Флетчер галантно поклонился Мерседес.
– Вы южанин? – обратился затем он к Нику. Его озадачило сочетание явно испанской внешности гасиендадо с нью-орлеанским уличным выговором.
Николас ответил с обезоруживающей улыбкой:
– Разумеется, нет, но я воевал здесь, в Мексике, бок о бок со многими южанами. Они научили меня говорить по-английски.
– Это хорошо, потому что большинство из нас не знает испанского, – вмешался другой американец, худой, как скелет, с лысым черепом, покрытым редкими тусклыми волосами. Он представился как Мэт Макклоски.
– Мы направляемся в распоряжение генерала Эрли. Он был нашим командиром во время войны, – пояснил Флетчер. – Но боюсь, что мы сбились с дороги. Нам предстояла встреча с другой, более значительной партией иммигрантов, но каким-то образом мы разминулись.
– Произошло это по моей вине, – подал голос третий из гостей, человек с бесцветными глазами и такой же прической, до этого совсем незаметный среди других. – Меня зовут Эмори Джонс. Я числюсь вроде бы проводником, но по пути из Эль-Пасо я по глупости поверил дорожным указателям, и это кончилось тем, что мы оказались здесь.
Невзрачный облик говорившего вызывал у Ника какие-то смутные и не очень приятные ассоциации. Кого-то он ему напоминал. Но кого? Эмори Джонс был невыразителен во всем. Даже его южный выговор был не такой заметный, как у его спутников. И все же… кого-то он напоминал Нику.
– Эмори – единственный республиканец среди нас. Он родом из Сент-Луиса, – вставил Макклоски с гримасой отвращения. – Мы наняли его в Эль-Пасо-дель-Норте, где полно таких янки, как он.
– Моя мать родилась в Виргинии. Позже ее семья переселилась в Миссури и там осела, – как бы извиняясь за что-то, скромно пояснил Эмори Джонс.
В это время Мерседес познакомилась с измученными, усталыми женщинами и завела с ними тихую беседу.
Услышав превосходный английский, на котором изъяснялась Мерседес, женщины просветлели. Хозяйка провела их с детьми в залу, затем, распорядившись подать им прохладительное, удалилась, чтобы подготовить гостевые комнаты. Гостеприимство было незыблемой традицией среди мексиканских креолов. Неважно, что ее кладовые опустошены. Гостям должно быть подано все самое лучшее.
Когда Мерседес возвратилась, мужчины уже испробовали в кабинете Лусеро напиток более крепкий, чем ледяной лимонад, которым освежились женщины. Ангелина обслуживала их, а Розалия робко стояла в дверях, прижимая к себе любимую куклу Патрицию и с любопытством разглядывала детей гринго.
– Розалия, подойди и познакомься с гостями.
Мерседес с гордостью отметила, как изящно дочь Лусеро выполнила реверанс. Дочка Люсинды Мэфилд – Кларисса – неотрывно смотрела на куклу, которую Мерседес купила для Розалии в Эрмосильо.
– Может быть, ты поделишься ненадолго своей Патрицией с Клариссой и Беатрис?
Три девочки отправились поиграть во двор. Языковой барьер не мешал их только что завязавшейся дружбе.
– Моя Би тоскует по своим игрушкам, – с грустью сказала Марион Флетчер. – Янки сожгли наш дом дотла. Мы лишились всего, даже дочкиных кукол. Нам почти нечего было взять с собой, когда мы собрались переселяться в Мексику.
Другие женщины могли поведать о себе то же самое. Безысходность и растерянность – вот что проглядывало за внешне сдержанными, скупыми фразами о своем прошлом и в туманных представлениях о том, что их ждет в будущем.
– Простите, а… а разве вся Мексика такая же бесплодная, как Сонора? – застенчиво спросила Люсинда. Тоненькая, похожая на птичку брюнетка, вероятно, раньше обладала молочно-белой кожей, но долгие странствования под беспощадным солнцем превратили ее чуть ли не в индианку.
– Нет, нет! Большую часть страны занимают долины с пышной тропической растительностью. Там собирают по нескольку урожаев в год, – поспешно ответила Мерседес, понимая озабоченность женщин. – Когда я впервые попала в Сонору, я тоже ужаснулась, но у этой земли есть своя особая дикая красота. К ней надо привыкнуть. Если б не гражданская война, гасиенда бы процветала. Но все-таки нам удалось оросить почти сто акров посевов, а муж собрал несколько тысяч голов рогатого скота и табун чистокровных лошадей.
– Нам обещали выделить землю, – с надеждой в голосе сказала Марион. – Как вам удается содержать такой чудесный уютный дом среди этой пустыни?
Женщины стали делиться опытом ведения домашнего хозяйства. Мерседес выяснила, что Люсинда и Марион жили раньше в достатке, а Макклоски обмолвилась, что у них с мужем была маленькая ферма в Теннесси. Все они были дочерьми и женами потерпевших поражение бойцов, которые потеряли землю и богатство – но не гордость – в гражданской войне. Теперь они мечтали начать жить заново, но их пугала чужая страна.
Мерседес, как могла, приободрила своих новых знакомых, поделилась своими впечатлениями о жизни в Мексике. Потом речь зашла о войне. Для всех женщин война была слишком насущной проблемой, чтобы разговора о ней можно было избежать.
Пока женщины делились своими опасениями и надеждами, мужчины говорили о том, что им предстоит сделать завтра. Ник вынул карту и показал Эмори Джонсу, как кратчайшим путем достичь Дуранго, где собиралась основная масса иммигрантов из бывшей Конфедерации. Потом беседа коснулась их планов на будущее.
– Я слышал, что мексиканская равнина – райское место, где поют птички, а индейцы только и ждут, чтобы начать работать на нас, – не без иронии поведал Макклоски.
Флетчер добавил совершенно серьезно:
– Мистер Маури заверял нас, каждая семья получит тысячу акров плодородной земли и, разумеется, пеонов для ее обработки.
– Мексика, в большей ее части, благодатная страна, но война многое в ней изменила, – осторожно сказал Фортунато. – Я сомневаюсь, что кто-либо, даже сам император, сможет выделить вам свободные земли, а уж тем более гарантировать, что индейцы согласятся на вас трудиться.
– Вы подразумеваете, что ваше правительство нас обмануло? – Макклоски тут же ринулся в атаку.
– В Мексике уже почти десять лет фактически нет правительства. Враждующие между собой партии либералов и консерваторов поочередно берут бразды правления в свои руки, чтобы тут же отдать их противнику. Это и заставило французов посадить на трон Максимилиана. А как известно, со штыками можно делать что угодно, но только не сидеть на них.
Эмори Джонс поболтал в бокале свою порцию бренди и выпил ее одним махом. Равнодушным тоном он заметил:
– Что-то в ваших рассуждениях сходно с хуаристской пропагандой, уважаемый дон Лусеро!
Ник пожал плечами:
– Это не я сказал, а сын императора французов его величества Наполеона Третьего, принц Плон-Плон. Что касается меня, я уже утерял интерес к политике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117