У нее есть все шансы выздороветь.
Я боялся давить на него, боялся услышать четкий ответ.
Мы продолжали идти вперед, устилая дорогу ковром из трупов. Всех мертвецов раздевали донага, и все чаще и чаще попадались тела с отрезанными кусками плоти. Я взял за правило, обедая у кого-нибудь в гостях во время объезда своих частей, первым делом спрашивать источник происхождения мяса. Но большинство этого не делало. Не могло делать – просто еды катастрофически не хватало.
Даже я, первый трибун армии, голодал. Но лучше было остаться день-другой без еды, чем случайно подслушать в разговоре у костра жалобу и сочувственный ответ: «А вот тот зажравшийся жирный ублюдок...»
Я возвратился из дозора. Почти неделю мы блуждали в снежном буране, пытаясь отыскать проклятую майсирскую армию. Я едва не расплакался, когда меня угостили обугленной картофелиной, выкопанной в поле какого-то крестьянина и испеченной в углях крошечного костерка. Она показалась мне вкуснее, чем ужин из многих блюд.
Некоторые майсирки, ублажавшие в постели наших солдат, оставались вместе со своими возлюбленными и после того, как те падали, обессилев. Другие меньше чем через час уже находили себе новых любовников. Помню, один генерал соблазнил в Джарре очень красивую молодую девушку, и у той хватило глупости отступать вместе с армией: она испугалась, что ее земляки, вернувшись в столицу, безжалостно расправятся с ней.
Обнаружив, что девушка забеременела, генерал вышвырнул ее из своей кареты, заявив, что, если она еще раз попадется ему на глаза, он насадит ее на саблю. Солдат, поведавший мне эту историю, сказал, что бедняжка стояла как изваяние у дороги, провожая взглядом уходящую колонну, а слезы замерзали у нее на лице.
Арьергард нашел ее спустя полтора дня, скорчившуюся в придорожной канаве. На мертвом лице глаза оставались широко раскрытыми, смотревшими вслед возлюбленному.
Первым сигналом о надвигающейся катастрофе стало пронзительное ржание лошади из первой пары, оступившейся на крутом повороте. Она стащила за собой свою пристяжную, а вслед за ними и весь цуг вместе с экипажем сорвался в глубокую пропасть.
Я первым поднялся на вершину невысокого холма и стоял, предвкушая, как сейчас сюда подъедет карета, я расседлаю и стреножу Каземата, а сам заберусь внутрь и сосну часок. Погода становилась хуже, снег усилился, и я мечтал о теплых объятиях Алегрии.
Вместо этого у меня на глазах деревянный ящик, в котором находилось все, что было мне дорого, кувыркаясь покатился по каменистому склону. Спрыгнув на землю, я побежал вниз по обледенелым валунам, каким-то чудом удерживаясь на ногах. Долетев до дна оврага, карета пробила лед на замерзшей речке и застыла, перевернувшись набок. Тело одного кучера повисло, насаженное на острую ветку, другой кричал, придавленный экипажем. Крики прекратились, прежде чем я успел сбежать вниз.
Запрыгнув на разбитую карету, я дернул дверцу, и она осталась у меня в руках. Сперва в темноте я не смог разглядеть никакого движения, затем груда одеял зашевелилась, и показалась взъерошенная голова Алегрии.
– Я еще жива? – спросила она, содрогаясь от кашля.
– Жива, о боги, жива! – воскликнул я и, нырнув внутрь, прижал ее к груди.
«О боги, пожалуйста! – взмолился я. – Назовите свою цену, скажите, какую жертву вам принести. Но только не дайте ей умереть. Пожалуйста! Я редко взывал к вам, чувствуя, что, если донимать вас просьбами, когда мне хорошо, вы не станете меня слушать, когда мне будет плохо. Если хотите, возьмите меня, но только чтобы она осталась жить!»
Уланы помогли собрать все уцелевшее, и мы стали подниматься наверх.
На нас обрушился порыв ледяного ветра, и Алегрия поежилась.
– Так хорошо... оказаться на свежем воздухе, – с трудом произнесла она, пытаясь пошутить. – В этом ящике было так душно. Думаю, мне пора немного размяться.
Рассеянно слушая ее, я не отрывал глаз от дороги, заметенной снегом. Наконец на ней появилась скрипящая повозка с ранеными. Я замахал рукой, останавливая ее.
Возница не узнал меня в грязной шинели и давно не чищенном шлеме.
– Набита битком! – крикнул он. – Нет места ни для кого, ни для офицера, ни для рядового. Прочь с дороги!
Прыгнув перед лошадьми, Свальбард схватил их за упряжь, останавливая повозку.
– Стой, мать твою, когда к тебе обращается первый трибун! – рявкнул он.
– Сэр! Прошу прощения, – залепетал кучер, приходя в себя. Что вам угодно?
– Мы лишились нашего экипажа. Ты можешь взять к себе эту даму?
– Сэр... я бы с радостью, но места совсем нет. Сэр, я не вру, – добавил он, понимая, что если я захочу, то убью его, и никто меня не остановит.
Спустившись с козел, он откинул полог повозки. Я поморщился, почувствовав тошнотворный запах спекшейся крови. В тесной повозке, больше похожей на гроб, лежали буквально один на другом шесть человек.
– Возница, трогай, – властным тоном произнесла Алегрия. – Я крепче всех этих людей. Я могу идти самостоятельно.
Она тут же опровергла собственные слова, согнувшись пополам от боли.
– Слушайте, – сказал один из раненых, выбираясь из повозки. – Я не поеду, если даме придется идти пешком. Я как-нибудь и сам дойду.
Его мундир был в клочьях, на плечи была накинута подрезанная майсирская шинель, чтобы было удобнее идти. К шинели была приколота эмблема Седьмого гвардейского корпуса. Левая нога раненого была забинтована. Попробовав опереться на нее, он поморщился от боли, попробовал еще раз и слабо улыбнулся.
– Ну вот, черт побери, я готов вернуться в свою роту, сэр. Если только есть куда возвращаться.
Я знал, какую команду должен отдать, но не мог заставить себя сделать это.
– Возница, я сказала, трогай! – снова приказала Алегрия.
Кучер забрался на козлы.
– А вы, – продолжала она, оборачиваясь к гвардейцу, – залезайте назад.
Но его уже не было.
– Куда...
Свальбард молча указал на обочину дороги, обрывавшуюся в овраг. Подбежав туда, я посмотрел вниз и сквозь снежную пелену смутно разглядел человеческую фигуру, быстро ковылявшую прочь от дороги, навстречу темнеющей вдали суэби.
– Остановись! – окликнул я.
Но гвардеец не обернулся, не оглянулся, и через мгновение вьюга скрыла его от меня.
Я даже не успел узнать, как его звали.
Повозка с ранеными, больными и Алегрией стала частью нашего походного порядка. За всеми ухаживали двое моих улан, немного разбиравшихся в целебных травах.
Не успели мы свернуть с дороги, расставить кругом полдюжины открытых повозок, выставить охранение и начать готовить скудную трапезу, как меня нашел гонец от императора.
– Как они только посмели, трусливые ублюдки! – крикнул Тенедос, в ярости тыча жезлом в стенку шатра. Это был не вопрос, а утверждение. – Это же удар в спину! Проклятие, как они могли предать свою родину?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
Я боялся давить на него, боялся услышать четкий ответ.
Мы продолжали идти вперед, устилая дорогу ковром из трупов. Всех мертвецов раздевали донага, и все чаще и чаще попадались тела с отрезанными кусками плоти. Я взял за правило, обедая у кого-нибудь в гостях во время объезда своих частей, первым делом спрашивать источник происхождения мяса. Но большинство этого не делало. Не могло делать – просто еды катастрофически не хватало.
Даже я, первый трибун армии, голодал. Но лучше было остаться день-другой без еды, чем случайно подслушать в разговоре у костра жалобу и сочувственный ответ: «А вот тот зажравшийся жирный ублюдок...»
Я возвратился из дозора. Почти неделю мы блуждали в снежном буране, пытаясь отыскать проклятую майсирскую армию. Я едва не расплакался, когда меня угостили обугленной картофелиной, выкопанной в поле какого-то крестьянина и испеченной в углях крошечного костерка. Она показалась мне вкуснее, чем ужин из многих блюд.
Некоторые майсирки, ублажавшие в постели наших солдат, оставались вместе со своими возлюбленными и после того, как те падали, обессилев. Другие меньше чем через час уже находили себе новых любовников. Помню, один генерал соблазнил в Джарре очень красивую молодую девушку, и у той хватило глупости отступать вместе с армией: она испугалась, что ее земляки, вернувшись в столицу, безжалостно расправятся с ней.
Обнаружив, что девушка забеременела, генерал вышвырнул ее из своей кареты, заявив, что, если она еще раз попадется ему на глаза, он насадит ее на саблю. Солдат, поведавший мне эту историю, сказал, что бедняжка стояла как изваяние у дороги, провожая взглядом уходящую колонну, а слезы замерзали у нее на лице.
Арьергард нашел ее спустя полтора дня, скорчившуюся в придорожной канаве. На мертвом лице глаза оставались широко раскрытыми, смотревшими вслед возлюбленному.
Первым сигналом о надвигающейся катастрофе стало пронзительное ржание лошади из первой пары, оступившейся на крутом повороте. Она стащила за собой свою пристяжную, а вслед за ними и весь цуг вместе с экипажем сорвался в глубокую пропасть.
Я первым поднялся на вершину невысокого холма и стоял, предвкушая, как сейчас сюда подъедет карета, я расседлаю и стреножу Каземата, а сам заберусь внутрь и сосну часок. Погода становилась хуже, снег усилился, и я мечтал о теплых объятиях Алегрии.
Вместо этого у меня на глазах деревянный ящик, в котором находилось все, что было мне дорого, кувыркаясь покатился по каменистому склону. Спрыгнув на землю, я побежал вниз по обледенелым валунам, каким-то чудом удерживаясь на ногах. Долетев до дна оврага, карета пробила лед на замерзшей речке и застыла, перевернувшись набок. Тело одного кучера повисло, насаженное на острую ветку, другой кричал, придавленный экипажем. Крики прекратились, прежде чем я успел сбежать вниз.
Запрыгнув на разбитую карету, я дернул дверцу, и она осталась у меня в руках. Сперва в темноте я не смог разглядеть никакого движения, затем груда одеял зашевелилась, и показалась взъерошенная голова Алегрии.
– Я еще жива? – спросила она, содрогаясь от кашля.
– Жива, о боги, жива! – воскликнул я и, нырнув внутрь, прижал ее к груди.
«О боги, пожалуйста! – взмолился я. – Назовите свою цену, скажите, какую жертву вам принести. Но только не дайте ей умереть. Пожалуйста! Я редко взывал к вам, чувствуя, что, если донимать вас просьбами, когда мне хорошо, вы не станете меня слушать, когда мне будет плохо. Если хотите, возьмите меня, но только чтобы она осталась жить!»
Уланы помогли собрать все уцелевшее, и мы стали подниматься наверх.
На нас обрушился порыв ледяного ветра, и Алегрия поежилась.
– Так хорошо... оказаться на свежем воздухе, – с трудом произнесла она, пытаясь пошутить. – В этом ящике было так душно. Думаю, мне пора немного размяться.
Рассеянно слушая ее, я не отрывал глаз от дороги, заметенной снегом. Наконец на ней появилась скрипящая повозка с ранеными. Я замахал рукой, останавливая ее.
Возница не узнал меня в грязной шинели и давно не чищенном шлеме.
– Набита битком! – крикнул он. – Нет места ни для кого, ни для офицера, ни для рядового. Прочь с дороги!
Прыгнув перед лошадьми, Свальбард схватил их за упряжь, останавливая повозку.
– Стой, мать твою, когда к тебе обращается первый трибун! – рявкнул он.
– Сэр! Прошу прощения, – залепетал кучер, приходя в себя. Что вам угодно?
– Мы лишились нашего экипажа. Ты можешь взять к себе эту даму?
– Сэр... я бы с радостью, но места совсем нет. Сэр, я не вру, – добавил он, понимая, что если я захочу, то убью его, и никто меня не остановит.
Спустившись с козел, он откинул полог повозки. Я поморщился, почувствовав тошнотворный запах спекшейся крови. В тесной повозке, больше похожей на гроб, лежали буквально один на другом шесть человек.
– Возница, трогай, – властным тоном произнесла Алегрия. – Я крепче всех этих людей. Я могу идти самостоятельно.
Она тут же опровергла собственные слова, согнувшись пополам от боли.
– Слушайте, – сказал один из раненых, выбираясь из повозки. – Я не поеду, если даме придется идти пешком. Я как-нибудь и сам дойду.
Его мундир был в клочьях, на плечи была накинута подрезанная майсирская шинель, чтобы было удобнее идти. К шинели была приколота эмблема Седьмого гвардейского корпуса. Левая нога раненого была забинтована. Попробовав опереться на нее, он поморщился от боли, попробовал еще раз и слабо улыбнулся.
– Ну вот, черт побери, я готов вернуться в свою роту, сэр. Если только есть куда возвращаться.
Я знал, какую команду должен отдать, но не мог заставить себя сделать это.
– Возница, я сказала, трогай! – снова приказала Алегрия.
Кучер забрался на козлы.
– А вы, – продолжала она, оборачиваясь к гвардейцу, – залезайте назад.
Но его уже не было.
– Куда...
Свальбард молча указал на обочину дороги, обрывавшуюся в овраг. Подбежав туда, я посмотрел вниз и сквозь снежную пелену смутно разглядел человеческую фигуру, быстро ковылявшую прочь от дороги, навстречу темнеющей вдали суэби.
– Остановись! – окликнул я.
Но гвардеец не обернулся, не оглянулся, и через мгновение вьюга скрыла его от меня.
Я даже не успел узнать, как его звали.
Повозка с ранеными, больными и Алегрией стала частью нашего походного порядка. За всеми ухаживали двое моих улан, немного разбиравшихся в целебных травах.
Не успели мы свернуть с дороги, расставить кругом полдюжины открытых повозок, выставить охранение и начать готовить скудную трапезу, как меня нашел гонец от императора.
– Как они только посмели, трусливые ублюдки! – крикнул Тенедос, в ярости тыча жезлом в стенку шатра. Это был не вопрос, а утверждение. – Это же удар в спину! Проклятие, как они могли предать свою родину?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167