«Так это же совсем еще ребенок!» - сказал погонщик на просторечии. В его голосе сквозило явное удивление.
«Он понятия не имеет, кто я, - подумал Цезарион, все еще изумляясь странности всего происходящего. - Я лежал посреди караванного пути; подошли простые караванщики и помогли мне, потому что... потому что я лежал там раненый и нуждался в помощи».
Необычным казалось даже то, что в такое время, когда Александрия находится в осаде, а Египет вот-вот будет покорен римлянами, по торговым путям все еще идут караваны. Однако война продолжается уже несколько лет, и, надо полагать, купцы вынуждены либо, как и прежде, заниматься торговлей, либо умирать с голоду.
Итак, что же случится теперь? Вероятно, скоро подъедут римляне и спросят у главного караванщика, не встречался ли им по дороге раненый молодой человек. Как поведет себя египтянин, спасший его?
Предсказать трудно. Он может тут же выдать его и попросить вознаграждение. Однако, опасаясь, что навлечет на себя беду, выдав раненого, погонщик будет отрицать, что кого-то нашел на дороге. Есть еще вариант: решив избавиться от своей опасной находки, он стукнет Цезариона по голове и сбросит в ближайшую канаву, а позже, если его будут расспрашивать, скажет: «Я не видел человека, которого вы ищете. Наверное, он погиб в пустыне».
Или же он может попытаться защитить своего гостя.
Тот человек, от которого плохо пахло, на первый взгляд казался добрым. Однако Цезарион допускал, что он не главный караванщик, а лишь его помощник. Мужчина общался с ним на египетском просторечии, а по-гречески говорил с сильным акцентом. Купец, способный снарядить караван от Нила до Красного моря, обязательно должен быть греком, принадлежать к той элите, которая правила Египтом вот уже три столетия. Ну да ничего, надо надеяться, что и главный караванщик поведет себя по-доброму. Грек должен испытывать сочувствие к своему собрату - греку, попавшему в тяжелую ситуацию.
Конечно же, многое зависело оттого, каким образом римляне объяснят свой интерес к его персоне. Если кто-то из них начнет демонстрировать силу, заявляя, что они ищут беглеца, - это одно. Но если они подъедут и скажут, что преследуют молодого царя Птолемея Цезаря, прибавив при этом, что укрытие такого человека будет расцениваться как измена, - дело примет совсем другой оборот. Даже если караванщик окажется патриотом, вряд ли он будет рисковать своей жизнью ради высокой идеи, которой уже не суждено сбыться. Ему лучше скрывать, кто он на самом деле. Если, конечно, у него это получится.
Чья-то тень легла на навес снаружи, а затем под самодельный шатер на четвереньках заполз человек - здесь не хватало места, чтобы встать в полный рост. На вид ему было около сорока; худощавый, с массивной челюстью, которая выделялась на лице, покрытом щетиной, выросшей за время пути, он выглядел как коренной египтянин. У него была темно-коричневая кожа и слегка вьющиеся волосы, иногда встречающиеся в Верхнем Египте. На нем был грязный льняной хитон, а на голове - свободно повязанный кусок грубой льняной ткани, который защищал его от солнца. Все в его внешности свидетельствовало о том, что этот мужчина - простой крестьянин, и поэтому Цезарион решил, что он, скорее всего, один из погонщиков в караване. Сейчас он был чем-то обеспокоен, а когда его взгляд встретился с взглядом Цезариона, египтянин как-то раздраженно хмыкнул.
- Ну вот, - уныло произнес он по-гречески, - проснулся, наконец.
Цезарион узнал его голос по характерному певучему акценту - это был тот же самый человек, от которого плохо пахло и который ночью поддерживал его, чтобы он не свалился с осла.
- Ну что, мальчик, воды нет. В этом трижды проклятом и богоненавистном месте нет воды, поэтому мы никак не сможем тебя умыть. Вот, возьми пива. - Он протянул фляжку, сделанную из грубой глины, в которой вместо пробки была воткнута палка, обернутая тряпкой.
Цезарион опустил глаза, чувствуя свою вину. Он вспомнил, что Эвмен приказывал стражникам гнать верблюдов на водопой в Кабален, чтобы не трогать запасы воды в лагере. Похоже, они выбрали всю воду. Как же он жалел об этом сейчас, когда ему действительно хотелось пить. В другой обстановке он никогда бы не притронулся к густому пиву, которое любили простые египтяне, но сейчас даже это предложение воспринял с восторгом. Медленно приподнявшись на локте, юноша потянулся за фляжкой, но это движение вызвало тянущую боль в раненом боку. Он выпрямился и взял фляжку левой рукой, а мужчина, глядя на окровавленный хитон Цезариона, слегка присвистнул сквозь зубы.
- Выглядит не очень хорошо, - заметил он, указывая на рану. - Что произошло?
Цезарион не знал, что ответить, и в замешательстве стал неловко вертеть в руках фляжку. Египтянин взял ее, вытащил пробку и снова протянул Цезариону. Тот начал жадно пить, едва замечая горечь пива и осознавая только то, что это можно было пить.
- Ты понимаешь меня? - резко спросил человек. Цезарион на мгновение опустил фляжку и с некоторой осторожностью кивнул.
- Пожалуйста, - прохрипел он, с трудом ворочая языком. - Я хочу пить.
Он взглянул на фляжку и, будучи не в силах удержаться, сделал еще один большой глоток. Пиво обожгло его раненый язык, но в то же время принесло облегчение.
- Когда мы нашли тебя вчера ночью, - мягко произнес мужчина, - я подумал, что или тебя ограбили, или ты сам разбойник.
Цезарион опустил фляжку и в ужасе посмотрел на своего собеседника.
- Но это не так, верно? - спросил египтянин. - Это у тебя не от побоев. - Он указал на рану. - Скорее всего, это удар копья или меча. Твоя кожа обожжена солнцем, как у человека, который не привык к путешествиям по пустыне, а твой хитон, сшитый из добротной ткани, должен принадлежать воину. Ночью я подумал: «Что, черт возьми, за странный грабитель, который расхаживает по пустыне, намазав себя дорогими благовониями?» Мирра предназначалась, должно быть, для раны, верно? Но почему же тогда рану как следует не перевязали?
Цезарион, смутившись, поставил фляжку на землю, но снова схватил ее, увидев, что она вот-вот опрокинется.
Египтянин довольно усмехнулся.
- Что, сказать нечего? - спросил он.
Цезарион потупил взгляд и уставился на иссохшую землю. Может, незнакомец играет с ним? Неужели римляне уже побывали здесь? Без сомнения, у них было достаточно времени, чтобы доехать до стоянки, и он давно должен был догадаться, что этому человеку все известно. Но к чему эта жестокая игра? Он-то думал, что у его случайного спасителя доброе сердце, но сейчас, конечно, ему уже так не кажется.
- Мальчик, - сказал египтянин не без некоторой симпатии, - две ночи назад отряд римлян обогнал нас на дороге. Они так спешили, что даже не остановились, чтобы ограбить караван. А прошлой ночью мы видели большой костер по правую руку от караванного пути, в нескольких километрах от вади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
«Он понятия не имеет, кто я, - подумал Цезарион, все еще изумляясь странности всего происходящего. - Я лежал посреди караванного пути; подошли простые караванщики и помогли мне, потому что... потому что я лежал там раненый и нуждался в помощи».
Необычным казалось даже то, что в такое время, когда Александрия находится в осаде, а Египет вот-вот будет покорен римлянами, по торговым путям все еще идут караваны. Однако война продолжается уже несколько лет, и, надо полагать, купцы вынуждены либо, как и прежде, заниматься торговлей, либо умирать с голоду.
Итак, что же случится теперь? Вероятно, скоро подъедут римляне и спросят у главного караванщика, не встречался ли им по дороге раненый молодой человек. Как поведет себя египтянин, спасший его?
Предсказать трудно. Он может тут же выдать его и попросить вознаграждение. Однако, опасаясь, что навлечет на себя беду, выдав раненого, погонщик будет отрицать, что кого-то нашел на дороге. Есть еще вариант: решив избавиться от своей опасной находки, он стукнет Цезариона по голове и сбросит в ближайшую канаву, а позже, если его будут расспрашивать, скажет: «Я не видел человека, которого вы ищете. Наверное, он погиб в пустыне».
Или же он может попытаться защитить своего гостя.
Тот человек, от которого плохо пахло, на первый взгляд казался добрым. Однако Цезарион допускал, что он не главный караванщик, а лишь его помощник. Мужчина общался с ним на египетском просторечии, а по-гречески говорил с сильным акцентом. Купец, способный снарядить караван от Нила до Красного моря, обязательно должен быть греком, принадлежать к той элите, которая правила Египтом вот уже три столетия. Ну да ничего, надо надеяться, что и главный караванщик поведет себя по-доброму. Грек должен испытывать сочувствие к своему собрату - греку, попавшему в тяжелую ситуацию.
Конечно же, многое зависело оттого, каким образом римляне объяснят свой интерес к его персоне. Если кто-то из них начнет демонстрировать силу, заявляя, что они ищут беглеца, - это одно. Но если они подъедут и скажут, что преследуют молодого царя Птолемея Цезаря, прибавив при этом, что укрытие такого человека будет расцениваться как измена, - дело примет совсем другой оборот. Даже если караванщик окажется патриотом, вряд ли он будет рисковать своей жизнью ради высокой идеи, которой уже не суждено сбыться. Ему лучше скрывать, кто он на самом деле. Если, конечно, у него это получится.
Чья-то тень легла на навес снаружи, а затем под самодельный шатер на четвереньках заполз человек - здесь не хватало места, чтобы встать в полный рост. На вид ему было около сорока; худощавый, с массивной челюстью, которая выделялась на лице, покрытом щетиной, выросшей за время пути, он выглядел как коренной египтянин. У него была темно-коричневая кожа и слегка вьющиеся волосы, иногда встречающиеся в Верхнем Египте. На нем был грязный льняной хитон, а на голове - свободно повязанный кусок грубой льняной ткани, который защищал его от солнца. Все в его внешности свидетельствовало о том, что этот мужчина - простой крестьянин, и поэтому Цезарион решил, что он, скорее всего, один из погонщиков в караване. Сейчас он был чем-то обеспокоен, а когда его взгляд встретился с взглядом Цезариона, египтянин как-то раздраженно хмыкнул.
- Ну вот, - уныло произнес он по-гречески, - проснулся, наконец.
Цезарион узнал его голос по характерному певучему акценту - это был тот же самый человек, от которого плохо пахло и который ночью поддерживал его, чтобы он не свалился с осла.
- Ну что, мальчик, воды нет. В этом трижды проклятом и богоненавистном месте нет воды, поэтому мы никак не сможем тебя умыть. Вот, возьми пива. - Он протянул фляжку, сделанную из грубой глины, в которой вместо пробки была воткнута палка, обернутая тряпкой.
Цезарион опустил глаза, чувствуя свою вину. Он вспомнил, что Эвмен приказывал стражникам гнать верблюдов на водопой в Кабален, чтобы не трогать запасы воды в лагере. Похоже, они выбрали всю воду. Как же он жалел об этом сейчас, когда ему действительно хотелось пить. В другой обстановке он никогда бы не притронулся к густому пиву, которое любили простые египтяне, но сейчас даже это предложение воспринял с восторгом. Медленно приподнявшись на локте, юноша потянулся за фляжкой, но это движение вызвало тянущую боль в раненом боку. Он выпрямился и взял фляжку левой рукой, а мужчина, глядя на окровавленный хитон Цезариона, слегка присвистнул сквозь зубы.
- Выглядит не очень хорошо, - заметил он, указывая на рану. - Что произошло?
Цезарион не знал, что ответить, и в замешательстве стал неловко вертеть в руках фляжку. Египтянин взял ее, вытащил пробку и снова протянул Цезариону. Тот начал жадно пить, едва замечая горечь пива и осознавая только то, что это можно было пить.
- Ты понимаешь меня? - резко спросил человек. Цезарион на мгновение опустил фляжку и с некоторой осторожностью кивнул.
- Пожалуйста, - прохрипел он, с трудом ворочая языком. - Я хочу пить.
Он взглянул на фляжку и, будучи не в силах удержаться, сделал еще один большой глоток. Пиво обожгло его раненый язык, но в то же время принесло облегчение.
- Когда мы нашли тебя вчера ночью, - мягко произнес мужчина, - я подумал, что или тебя ограбили, или ты сам разбойник.
Цезарион опустил фляжку и в ужасе посмотрел на своего собеседника.
- Но это не так, верно? - спросил египтянин. - Это у тебя не от побоев. - Он указал на рану. - Скорее всего, это удар копья или меча. Твоя кожа обожжена солнцем, как у человека, который не привык к путешествиям по пустыне, а твой хитон, сшитый из добротной ткани, должен принадлежать воину. Ночью я подумал: «Что, черт возьми, за странный грабитель, который расхаживает по пустыне, намазав себя дорогими благовониями?» Мирра предназначалась, должно быть, для раны, верно? Но почему же тогда рану как следует не перевязали?
Цезарион, смутившись, поставил фляжку на землю, но снова схватил ее, увидев, что она вот-вот опрокинется.
Египтянин довольно усмехнулся.
- Что, сказать нечего? - спросил он.
Цезарион потупил взгляд и уставился на иссохшую землю. Может, незнакомец играет с ним? Неужели римляне уже побывали здесь? Без сомнения, у них было достаточно времени, чтобы доехать до стоянки, и он давно должен был догадаться, что этому человеку все известно. Но к чему эта жестокая игра? Он-то думал, что у его случайного спасителя доброе сердце, но сейчас, конечно, ему уже так не кажется.
- Мальчик, - сказал египтянин не без некоторой симпатии, - две ночи назад отряд римлян обогнал нас на дороге. Они так спешили, что даже не остановились, чтобы ограбить караван. А прошлой ночью мы видели большой костер по правую руку от караванного пути, в нескольких километрах от вади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113