С целью продемонстрировать ему получше свои пышные прелести, она низко наклонилась над ним.
Ник устало усмехнулся:
– Это мое достояние больше не должно тебя интересовать, Сенси!
Она возразила:
– Ты по-другому заговоришь, когда тебе надоест сварливая женушка. Разреши мне посмотреть, хорошо ли она ухаживает за твоей игрушкой.
Инносенсия опустила руку в воду, и ее умелые пальцы быстро скользнули по животу к его паху.
Ник, стиснув зубы, выругался, так как ее неожиданная атака возымела предуготованный эффект.
– Кое-что я все же умею, не так ли? – похвасталась она.
Инносенсия распустила завязки шамизы, и через широкий вырез вывалилась одна из ее тяжелых грудей с темным соском на округлой вершине. Захватив в горсть его волосы, она, несмотря на его сопротивление, низко склонилась, пытаясь прижать обнаженную грудь к его губам.
В это время неслышно отворилась дверь, и на пороге появилась Мерседес.
– Бальтазар сказал, что тебе понадобится… – начала было она, но тут у нее перехватило дыхание.
Швырнув чистое белье и бритву на пол, Мерседес произнесла ледяным тоном:
– Теперь я убедилась, что тебе надобно…
9
Первым ее желанием было сесть в седло и ускакать в темноту. Но она сдержалась и просто вышла из комнаты с гордо поднятой головой и прямой спиной. Она не позволила бы ни одной слезинке выкатиться из глаз.
«Опять! Все повторяется!»
Унижение было слишком сильным, чтобы восстановить в памяти увиденную картину и предаваться отчаянию. Она обратила свою душевную боль в гнев, она была очень зла…
Лусеро всегда был большим шутником, и весь разыгрываемый им в спальне спектакль по обольщению собственной супруги на поверку оказался лишь способом в очередной раз посмеяться над ней и самому поразвлечься.
С горечью Мерседес подумала, что он, несомненно, поведал Инносенсии о забавной девичьей скромности своей супруги, о жалких ее попытках противиться ему, о ее холодности.
Мрачная улыбка скривила ее губы. Пусть считает, что она холодна. Как бы они умирали от смеха, если б догадались, что она была близка к тому, чтобы открыто выразить перед ним свои чувства. Теперь она уже никогда не поставит себя в глупое положение.
Мерседес пересекла патио и вошла в покои дона Ансельмо, где, как она знала, хранилось оружие.
С яростным проклятием Ник оттолкнул от себя Инносенсию и выбрался из ванны.
– Убирайся с глаз моих долой, пока я не свернул тебе шею! Я уже говорил тебе, Сенси, что между нами все кончено. Пойми это раз и навсегда!
Вода выплеснулась на ее блузу и сделала ткань прозрачной. Сенси натянула ее на груди так, что соски стали отчетливо видны – большие, твердые, темные. С надутыми губами она беззастенчиво смотрела, как он поспешно вытирается.
– Уверена, что хозяин не побежит следом за своей худосочной ханжой. В конце концов, она не посмеет отказать тебе в постели, даже если будет настолько глупа, что попытается.
Он взглянул на любовницу брата с нескрываемым презрением. Лусеро был виноват в том, что эта ничтожная потаскушка так обнаглела.
– То, что происходит между мной и моей женой, тебя не касается, Сенси. – Тон его был бархатисто-вкрадчив, но это было пострашнее, чем если бы он кричал на нее. – Я хозяин, а она моя сеньора. Ты же только служанка, которой грозит опасность быть изгнанной из Гран-Сангре, если ты еще раз позволишь себе совершить нечто подобное. Тебе понятно?
Его взгляд пронизал ее насквозь, острый, как французские штыки.
Инносенсия в страхе отступила на шаг.
– Да, да, патрон. Я не хочу, чтобы меня прогнали отсюда… – Она разразилась слезами. – Мне некуда идти. У меня нет ни семьи… никого…
На самом деле ее родные жили в Гуаймасе, но это были нищие рыбаки. Мысль о том, что ей придется целыми днями чистить и разделывать пойманную отцом и братьями рыбу, ужаснула ее. Это было похуже любой самой грязной работы по дому.
Инносенсия не до конца понимала, что происходит. До отъезда Лусеро на войну все складывалось замечательно. Любвеобильная красотка разглядывала сейчас любовника из-под полуопущенных густых ресниц, орошенных слезами, пока он, отвернувшись, натягивал на себя нижнее белье и одежду. Ей хотелось потрогать шрамы на его спине, но она знала, что, пока он столь сердит, такой поступок ни к чему хорошему не приведет.
С тяжелым сердцем и угрюмым выражением лица она молча удалилась, поклявшись себе, что заполучит Лусеро вновь в свои объятия и отомстит высокомерной сеньоре, отнявшей у нее любовника.
Николас вышел в патио, но задержался в тени фиговых деревьев, чтобы поразмыслить. Лусе никогда бы не погнался за разгневанной супругой и не унизился бы до объяснений. Как только Ник начал «по-благородному» ухаживать за Мерседес, он сразу же дал ей повод для подозрений. А это слишком опасно.
Но черт побери! Он же сейчас ни в чем не провинился. Ему хотелось ей сказать об этом, и она должна его выслушать. Но было бы не в характере Лусеро немедленно начать оправдываться, взваливать всю вину на Сенси, на умело раскинутую ею ловушку. В какое дерьмо он попал по вине этой потаскушки! Вот дьявол! Все его старания возбудить в сердце Мерседес любовь пошли прахом.
Одно лишь средство – выпивка – даст ему необходимый покой и время, чтобы он и супруга оба поостыли.
Насколько он знает Мерседес – а он, кажется, уже неплохо изучил ее натуру, – она сейчас, наверное, сходит с ума, переплавляя в себе обиду в ярость. Впрочем, это неплохо, ночь обещает быть бурной. Его зубы, обнажившись в улыбке, сверкнули в темноте.
На кухне Николас обнаружил Ангелину, выскребающую горшки и сковороды.
– Я учуял истинно райский аромат. После целого дня в седле я, кажется, готов съесть волка.
– Волка я не подам к столу, хозяин, а лишь жареного ягненка. Нам удалось припрятать от солдат нескольких овец и их весеннее потомство. Я сберегла это лакомство для вас и приготовила ваше любимое мачо.
Ее широкоскулое, плоское, как блюдо, лицо светилось горделивой улыбкой, когда она поставила перед ним тарелку с жирными бараньими кишками, свитыми плотно и свернутыми в шар, а затем запеченными до образования хрустящей корочки. К мачо полагались также кукурузные лепешки с пылу с жару, соус чили и помидоры.
Николас судорожно сглотнул, вспомнив, как впервые наблюдал за мексиканскими солдатами, вкушавшими мачо. Он тогда едва отважился его попробовать и был далеко не в восторге, так же как до этого в Северной Африке не в восторге был и от козлиных глаз, сваренных в молоке. Однако проявить равнодушие к своему любимому блюду означало обидеть повариху и ввергнуть ее в недоумение. Лусе обожал мачо. Следовательно, Николас обязан есть мачо с удовольствием.
«Хорошо, что я действительно голоден», – подумал он с раздражением, усаживаясь за стол и жалея, что поддался первому импульсу отправиться прямиком в кабинет и там как следует напиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Ник устало усмехнулся:
– Это мое достояние больше не должно тебя интересовать, Сенси!
Она возразила:
– Ты по-другому заговоришь, когда тебе надоест сварливая женушка. Разреши мне посмотреть, хорошо ли она ухаживает за твоей игрушкой.
Инносенсия опустила руку в воду, и ее умелые пальцы быстро скользнули по животу к его паху.
Ник, стиснув зубы, выругался, так как ее неожиданная атака возымела предуготованный эффект.
– Кое-что я все же умею, не так ли? – похвасталась она.
Инносенсия распустила завязки шамизы, и через широкий вырез вывалилась одна из ее тяжелых грудей с темным соском на округлой вершине. Захватив в горсть его волосы, она, несмотря на его сопротивление, низко склонилась, пытаясь прижать обнаженную грудь к его губам.
В это время неслышно отворилась дверь, и на пороге появилась Мерседес.
– Бальтазар сказал, что тебе понадобится… – начала было она, но тут у нее перехватило дыхание.
Швырнув чистое белье и бритву на пол, Мерседес произнесла ледяным тоном:
– Теперь я убедилась, что тебе надобно…
9
Первым ее желанием было сесть в седло и ускакать в темноту. Но она сдержалась и просто вышла из комнаты с гордо поднятой головой и прямой спиной. Она не позволила бы ни одной слезинке выкатиться из глаз.
«Опять! Все повторяется!»
Унижение было слишком сильным, чтобы восстановить в памяти увиденную картину и предаваться отчаянию. Она обратила свою душевную боль в гнев, она была очень зла…
Лусеро всегда был большим шутником, и весь разыгрываемый им в спальне спектакль по обольщению собственной супруги на поверку оказался лишь способом в очередной раз посмеяться над ней и самому поразвлечься.
С горечью Мерседес подумала, что он, несомненно, поведал Инносенсии о забавной девичьей скромности своей супруги, о жалких ее попытках противиться ему, о ее холодности.
Мрачная улыбка скривила ее губы. Пусть считает, что она холодна. Как бы они умирали от смеха, если б догадались, что она была близка к тому, чтобы открыто выразить перед ним свои чувства. Теперь она уже никогда не поставит себя в глупое положение.
Мерседес пересекла патио и вошла в покои дона Ансельмо, где, как она знала, хранилось оружие.
С яростным проклятием Ник оттолкнул от себя Инносенсию и выбрался из ванны.
– Убирайся с глаз моих долой, пока я не свернул тебе шею! Я уже говорил тебе, Сенси, что между нами все кончено. Пойми это раз и навсегда!
Вода выплеснулась на ее блузу и сделала ткань прозрачной. Сенси натянула ее на груди так, что соски стали отчетливо видны – большие, твердые, темные. С надутыми губами она беззастенчиво смотрела, как он поспешно вытирается.
– Уверена, что хозяин не побежит следом за своей худосочной ханжой. В конце концов, она не посмеет отказать тебе в постели, даже если будет настолько глупа, что попытается.
Он взглянул на любовницу брата с нескрываемым презрением. Лусеро был виноват в том, что эта ничтожная потаскушка так обнаглела.
– То, что происходит между мной и моей женой, тебя не касается, Сенси. – Тон его был бархатисто-вкрадчив, но это было пострашнее, чем если бы он кричал на нее. – Я хозяин, а она моя сеньора. Ты же только служанка, которой грозит опасность быть изгнанной из Гран-Сангре, если ты еще раз позволишь себе совершить нечто подобное. Тебе понятно?
Его взгляд пронизал ее насквозь, острый, как французские штыки.
Инносенсия в страхе отступила на шаг.
– Да, да, патрон. Я не хочу, чтобы меня прогнали отсюда… – Она разразилась слезами. – Мне некуда идти. У меня нет ни семьи… никого…
На самом деле ее родные жили в Гуаймасе, но это были нищие рыбаки. Мысль о том, что ей придется целыми днями чистить и разделывать пойманную отцом и братьями рыбу, ужаснула ее. Это было похуже любой самой грязной работы по дому.
Инносенсия не до конца понимала, что происходит. До отъезда Лусеро на войну все складывалось замечательно. Любвеобильная красотка разглядывала сейчас любовника из-под полуопущенных густых ресниц, орошенных слезами, пока он, отвернувшись, натягивал на себя нижнее белье и одежду. Ей хотелось потрогать шрамы на его спине, но она знала, что, пока он столь сердит, такой поступок ни к чему хорошему не приведет.
С тяжелым сердцем и угрюмым выражением лица она молча удалилась, поклявшись себе, что заполучит Лусеро вновь в свои объятия и отомстит высокомерной сеньоре, отнявшей у нее любовника.
Николас вышел в патио, но задержался в тени фиговых деревьев, чтобы поразмыслить. Лусе никогда бы не погнался за разгневанной супругой и не унизился бы до объяснений. Как только Ник начал «по-благородному» ухаживать за Мерседес, он сразу же дал ей повод для подозрений. А это слишком опасно.
Но черт побери! Он же сейчас ни в чем не провинился. Ему хотелось ей сказать об этом, и она должна его выслушать. Но было бы не в характере Лусеро немедленно начать оправдываться, взваливать всю вину на Сенси, на умело раскинутую ею ловушку. В какое дерьмо он попал по вине этой потаскушки! Вот дьявол! Все его старания возбудить в сердце Мерседес любовь пошли прахом.
Одно лишь средство – выпивка – даст ему необходимый покой и время, чтобы он и супруга оба поостыли.
Насколько он знает Мерседес – а он, кажется, уже неплохо изучил ее натуру, – она сейчас, наверное, сходит с ума, переплавляя в себе обиду в ярость. Впрочем, это неплохо, ночь обещает быть бурной. Его зубы, обнажившись в улыбке, сверкнули в темноте.
На кухне Николас обнаружил Ангелину, выскребающую горшки и сковороды.
– Я учуял истинно райский аромат. После целого дня в седле я, кажется, готов съесть волка.
– Волка я не подам к столу, хозяин, а лишь жареного ягненка. Нам удалось припрятать от солдат нескольких овец и их весеннее потомство. Я сберегла это лакомство для вас и приготовила ваше любимое мачо.
Ее широкоскулое, плоское, как блюдо, лицо светилось горделивой улыбкой, когда она поставила перед ним тарелку с жирными бараньими кишками, свитыми плотно и свернутыми в шар, а затем запеченными до образования хрустящей корочки. К мачо полагались также кукурузные лепешки с пылу с жару, соус чили и помидоры.
Николас судорожно сглотнул, вспомнив, как впервые наблюдал за мексиканскими солдатами, вкушавшими мачо. Он тогда едва отважился его попробовать и был далеко не в восторге, так же как до этого в Северной Африке не в восторге был и от козлиных глаз, сваренных в молоке. Однако проявить равнодушие к своему любимому блюду означало обидеть повариху и ввергнуть ее в недоумение. Лусе обожал мачо. Следовательно, Николас обязан есть мачо с удовольствием.
«Хорошо, что я действительно голоден», – подумал он с раздражением, усаживаясь за стол и жалея, что поддался первому импульсу отправиться прямиком в кабинет и там как следует напиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117