Истинные адепты Ангелайи никогда ни перед чем не останавливаются.
Рамена не знал этого, но, зайдя так далеко, остановиться он уже и не смог бы.
3
– Ты, дед, стой на месте!
Павел Константинович ошеломленно замер, вырвавшись из тягостных дум. Узкую арку между домами перегораживали двое. За ними открывалась панорама двора, полускрытая пеленой дождя. И здесь, в арке, что-то капало – гулко, размеренно.
Это был логичный конец такого мерзкого дня для Павла Константиновича Мартикова, старшего экономиста самой крупной в городе фирмы «Паритет», а ранее старшего же экономиста единственного городского завода, отдавшего концы в бурной схватке с частниками.
Еще в те незапамятные времена, когда Мартиков заканчивал ВУЗ, будущее виделось ему просторным и безоблачным, подобным штилю над Тихим океаном. Оно обещало немного работы и много-много финансов, льющихся в его, Мартикова, карман. Со временем он понял, что работа отличается удивительной нудностью и кропотливостью, а самое главное – громадной ответственностью при относительно низкой заработной плате.
С момента этого осознания наслаждение бытием у Павла Константиновича постепенно стало сходить на нет, а на безбрежной жизненной глади заиграли пенные барашки. В двадцать девять лет он женился – скорее по необходимости, чем по зову сердца, и уже спустя три года понял, что новоиспеченной семье его светит пожизненное прозябание в середняках, без особых надежд подняться выше. Это еще ниже уронило планку его жизненных ценностей, и на море появилась неровная зыбь, а небо над головой потихоньку затягивало фиолетового окраса тучами. Да, он работал, старался, продвигался вверх по служебной лестнице. Но, во-первых, он уже ненавидел свою работу, а во-вторых, был лишен обязательной для людей его профессии педантичности и потому зачастую работал спустя рукава. Бывший в глубине души романтиком, Мартиков тем не менее активно жаждал материального благополучия, и эта нестыковка амбиций и внутреннего склада резко затормаживала путь к вершинам.
Подобное иногда случается – разум жаждет одно, а душа совершенно другое, и в сознании возникает трещина.
Когда начались девяностые, Мартиков несколько воспрял духом. Человеком он был деятельным и потому, воспользовавшись смутой и неразберихой, пролез в старшие экономисты родного завода, а оттуда прямиком в «Паритет», где и принялся заколачивать деньги с новой силой.
С годами Павел Константинович совершал все более и более рискованные ходы, некоторые из которых напрямую граничили с криминалом. Его семья (все еще без детей) вырвалась из серости и стала одной из наиболее обеспеченных семей в городе (исключая только местных бандитов). Мартиков купил пятикомнатную квартиру в Верхнем городе, купил машину и каждый год стал летать за границу.
Он был почти счастлив. Ну кто, скажите, кто может похвастаться тем, что на пятом десятке вдруг обрел юношеское наслаждение жизнью? Естественно, он стал относиться к работе еще хуже. И конечно, так долго продолжаться не могло. Подобно Сизифу, Мартиков тащил камень на гору всю свою жизнь, и вот теперь его падение стало для старшего экономиста «Паритета» полной неожиданностью. Камень сорвался, стремясь погрести Павла Константиновича под собой.
Падение происходило в духе гоголевского «Ревизора». Из самой Москвы прибыл налоговый инспектор, а с ним целый штат соглядатаев и ищеек. Мартиков подозревал, что кто-то стукнул о его махинациях и заложил его с потрохами. Этот кто-то, без сомнения, находился в штате «Паритета» и был в курсе всех дел старшего экономиста. Но кто, вот вопрос? Налоговики перетрясли всю документацию и бумаги фирмы, а потом вытрясли всю душу из самого Мартикова. А если после этого там что-то и осталось, то остаток вытрясло руководство фирмы, сопровождая это непечатной руганью.
Павел Константинович был немедленно уволен. Налоговики предъявили ему счет с похожим на гусеницу рядом нулей, а далее последовали обвинение в мошенничестве и повестка в суд. И теперь, подобно двум дамокловым мечам, над опальной головой Мартикова зависли Долг и Срок.
Все это случилось в течение скоротечных шести часов, после чего облитый грязью и униженный Мартиков на негнущихся ногах побрел домой – ехать он сейчас не мог. Долг и Срок – эти два сиамских близнеца, прочно сидели у Павла Константиновича на шее, не давая забыть о своем присутствии ни на секунду.
Первые десять шагов он сделал в совершенной растерянности, но, отойдя на километр от родного заведения, стал потихоньку наливаться злобой. Кулаки его сжимались, губы шептали что-то ему одному слышное, а глаза были бессмысленны и пусты. Мартиков шлепал по лужам, насквозь промочив свои дорогие ботинки, но совершенно не замечал этого.
Когда Павел Константинович достиг темноватой арки, безбрежную водную гладь его жизни сменил черный и неистовый шторм. И теперь он стоял – импозантного вида немолодой мужчина в долгополом дорогом плаще, изляпанном грязью, и смотрел на две тени, загородившие ему путь.
– Дед, стой! – повторил один из налетчиков, и они приблизились, заслоняя собой свет.
«Почему дед? – подумалось Мартикову. – Мне же всего пятьдесят два года!» Вслух он сказал:
– Вам чего? – сухо, академично, ни следа тех страстей, что бушуют в душе.
Одновременно Мартиков попятился и вышел из арки. Тени последовали за ним и оказались на свету – двое парней лет восемнадцати со следами вырождения на лице. Один был высоким с короткой стрижкой и, вероятно, когда-то массивным, но сейчас исхудал, кожа висела у него на лице неприятными складками. Второй вообще заморыш, сгорбленный, со слипшейся копной волос неопределенного цвета. Волосы падали ему на лицо, узкое, нездоровое, не облагороженное интеллектом, вероятно, даже в свои лучшие дни.
– Плащик сымай, – прошипел заморенный и ткнул пальцем для наглядности в названную одежку.
Шпана. Гопники. Судя по всему, еще и наркота. Хотят денег, хотят дорогой плащ Павла Константиновича, как будто мало сегодня напастей свалилось на голову бывшего старшего экономиста. Вот теперь еще и ограбят возле собственного дома, и... оп-па... бывший здоровяк достает ножик – может, еще и прирежут тут же.
Нож был выкидной, длинный, хорошей голубоватой стали.
– Ну, ты че?! Плащик давай! Баксы есть?
А Мартиков стоял перед ними и чувствовал, как злость перехлестывает через край, затмевая все остальное. Сами собой вдруг сжались кулаки, так что ногти впились в ладони, оставляя неровные полукруглые бороздки. Эти двое, этот человеческий мусор, они мешают ему, они смеют его задерживать! Нет, хватит!
Павел Константинович чувствовал, как нелепая, широкая, более похожая на оскал улыбка сама собой выползает на лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Рамена не знал этого, но, зайдя так далеко, остановиться он уже и не смог бы.
3
– Ты, дед, стой на месте!
Павел Константинович ошеломленно замер, вырвавшись из тягостных дум. Узкую арку между домами перегораживали двое. За ними открывалась панорама двора, полускрытая пеленой дождя. И здесь, в арке, что-то капало – гулко, размеренно.
Это был логичный конец такого мерзкого дня для Павла Константиновича Мартикова, старшего экономиста самой крупной в городе фирмы «Паритет», а ранее старшего же экономиста единственного городского завода, отдавшего концы в бурной схватке с частниками.
Еще в те незапамятные времена, когда Мартиков заканчивал ВУЗ, будущее виделось ему просторным и безоблачным, подобным штилю над Тихим океаном. Оно обещало немного работы и много-много финансов, льющихся в его, Мартикова, карман. Со временем он понял, что работа отличается удивительной нудностью и кропотливостью, а самое главное – громадной ответственностью при относительно низкой заработной плате.
С момента этого осознания наслаждение бытием у Павла Константиновича постепенно стало сходить на нет, а на безбрежной жизненной глади заиграли пенные барашки. В двадцать девять лет он женился – скорее по необходимости, чем по зову сердца, и уже спустя три года понял, что новоиспеченной семье его светит пожизненное прозябание в середняках, без особых надежд подняться выше. Это еще ниже уронило планку его жизненных ценностей, и на море появилась неровная зыбь, а небо над головой потихоньку затягивало фиолетового окраса тучами. Да, он работал, старался, продвигался вверх по служебной лестнице. Но, во-первых, он уже ненавидел свою работу, а во-вторых, был лишен обязательной для людей его профессии педантичности и потому зачастую работал спустя рукава. Бывший в глубине души романтиком, Мартиков тем не менее активно жаждал материального благополучия, и эта нестыковка амбиций и внутреннего склада резко затормаживала путь к вершинам.
Подобное иногда случается – разум жаждет одно, а душа совершенно другое, и в сознании возникает трещина.
Когда начались девяностые, Мартиков несколько воспрял духом. Человеком он был деятельным и потому, воспользовавшись смутой и неразберихой, пролез в старшие экономисты родного завода, а оттуда прямиком в «Паритет», где и принялся заколачивать деньги с новой силой.
С годами Павел Константинович совершал все более и более рискованные ходы, некоторые из которых напрямую граничили с криминалом. Его семья (все еще без детей) вырвалась из серости и стала одной из наиболее обеспеченных семей в городе (исключая только местных бандитов). Мартиков купил пятикомнатную квартиру в Верхнем городе, купил машину и каждый год стал летать за границу.
Он был почти счастлив. Ну кто, скажите, кто может похвастаться тем, что на пятом десятке вдруг обрел юношеское наслаждение жизнью? Естественно, он стал относиться к работе еще хуже. И конечно, так долго продолжаться не могло. Подобно Сизифу, Мартиков тащил камень на гору всю свою жизнь, и вот теперь его падение стало для старшего экономиста «Паритета» полной неожиданностью. Камень сорвался, стремясь погрести Павла Константиновича под собой.
Падение происходило в духе гоголевского «Ревизора». Из самой Москвы прибыл налоговый инспектор, а с ним целый штат соглядатаев и ищеек. Мартиков подозревал, что кто-то стукнул о его махинациях и заложил его с потрохами. Этот кто-то, без сомнения, находился в штате «Паритета» и был в курсе всех дел старшего экономиста. Но кто, вот вопрос? Налоговики перетрясли всю документацию и бумаги фирмы, а потом вытрясли всю душу из самого Мартикова. А если после этого там что-то и осталось, то остаток вытрясло руководство фирмы, сопровождая это непечатной руганью.
Павел Константинович был немедленно уволен. Налоговики предъявили ему счет с похожим на гусеницу рядом нулей, а далее последовали обвинение в мошенничестве и повестка в суд. И теперь, подобно двум дамокловым мечам, над опальной головой Мартикова зависли Долг и Срок.
Все это случилось в течение скоротечных шести часов, после чего облитый грязью и униженный Мартиков на негнущихся ногах побрел домой – ехать он сейчас не мог. Долг и Срок – эти два сиамских близнеца, прочно сидели у Павла Константиновича на шее, не давая забыть о своем присутствии ни на секунду.
Первые десять шагов он сделал в совершенной растерянности, но, отойдя на километр от родного заведения, стал потихоньку наливаться злобой. Кулаки его сжимались, губы шептали что-то ему одному слышное, а глаза были бессмысленны и пусты. Мартиков шлепал по лужам, насквозь промочив свои дорогие ботинки, но совершенно не замечал этого.
Когда Павел Константинович достиг темноватой арки, безбрежную водную гладь его жизни сменил черный и неистовый шторм. И теперь он стоял – импозантного вида немолодой мужчина в долгополом дорогом плаще, изляпанном грязью, и смотрел на две тени, загородившие ему путь.
– Дед, стой! – повторил один из налетчиков, и они приблизились, заслоняя собой свет.
«Почему дед? – подумалось Мартикову. – Мне же всего пятьдесят два года!» Вслух он сказал:
– Вам чего? – сухо, академично, ни следа тех страстей, что бушуют в душе.
Одновременно Мартиков попятился и вышел из арки. Тени последовали за ним и оказались на свету – двое парней лет восемнадцати со следами вырождения на лице. Один был высоким с короткой стрижкой и, вероятно, когда-то массивным, но сейчас исхудал, кожа висела у него на лице неприятными складками. Второй вообще заморыш, сгорбленный, со слипшейся копной волос неопределенного цвета. Волосы падали ему на лицо, узкое, нездоровое, не облагороженное интеллектом, вероятно, даже в свои лучшие дни.
– Плащик сымай, – прошипел заморенный и ткнул пальцем для наглядности в названную одежку.
Шпана. Гопники. Судя по всему, еще и наркота. Хотят денег, хотят дорогой плащ Павла Константиновича, как будто мало сегодня напастей свалилось на голову бывшего старшего экономиста. Вот теперь еще и ограбят возле собственного дома, и... оп-па... бывший здоровяк достает ножик – может, еще и прирежут тут же.
Нож был выкидной, длинный, хорошей голубоватой стали.
– Ну, ты че?! Плащик давай! Баксы есть?
А Мартиков стоял перед ними и чувствовал, как злость перехлестывает через край, затмевая все остальное. Сами собой вдруг сжались кулаки, так что ногти впились в ладони, оставляя неровные полукруглые бороздки. Эти двое, этот человеческий мусор, они мешают ему, они смеют его задерживать! Нет, хватит!
Павел Константинович чувствовал, как нелепая, широкая, более похожая на оскал улыбка сама собой выползает на лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120