Он остановился. На полпути к дому кто-то оставил мотоцикл, на седле лежал старый плащ. Было совершенно безлюдно.
* * *
От очага шло ласковое тепло.
– Когда, вы сказали, его первая передача? – спросил Эйвери. Он уже спрашивал об этом раньше.
– Джонсон сказал, в двадцать два двадцать. Мы начинаем прощупывать эфир за час.
– Я думал, он будет передавать на определенной частоте, – пробормотал Леклерк почти равнодушно.
– Он может по ошибке поставить не тот кварц. Это случается, когда нервничаешь. Надо вести поиск на разные кварцы.
– Он уже должен быть в дороге.
– Где Холдейн?
– Спит.
– Как можно в такое время спать?
– Скоро рассвет.
– Ничего нельзя сделать с очагом? – спросил Леклерк. – Он не должен так чадить. – Вдруг он вскинул голову, будто отряхиваясь, и сказал:
– Джон, очень интересное донесение от Филдена. Перемещение войск в Будапеште. Может, когда вы вернетесь в Лондон… – Он остановился, не закончив фразу, и нахмурился.
– Вы говорили об этом, – мягко сказал Эйвери.
– Да, вы должны заняться этим.
– С удовольствием. Похоже, что это очень интересно.
– Вы согласны со мной, верно?
– Очень интересно.
– Знаете, – сказал он: казалось, он что-то вспомнил, – той несчастной женщине по-прежнему не хотят давать пенсию.
* * *
Он сидел на мотоцикле как за обеденным столом – выпрямив спину, поджав локти. Мотоцикл нещадно тарахтев. Грохот двигателя катился по озябшим полям, будил петухов. На проселке сильно трясло. Плащ был с кожаными накладками на плечах, полы бились о спицы заднего колеса. Наступил рассвет.
Скоро надо будет чего-то поесть. Непонятно, почему он так голоден. Может, дело в физической перегрузке. Да, конечно. Он поест, но не в городе, еще не в городе. И не в кафе: чужаки обычно приходят в кафе. Не в кафе, где мог раньше бывать тот юноша.
Он все ехал. Мучил голод. Кроме как о еде, ни о чем не мог думать. Рука сжимала газ, и мотоцикл нес вперед обессиленное тело. Он свернул на дорожку, ведущую к какой-то ферме, и остановился.
Дом был старый, неухоженный – выглядел так, как будто вот-вот развалится. Дорожка с колеей от телеги поросла травой. Ограда была сломана. Когда-то здесь был сад, спускающийся террасами, теперь совершенно одичавший.
В кухонном окне горел свет. Лейзер постучал в дверь. Рука дрожала после мотоцикла. Никто не вышел. Он постучал снова, пугаясь своего же стука. В окне ему померещилось какое-то лицо, мелькнувшая тень мальчика или отражение раскачивающейся ветки.
Он быстро вернулся к мотоциклу, с ужасом ощущая, что его голод – вовсе не голод, а одиночество. Надо где-нибудь прилечь и отдохнуть. Он подумал: я забыл, как это бывает. Он опять сел на мотоцикл и поехал. Доехал до леса и прилег там, спрятав лихорадочно горящее лицо в зарослях папоротника.
* * *
Наступил вечер; в поле было еще светло, но в лесу, где лежал Лейзер, быстро стемнело – красные стволы сосен превратились в черные колонны.
Он отряхнулся от листьев и зашнуровал ботинки. Жесткая кожа болезненно резала ногу. У него ведь не было возможности разносить их. Он поймал себя на мысли, что Леклерку и другим это безразлично, а ему не протянуть руку через пропасть, что легла между ушедшим и оставшимся, между живым и умирающим.
Он натянул рюкзак и снова почувствовал жгучую боль, когда лямки врезались в покрытые синяками плечи. Он взял в руку чемодан и пошел через поле к дороге, туда, где оставил мотоцикл. До Лангдорна было пять километров. Лейзер подумал, что этот, первый из трех городов, должен показаться за холмом. Вот-вот будет полицейский пост, скоро уже можно будет поесть.
Он ехал медленно, с чемоданом на коленях, напряженно вглядываясь в мокрую дорогу, ожидая увидеть вдали красные огоньки или кучку людей с автомашинами. В конце затяжного поворота он увидел слева дом с нарисованной кружкой пива в окне. Он въехал во дворик, на шум двигателя к дверям вышел старик. Лейзер слез с мотоцикла.
– Я хочу пива, – сказал он, – с сосисками. У вас есть?
Они прошли в пивную, и старик усадил его за стол, в окно Лейзер мог видеть свой мотоцикл во дворике. Он принес Лейзеру бутылку пива, сосиски, нарезанные кусочками, и черный хлеб, а сам остался стоять у стола, наблюдая, как Лейзер ест.
– Куда вы едете? – Его худощавое лицо оттеняла борода.
– На север. – Лейзер знал свою роль.
– А откуда вы?
– Какой дальше будет город?
– Лангдорн.
– Далеко до него?
– Пять километров.
– Есть где остановиться?
Старик пожал плечами. Его жест выражал не равнодушие, не отрицательный ответ, а полное отрицание, словно он ни во что не верил и никто не верил ему.
– А дорога как?
– Нормальная.
– Говорят, была диверсия.
– Не было диверсии, – сказал старик, будто диверсия могла быть надеждой, утешением или чем-то, что их объединяло: чем-то, что наполнило бы теплом или осветило сырое сумрачное помещение.
– Вы с востока, – объявил старик. – У вас восточный выговор.
– Это родители, – сказал Лейзер. – Кофе есть?
Старик принес кофе, очень черный и кислый, совершенно безвкусный.
– Вы из Вильмсдорфа, – сказал старик. – На мотоцикле вильмсдорфский номер.
– У вас много посетителей? – спросил Лейзер. бросив взгляд на дверь.
Старик покачал головой.
– Дорога не загружена? – Снова старик ничего не ответил. – У меня друг под Калькштадтом. Это далеко?
– Нет. Сорок километров. Под Вильмсдорфом убили одного парня.
– Он держит кафе. В северной части города. Под названием «Кот». Знаете?
– Нет.
Лейзер понизил голос:
– Там кое-что было. Драка. Несколько солдат из города. Русские.
– Уходите, – сказал старик.
Лейзер хотел заплатить, но нашел купюру только в пятьдесят марок.
– Уходите, – повторил старик.
Лейзер взял чемодан и рюкзак.
– Старый дурак, – резко сказал он. – За кого ты меня принимаешь?
– Вы или хороший человек, или плохой, опасно и то и другое. Уходите.
Полицейский пост так и не встретился. Лейзер вдруг оказался в центра Лангдорна; на главной улице было уже совершенно темно, только свет, выбивающийся из щелей закрытых ставен, отплескивал кое-где на булыжниках мокрой мостовой. Мимо не проехала ни одна машина. Мотоцикл ужасно тарахтел, Лейзер чувствовал себя так, будто выехал на рыночную площадь, чтобы трубным гласом оповестить город о своем прибытии. Во время войны, подумал он, немцы ложились рано, чтобы в постели было теплее, – так же, может, и теперь.
Настало время избавляться от мотоцикла. Он выехал из города, нашел заброшенную церковь и оставил мотоцикл у входа в ризницу. Потом вернулся в город и пошел на станцию. Кассир был в форме.
– До Калькштадта. Один.
Кассир протянул руку. Лейзер вынул купюру из бумажника. Тот взял ее и с нетерпением встряхнул. На секунду Лейзер смутился и, не понимая жеста, смотрел на его руку и злое подозрительное лицо за решеткой кассы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
* * *
От очага шло ласковое тепло.
– Когда, вы сказали, его первая передача? – спросил Эйвери. Он уже спрашивал об этом раньше.
– Джонсон сказал, в двадцать два двадцать. Мы начинаем прощупывать эфир за час.
– Я думал, он будет передавать на определенной частоте, – пробормотал Леклерк почти равнодушно.
– Он может по ошибке поставить не тот кварц. Это случается, когда нервничаешь. Надо вести поиск на разные кварцы.
– Он уже должен быть в дороге.
– Где Холдейн?
– Спит.
– Как можно в такое время спать?
– Скоро рассвет.
– Ничего нельзя сделать с очагом? – спросил Леклерк. – Он не должен так чадить. – Вдруг он вскинул голову, будто отряхиваясь, и сказал:
– Джон, очень интересное донесение от Филдена. Перемещение войск в Будапеште. Может, когда вы вернетесь в Лондон… – Он остановился, не закончив фразу, и нахмурился.
– Вы говорили об этом, – мягко сказал Эйвери.
– Да, вы должны заняться этим.
– С удовольствием. Похоже, что это очень интересно.
– Вы согласны со мной, верно?
– Очень интересно.
– Знаете, – сказал он: казалось, он что-то вспомнил, – той несчастной женщине по-прежнему не хотят давать пенсию.
* * *
Он сидел на мотоцикле как за обеденным столом – выпрямив спину, поджав локти. Мотоцикл нещадно тарахтев. Грохот двигателя катился по озябшим полям, будил петухов. На проселке сильно трясло. Плащ был с кожаными накладками на плечах, полы бились о спицы заднего колеса. Наступил рассвет.
Скоро надо будет чего-то поесть. Непонятно, почему он так голоден. Может, дело в физической перегрузке. Да, конечно. Он поест, но не в городе, еще не в городе. И не в кафе: чужаки обычно приходят в кафе. Не в кафе, где мог раньше бывать тот юноша.
Он все ехал. Мучил голод. Кроме как о еде, ни о чем не мог думать. Рука сжимала газ, и мотоцикл нес вперед обессиленное тело. Он свернул на дорожку, ведущую к какой-то ферме, и остановился.
Дом был старый, неухоженный – выглядел так, как будто вот-вот развалится. Дорожка с колеей от телеги поросла травой. Ограда была сломана. Когда-то здесь был сад, спускающийся террасами, теперь совершенно одичавший.
В кухонном окне горел свет. Лейзер постучал в дверь. Рука дрожала после мотоцикла. Никто не вышел. Он постучал снова, пугаясь своего же стука. В окне ему померещилось какое-то лицо, мелькнувшая тень мальчика или отражение раскачивающейся ветки.
Он быстро вернулся к мотоциклу, с ужасом ощущая, что его голод – вовсе не голод, а одиночество. Надо где-нибудь прилечь и отдохнуть. Он подумал: я забыл, как это бывает. Он опять сел на мотоцикл и поехал. Доехал до леса и прилег там, спрятав лихорадочно горящее лицо в зарослях папоротника.
* * *
Наступил вечер; в поле было еще светло, но в лесу, где лежал Лейзер, быстро стемнело – красные стволы сосен превратились в черные колонны.
Он отряхнулся от листьев и зашнуровал ботинки. Жесткая кожа болезненно резала ногу. У него ведь не было возможности разносить их. Он поймал себя на мысли, что Леклерку и другим это безразлично, а ему не протянуть руку через пропасть, что легла между ушедшим и оставшимся, между живым и умирающим.
Он натянул рюкзак и снова почувствовал жгучую боль, когда лямки врезались в покрытые синяками плечи. Он взял в руку чемодан и пошел через поле к дороге, туда, где оставил мотоцикл. До Лангдорна было пять километров. Лейзер подумал, что этот, первый из трех городов, должен показаться за холмом. Вот-вот будет полицейский пост, скоро уже можно будет поесть.
Он ехал медленно, с чемоданом на коленях, напряженно вглядываясь в мокрую дорогу, ожидая увидеть вдали красные огоньки или кучку людей с автомашинами. В конце затяжного поворота он увидел слева дом с нарисованной кружкой пива в окне. Он въехал во дворик, на шум двигателя к дверям вышел старик. Лейзер слез с мотоцикла.
– Я хочу пива, – сказал он, – с сосисками. У вас есть?
Они прошли в пивную, и старик усадил его за стол, в окно Лейзер мог видеть свой мотоцикл во дворике. Он принес Лейзеру бутылку пива, сосиски, нарезанные кусочками, и черный хлеб, а сам остался стоять у стола, наблюдая, как Лейзер ест.
– Куда вы едете? – Его худощавое лицо оттеняла борода.
– На север. – Лейзер знал свою роль.
– А откуда вы?
– Какой дальше будет город?
– Лангдорн.
– Далеко до него?
– Пять километров.
– Есть где остановиться?
Старик пожал плечами. Его жест выражал не равнодушие, не отрицательный ответ, а полное отрицание, словно он ни во что не верил и никто не верил ему.
– А дорога как?
– Нормальная.
– Говорят, была диверсия.
– Не было диверсии, – сказал старик, будто диверсия могла быть надеждой, утешением или чем-то, что их объединяло: чем-то, что наполнило бы теплом или осветило сырое сумрачное помещение.
– Вы с востока, – объявил старик. – У вас восточный выговор.
– Это родители, – сказал Лейзер. – Кофе есть?
Старик принес кофе, очень черный и кислый, совершенно безвкусный.
– Вы из Вильмсдорфа, – сказал старик. – На мотоцикле вильмсдорфский номер.
– У вас много посетителей? – спросил Лейзер. бросив взгляд на дверь.
Старик покачал головой.
– Дорога не загружена? – Снова старик ничего не ответил. – У меня друг под Калькштадтом. Это далеко?
– Нет. Сорок километров. Под Вильмсдорфом убили одного парня.
– Он держит кафе. В северной части города. Под названием «Кот». Знаете?
– Нет.
Лейзер понизил голос:
– Там кое-что было. Драка. Несколько солдат из города. Русские.
– Уходите, – сказал старик.
Лейзер хотел заплатить, но нашел купюру только в пятьдесят марок.
– Уходите, – повторил старик.
Лейзер взял чемодан и рюкзак.
– Старый дурак, – резко сказал он. – За кого ты меня принимаешь?
– Вы или хороший человек, или плохой, опасно и то и другое. Уходите.
Полицейский пост так и не встретился. Лейзер вдруг оказался в центра Лангдорна; на главной улице было уже совершенно темно, только свет, выбивающийся из щелей закрытых ставен, отплескивал кое-где на булыжниках мокрой мостовой. Мимо не проехала ни одна машина. Мотоцикл ужасно тарахтел, Лейзер чувствовал себя так, будто выехал на рыночную площадь, чтобы трубным гласом оповестить город о своем прибытии. Во время войны, подумал он, немцы ложились рано, чтобы в постели было теплее, – так же, может, и теперь.
Настало время избавляться от мотоцикла. Он выехал из города, нашел заброшенную церковь и оставил мотоцикл у входа в ризницу. Потом вернулся в город и пошел на станцию. Кассир был в форме.
– До Калькштадта. Один.
Кассир протянул руку. Лейзер вынул купюру из бумажника. Тот взял ее и с нетерпением встряхнул. На секунду Лейзер смутился и, не понимая жеста, смотрел на его руку и злое подозрительное лицо за решеткой кассы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70