– Ты ведь видел, да?! – вопросил он, пытливо вглядываясь Василию в лицо.
Тот хотел было обойти странного заполошного типа, но наткнулся на его горящий взгляд и повременил. Что-то знакомое было в лице этого человека, в том, как глаза его то бегали беспокойно по сторонам, то замирали стеклянисто. Перекошенный безвольный рот, нездоровое лицо – нет, это явно не бездомный, но вместе с тем обладает их повадками.
Впрочем, потом он сообразил – Василий не так уж часто мог посмотреться в зеркало, да и с годами он совершенно утратил эту потребность. Но этот тип был отражением его самого. Так солдаты на войне выглядят почти братьями, сроднившимися в обстановке постоянной близости смерти.
А эти двое были дичью – оба от кого-то бежали, и оба пережили что-то страшное.
– Что я должен был увидеть? – спросил Васек. Встречный назидательно поднял палец, указав им прямо в вечереющий зенит, а потом провозгласил громко:
– Того, кого ты ужаснулся и в страхе бежал! Шедший мимо прохожий – лет двадцати пяти, в вытертой кожаной куртке, бросил взгляд на говорившего, пробурчал себе под нос: «Чертовы психи...», – и пошел дальше. Но Василий его даже не заметил.
– В страхе бежал... – повторил он, – да, я встретил. Я убежал. Я бегу до сих пор.
Взгляд встречного потеплел, и он положил руку на плечо Мельникова, сделав это приличествующим разве что царю жестом.
– Ты не один, – тихо и доверительно произнес он. – Евлампий Хоноров.
– Кто? – удивился Василий. – Я?
– Да не ты, – сморщился встречный, – Евлампий Хоноров – так меня зовут.
– А... – произнес Васек, – странное какое-то имя.
– Не суть, – сказал Хоноров. – Важно, что нас таких много. Тех, кто встретил своего монстра. Пойдем... – И он увлек Василия с улицы в полутьму глухого, закрытого со всех сторон двора.
Здесь было тихо, и даже остатки поломанных каруселей не доламывала окрестная ребятня. Только сидел на лавочке возле подъезда древний дед да созерцал пустым взглядом здание напротив. По невозмутимости он явно давно сравнялся с индийскими йогами. В ограниченном серыми громадами домов небе кружили птицы.
Хоноров прошел через двор и сел на вросшее в землю сиденьице некрутящейся карусели. Махнул рукой на соседнее:
– Присаживайся. Не стесняйся.
Василий сел. Он, не отрываясь, глазел на человека, который верит в существование монстров.
– Город сходит с ума! – сказал Хоноров, слегка раскачивая головой, что придавало ему вид окончательно рехнувшегося китайского болванчика. – Может быть, уже сошел. Но никто этого не видит. Люди, которые здесь живут, они пытаются скрыться от происходящего в пучине мелочных дел. Натянуть их на голову, как натягивают одеяло малые дети, думая, что это спасет от ночных страшилищ. Эдакое одеяло, что прикрывает многочисленные страхи – только страхов становится все больше и больше – они возятся там, под одеялом, и это пугает нас до смерти. Мы сейчас видим не сами страхи – мы видим лишь их силуэты!
– Что-то я не понял... – пробормотал Василий.
– Ничего удивительного, – отрешенно заметил Хоноров, – я ведь кандидат наук, а ты – судя по всему, до перерождения бомжевал.
– Перерождения? – спросил туповато Василий.
– Ты же встретил своего монстра. Свой страх. А после этого уже никто не остается прежним. Мы меняемся, становимся дичью. Учимся выживать. Слушай, как тебя зовут?
– Василий... Мельников...
– Так вот, Василий! – грозно сказал Евлампий Хоноров. – В город пришли монстры. Не знаю, откуда они появились, да и неважно это. Важно, что до поры они не давали о себе знать. Но теперь... теперь одеяло натянулось до предела! – голос Хонорова вдруг опустился на октаву, обрел глубину. – И когда оно прорвется, а это случится, конец неминуем. Так что я, в некотором роде, вестник монстров, первый глашатай Апокалипсиса!
Василий не очень понял, о чем речь. Но его сейчас гораздо больше волновал другой вопрос – он больше не был один. А значит, значит, появились шансы на спасение.
– Многие люди, – меж тем продолжил глашатай Апокалипсиса, – встречают монстров. Это не простые монстры, хотя тоже несут зло. Эти монстры привязаны к конкретным личностям, подобраны для того, чтобы вызывать в своих жертвах наибольший страх. Они как будто твои близнецы, твои половины, знающие тебя досконально. Плохие половины. Знаешь, как при шизофрении – одна половина деструктивна, зато другая любит детей и цветы.
– Зеркало, – сказал Мельников.
– Что? – переспросил удивленно его словоблудствующий собеседник.
– Его поглотило зеркало. И если у каждого свой монстр, то почему у меня было зеркало?
– Ты бы рассказал... – произнес Хоноров.
И Василий рассказал историю превращения его напарника в зеркало. На середине рассказа он вынужден был остановиться и перевести дыхание, почему-то вспоминать было нелегко. Хоноров внимательно слушал, все так же раскачиваясь на сиденье. Древний дед у подъезда взирал на это с невозмутимостью горных вершин Памира.
– У тебя в детстве с этими стекляшками ничего не было связано? – внимательно выслушав рассказ, спросил Хоноров. – Учти, я тебе не просто так это говорю, ты должен вспомнить, что именно тебя пугает. Только так можно бороться с чудовищем у тебя на шее.
Мельников послушно напряг память, рылся в ней, как все предыдущие годы рылся в мусорных баках – среди гниющих отбросов нет-нет да и найдется нечто ценное. Но так ничего и не обнаружил. Много было гадостей в его памяти, много горя, а вот чего-то хорошего – так, на самом донышке. Приняв это, как очередное подтверждение своей неудавшейся жизни, Васек приуныл.
– Не вспоминается? – участливо спросил Евлампий Хоноров. – Это ничего, вспомнится. Такое, оно знаешь, всегда на дне памяти обретается. Копни поглубже – обнаружишь его, эдакую черную склизкую корягу.
Поводив бездумно глазами по сухой вытоптанной земле вокруг карусели, Василий спросил:
– А у тебя тоже есть монстр?
– Есть! – хохотнул Евлампий. – Только у него кишка тонка меня догнать. Уже целый месяц гоняется, а поймать не может.
– Какой он?
Вот тут Хоноров замялся, поправил нервно очки:
– Ну, знаешь... В общем, тебе это не должно быть интересно. В конце концов, его целью являюсь только я, так ведь? – Он порывисто поднялся с сиденья.
– Постой, – сказал Мельников, – ты говоришь, их уже много, таких монстров?
– Много. Больше, чем ты думаешь. Наверное, даже больше, чем я себе представляю. Может быть, весь этот город состоит из монстров, а?
На улице стало темнее – очередной летний вечер на кошачьих лапах вступал в город. На востоке небо потемнело до фиолетово-синего удивительно нежного оттенка, а потом вдруг эта пастельная благость ощетинилась колючей и пронзительной звездочкой. По улице пробегали смутные тени, порождения сумрака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120