начинать новую жизнь.
Если небрежно оброненные Лусеро слова об их общем родителе правдивы, то у Ника, значит, есть какие-то родственники и, может быть, местечко, куда можно приткнуться. Впрочем, это полный абсурд. Ему пришлось достаточно навидаться высокомерных гасиендадо, чтобы ясно представить себе, как встретят в их среде личность, ему подобную, каким бы удивительным внешним сходством он ни обладал со старым развратным грешником.
Кроме того, у Ника была и собственная гордость. За всю свою прежнюю жизнь Николас Фортунато ни разу ни у кого не попросил милостыни и не собирался начинать заниматься этим в зрелом возрасте.
Сквозь языки пламени походного костра он глядел на сводного брата, беспечно развлекавшего приставшую к отряду женщину, беззастенчивую шлюху с похотливыми ужимками и копной вьющихся черных волос. Картина того, как Лусе насилует испуганную девчонку возле трупа ее отца, вновь возникла в памяти Ника. Его братец любил, чтобы женщина сопротивлялась перед тем, как он брал ее силой. Служба у Маркеса привила ему вкус к насилию, равно как и к безудержному пролитию чужой крови, к бессмысленной и нескончаемой резне. Чувство близкой опасности возбуждало Лусеро, он уже не мог жить без стрельбы и был разочарован, если какой-нибудь занятый хуаристами городок сдавался без боя. Особенно ему нравилось проникать скрытно во вражеский лагерь, балансируя, как канатоходец, на ниточке между жизнью и смертью, устраивать там панику, уничтожать часовых и широко открывать ворота атакующим товарищам по оружию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117