Намек мог дать крестьянин из Фленсбурга или наш военный чин, но всегда оставалась вероятность, которую нельзя сбрасывать со счетов. Были инструкции: подыскать человека и забросить. Так мы и делали. И многие не приходили обратно. Их посылали, чтобы рассеять сомнения, понимаете? Мы посылали их, потому что почти ничего не знали. У всех нас бывают такие моменты, Джон. Не думайте, что это всегда просто. – Едва заметная улыбка. – У нас часто бывали колебания, как у вас. Приходилось преодолевать их. Мы называли это второй присягой. – Он непринужденно облокотился о стол. – Вторая присяга, – повторил он. – Ладно, Джон, если вы хотите ждать, когда начнут падать бомбы, когда на улице будут гибнуть люди… – Он вдруг стал серьезным, словно раскрывал свою веру. – Я знаю, в мирное время гораздо тяжелее. Требуется мужество. Мужество иного рода.
Эйвери кивнул.
– Извините, – сказал он.
Холдейн смотрел на него с неприязнью.
– Директор хочет сказать, – ядовито сказал он, – что если вы желаете остаться в Департаменте и работать – работайте. Если вы желаете культивировать свои эмоции – отправляйтесь в другое место, где вам никто не будет мешать. Нам слишком много лет, чтобы возиться с такими людьми, как вы.
Эйвери продолжал слышать голос Сары, продолжал видеть ряды домишек, над которыми повис дождь; он попробовал представить свою жизнь с Сарой без Департамента. Он понял, что уже слишком поздно: так же, как было всегда, потому что он пошел к ним за тем малым, что они могли ему дать, а они забрали у него то малое, что у него было. Он чувствовал, как усомнившийся в вере священнослужитель, что то, что содержалось в его сердце, было надежно заперто в том уголке, куда он прежде мог отступить: теперь такого уголка не было. Он посмотрел на Леклерка, потом на Холдейна. Они были его коллеги. Узники молчания, они втроем работали бок о бок, прокладывали путь в безводной пустыне я любое время года, чужие люди, нуждающиеся друг в друге на заброшенной земле, утратившей веру.
– Вы слышали, что я сказал? – сурово спросил Холдейн.
Эйвери пробормотал:
– Извините.
– Вы не были на войне, Джон, – мягко сказал Леклерк. – Вы не понимаете, как это бывает. Вы не понимаете, что такое воинский долг.
– Я знаю, – сказал Эйвери. – Извините. Я хотел бы взять машину, не более чем на час… что-то послать Саре, если можно.
– Конечно.
Он обнаружил, что забыл о подарке для Энтони.
– Извините, – опять сказал он.
– Кстати… – Леклерк выдвинул ящик стола и вынул конверт. С видом благодетеля вручил его Эйвери. – Это ваш спецпропуск, выписан в Министерстве. Как удостоверение. На ваше имя. Он вам может понадобиться в ближайшие недели.
Это был кусок толстого картона в целлофане, зеленый, книзу темнее. Его имя было напечатано заглавными буквами на электрической машинке: м-р Джон Эйвери. Надпись предоставляла предъявителю полномочия наводить справки от имени Министерства. Стояла подпись красными чернилами.
– Спасибо.
– Это вам очень поможет; – сказал Леклерк. – Здесь подпись Министра. Он пользуется красными чернилами. Такая традиция.
Он вернулся в свой кабинет. Иногда ему чудилось, что он один, и перед ним пустая аллея, и какая-то сила гонит его вперед, как отчаяние – к небытию. Порой ему казалось, что он спасается бегством, но бежит во вражеский стан, жаждая, чтобы боль от ударов врага доказала, что он еще существует; жаждая, чтобы тень настоящей цели осенила его жалкие действия; жаждая, как сказал однажды Леклерк, пожертвовать совестью, чтобы обрести Бога.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МИССИЯ ЛЕЙЗЕРА
От бремени Мира в прохладные воды Войдем и на время забудем невзгоды.
Руперт Брук, 1914 г.
Глава 10
Прелюдия
Холдейн вышел из «хамбера» у авторемонтной мастерской.
– Меня не ждите. Вы должны отвезти Леклерка в Министерство.
Он торопливо зашагал по асфальту мимо желтых бензоколонок и дребезжащих от ветра рекламных щитов. Вечерело, накрапывал дождь. Мастерская была небольшой, но очень аккуратной: с одной стороны – витрины с запчастями, с другой – ремонтный цех, а в центре возвышалась башня, служившая жилым домом. Башню венчало сердце из горящих лампочек, которые все время меняли цвет. Где-то неподалеку визжал токарный станок. Холдейн вошел в приемную. Помещение было просторное, стены обшиты шведским дубом. Там никого не было. Пахло резиной. Он позвонил и начал отчаянно кашлять. Бывало, что приступы кашля донимали его, тогда он прижимал руку к груди, и у него на лице появлялось покорное выражение привычного к собственным страданиям человека.
Кроме календарей с красотками на стене висело небольшое, написанное от руки объявление, похожее на любительскую рекламу: «Святой Христофор и все ангелы заступники! Да храните нас от аварий на дорогах. Ф. Л.». В клетке у окна нервно метался попугай. Первые капли дождя лениво забарабанили по стеклу. В комнату вошел юноша лет восемнадцати, с черными от машинного масла пальцами. На нагрудном кармане его комбинезона красовалось увенчанное короной красное сердечко.
– Добрый вечер, – сказал Холдейн. – Прошу прощения, я разыскиваю одного старого знакомого, моего приятеля. Мы виделись последний раз уже очень давно. Его зовут Лейзер. Фред Лейзер. Я думал, не знаете ли вы что-нибудь…
– Сейчас позову, – сказал юноша и исчез.
Холдейн терпеливо ждал, разглядывая календари, гадая, кто их сюда повесил – этот юноша или Лейзер. Дверь открылась снова. Вошел Лейзер. Холдейн узнал его по фотографии. Он действительно почти не изменился за двадцать лет. Лишь вокруг глаз рассыпались мелкие морщинки и стали пожестче уголки рта.
Комната освещалась сверху ровным светом, не отбрасывавшим теней. На первый взгляд па бледном лице Лейзера читалось только одиночество.
– Чем могу вам служить? – спросил Лейзер. Он стоял прямо, почти пo-военному.
– Привет! Вы не помните меня?
Лейзер взглянул на него так, будто его попросили назвать цену за какую-то работу, – невозмутимо, но настороженно.
– Вы меня ни с кем не путаете?
– Нет.
– Тогда мы встречались очень давно, – сказал он наконец. – У меня хорошая память на лица.
– Двадцать лет назад, – сказал Холдейн и откашлялся с виноватым видом.
– Значит, во время войны?
Небольшого роста, очень подтянутый, он несколько напоминал Леклерка. Его вполне можно было принять за официанта. Слегка закатанные рукава рубашки обнажали волосатые руки. На нем была дорогая сорочка с монограммой на кармашке. На одежде он явно не экономил. Носил золотой перстень и часы с золотым браслетом. Он очень следил за своей внешностью. Холдейн даже почувствовал запах лосьона, которым тот пользовался. Длинные густые каштановые волосы ровной челкой обрамляли лоб. Он зачесывал их назад, и на висках они слегка курчавились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Эйвери кивнул.
– Извините, – сказал он.
Холдейн смотрел на него с неприязнью.
– Директор хочет сказать, – ядовито сказал он, – что если вы желаете остаться в Департаменте и работать – работайте. Если вы желаете культивировать свои эмоции – отправляйтесь в другое место, где вам никто не будет мешать. Нам слишком много лет, чтобы возиться с такими людьми, как вы.
Эйвери продолжал слышать голос Сары, продолжал видеть ряды домишек, над которыми повис дождь; он попробовал представить свою жизнь с Сарой без Департамента. Он понял, что уже слишком поздно: так же, как было всегда, потому что он пошел к ним за тем малым, что они могли ему дать, а они забрали у него то малое, что у него было. Он чувствовал, как усомнившийся в вере священнослужитель, что то, что содержалось в его сердце, было надежно заперто в том уголке, куда он прежде мог отступить: теперь такого уголка не было. Он посмотрел на Леклерка, потом на Холдейна. Они были его коллеги. Узники молчания, они втроем работали бок о бок, прокладывали путь в безводной пустыне я любое время года, чужие люди, нуждающиеся друг в друге на заброшенной земле, утратившей веру.
– Вы слышали, что я сказал? – сурово спросил Холдейн.
Эйвери пробормотал:
– Извините.
– Вы не были на войне, Джон, – мягко сказал Леклерк. – Вы не понимаете, как это бывает. Вы не понимаете, что такое воинский долг.
– Я знаю, – сказал Эйвери. – Извините. Я хотел бы взять машину, не более чем на час… что-то послать Саре, если можно.
– Конечно.
Он обнаружил, что забыл о подарке для Энтони.
– Извините, – опять сказал он.
– Кстати… – Леклерк выдвинул ящик стола и вынул конверт. С видом благодетеля вручил его Эйвери. – Это ваш спецпропуск, выписан в Министерстве. Как удостоверение. На ваше имя. Он вам может понадобиться в ближайшие недели.
Это был кусок толстого картона в целлофане, зеленый, книзу темнее. Его имя было напечатано заглавными буквами на электрической машинке: м-р Джон Эйвери. Надпись предоставляла предъявителю полномочия наводить справки от имени Министерства. Стояла подпись красными чернилами.
– Спасибо.
– Это вам очень поможет; – сказал Леклерк. – Здесь подпись Министра. Он пользуется красными чернилами. Такая традиция.
Он вернулся в свой кабинет. Иногда ему чудилось, что он один, и перед ним пустая аллея, и какая-то сила гонит его вперед, как отчаяние – к небытию. Порой ему казалось, что он спасается бегством, но бежит во вражеский стан, жаждая, чтобы боль от ударов врага доказала, что он еще существует; жаждая, чтобы тень настоящей цели осенила его жалкие действия; жаждая, как сказал однажды Леклерк, пожертвовать совестью, чтобы обрести Бога.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МИССИЯ ЛЕЙЗЕРА
От бремени Мира в прохладные воды Войдем и на время забудем невзгоды.
Руперт Брук, 1914 г.
Глава 10
Прелюдия
Холдейн вышел из «хамбера» у авторемонтной мастерской.
– Меня не ждите. Вы должны отвезти Леклерка в Министерство.
Он торопливо зашагал по асфальту мимо желтых бензоколонок и дребезжащих от ветра рекламных щитов. Вечерело, накрапывал дождь. Мастерская была небольшой, но очень аккуратной: с одной стороны – витрины с запчастями, с другой – ремонтный цех, а в центре возвышалась башня, служившая жилым домом. Башню венчало сердце из горящих лампочек, которые все время меняли цвет. Где-то неподалеку визжал токарный станок. Холдейн вошел в приемную. Помещение было просторное, стены обшиты шведским дубом. Там никого не было. Пахло резиной. Он позвонил и начал отчаянно кашлять. Бывало, что приступы кашля донимали его, тогда он прижимал руку к груди, и у него на лице появлялось покорное выражение привычного к собственным страданиям человека.
Кроме календарей с красотками на стене висело небольшое, написанное от руки объявление, похожее на любительскую рекламу: «Святой Христофор и все ангелы заступники! Да храните нас от аварий на дорогах. Ф. Л.». В клетке у окна нервно метался попугай. Первые капли дождя лениво забарабанили по стеклу. В комнату вошел юноша лет восемнадцати, с черными от машинного масла пальцами. На нагрудном кармане его комбинезона красовалось увенчанное короной красное сердечко.
– Добрый вечер, – сказал Холдейн. – Прошу прощения, я разыскиваю одного старого знакомого, моего приятеля. Мы виделись последний раз уже очень давно. Его зовут Лейзер. Фред Лейзер. Я думал, не знаете ли вы что-нибудь…
– Сейчас позову, – сказал юноша и исчез.
Холдейн терпеливо ждал, разглядывая календари, гадая, кто их сюда повесил – этот юноша или Лейзер. Дверь открылась снова. Вошел Лейзер. Холдейн узнал его по фотографии. Он действительно почти не изменился за двадцать лет. Лишь вокруг глаз рассыпались мелкие морщинки и стали пожестче уголки рта.
Комната освещалась сверху ровным светом, не отбрасывавшим теней. На первый взгляд па бледном лице Лейзера читалось только одиночество.
– Чем могу вам служить? – спросил Лейзер. Он стоял прямо, почти пo-военному.
– Привет! Вы не помните меня?
Лейзер взглянул на него так, будто его попросили назвать цену за какую-то работу, – невозмутимо, но настороженно.
– Вы меня ни с кем не путаете?
– Нет.
– Тогда мы встречались очень давно, – сказал он наконец. – У меня хорошая память на лица.
– Двадцать лет назад, – сказал Холдейн и откашлялся с виноватым видом.
– Значит, во время войны?
Небольшого роста, очень подтянутый, он несколько напоминал Леклерка. Его вполне можно было принять за официанта. Слегка закатанные рукава рубашки обнажали волосатые руки. На нем была дорогая сорочка с монограммой на кармашке. На одежде он явно не экономил. Носил золотой перстень и часы с золотым браслетом. Он очень следил за своей внешностью. Холдейн даже почувствовал запах лосьона, которым тот пользовался. Длинные густые каштановые волосы ровной челкой обрамляли лоб. Он зачесывал их назад, и на висках они слегка курчавились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70