Поэтому подбор людей непосредственно у границы с «независимым» государством представлял особые трудности. Нужно было найти человека, местного жителя, которому чекисты абсолютно бы доверяли и который мог бы успешно действовать.
Было предложено несколько кандидатур, и Гудзь обратил внимание на одного человека. Это был бывший священник Василий Терентьевич Серебряков, который бросил церковную службу и учительствовал в поселке Абагайтуй у самой границы. Было ему тогда 35 лет, и с Гудзем были почти ровесниками. Присматривался он к учителю, беседовал, изучал. Если привлекать его к операции, то нужно было полностью довериться бывшему священнику, раскрыть ему структуру и подлинное значение «организации», связи, пароли, явки. Довериться настолько, чтобы не сомневаться, что, будучи за кордоном, а поездка Серебрякова туда предусматривалась в ходе операции, он не предаст, не обманет, не скажет ни одного лишнего слова. Риск был огромным – ведь бывшему священнику доверялась судьба крупной контрразведывательной операции, от результатов которой зависело многое. Нужно было отстоять эту кандидатуру перед руководством, убедить, доказать необходимость полного доверия именно этому человеку. И взять на себя всю ответственность в случае провала, а предательство Оперпута и его последствия для операции «Трест» были Гудзю хорошо известны.
Нужно было обладать большим чекистским опытом, умением распознавать людей, верой в них и, конечно, интуицией, чтобы не ошибиться в человеке. И Серебряков полностью оправдал доверие. Он отлично работал, а работа была и трудной и опасной, во время всей операции «Мечтатели» до самого ее конца.
Небольшое отступление от повествования.
Борис Игнатьевич был отозван в Москву в конце 1935 года. Конечно, Василий Терентьевич не мог знать, куда его отзывали и для какой работы. Пути их разошлись, и больше они никогда не виделись и ничего не знали друг о друге. И только через 35 лет в московскую квартиру Гудзя в мае 1968 года пришло письмо из Новосибирска от Василия Терентьевича. С разрешения Гудзя я привожу начало этого письма.
«Здравствуйте, Борис Игнатьевич!
Добрый человек сообщил мне Ваш адрес. Я несказанно обрадовался.
Вы ведь первый дали мне задание. Прежде всего благодарю Вас за доверие. Задание я выполнил. Троих диверсантов судили, двоих убили на нашей земле. С нашей стороны потерь не было. Один, правда, был ранен, но он быстро поправился в госпитале Даурии. Сам я продолжал переписку с «ними» из Свердловска до 1945 года.
Несколько слов о себе. В 1935 году весной уехал в Ташкент под псевдонимом. Осенью этого же года перебрался в Новосибирск, где учительствовал один год. Моя фамилия попала в протокол суда…»
В это время Василию Терентьевичу был уже 71 год. Все годы проработал учителем, вышел на пенсию. За многолетнюю работу в школе был награжден орденом Ленина. Но не суждено было старым соратникам ни встретиться, ни продолжать переписку. В этом же году Василий Терентьевич скончался. Такой была судьба одного из главных действующих лиц операции «Мечтатели».
Кроме Серебрякова привлекли в «организацию» и фельдшера, тоже жившего в поселке Абагайтуй. Его квартира использовалась для приема «гостей» из-за кордона. Положение учителя и фельдшера было удобно тем, что по характеру своей работы и тот и другой могли принимать людей, ездить в любые места, отлучаться из поселка на длительное время, не привлекая к себе внимания местных жителей. Это обстоятельство в полной мере использовалось во время операции. «Организация» была создана, люди расставлены, и началась повседневная чекистская работа.
Первое письмо, написанное членом «организации» Кобылкиным своему младшему брату Иннокентию, тщательно проверенное и отредактированное чекистами, было отправлено в Маньчжурию. Письмо было сугубо личного характера. Вопросы о житье, настроении, сообщения о родственниках и близких знакомых. Ответ Алексей Кобылкин просил отправить на пограничную станцию Маньчжурия до востребования и на конверте указать фамилию проводника вагона экспресса. Проводник был вовлечен в организацию и выполнял роль почтальона. По почтовым штемпелям Инокентий Кобылкин должен был понять, что письмо отправлено не из Советской России, а со станции Маньчжурия. Это значило, что у брата была возможность посылать письмо нелегально, минуя границу.
Потекли дни томительного и тревожного ожидания. Ответит ли харбинский корреспондент? Что будет в этом письме? Будет ли оно сугубо личного характера? Ведь все-таки родной брат отвечает родному брату. И хотя они были по разные стороны границы, родственные чувства нельзя было сбрасывать со счетов. А может быть, в нем будут темы политического характера? Вопросы, вопросы, вопросы… Но для того, чтобы получить на них ответы, нужно было набраться терпения.
В один из рейсов проводник, зайдя на почту станции, получил, наконец, ответ и привез его в Иркутск. Письмо было личного характера, без малейшего намека на политику. А ведь Кобылкин, по сведениям иностранного отдела ОГПУ, полученным в Иркутске, был известен в Харбине как заядлый контрреволюционный активист, связанный с японской военной миссией, а бывший генерал Шильников советуется с ним по всем политическим вопросам. С этим первым письмом Кобылкин пришел к Гудзю.
Беседа была долгой и задушевной. Борис Игнатьевич не нажимал, отлично понимая, что отношения с таким человеком, как Кобылкин, можно строить только на полном доверии и взаимопонимании. Малейшее принуждение было в данной ситуации совершенно недопустимо. Много было сказано во время этой беседы о необходимости совместной работы, о том, что не из любви к этим тайным приемам приходится прибегать. Что придет время, когда эти средства борьбы отойдут в область преданий вместе с врагами, но в данных условиях эта тайная борьба – дело нужное и необходимое. И вести ее нужно смело, инициативно, с огоньком, а не через силу. Второе письмо также шло нелегальным путем. А на такую надежную линию переправки должны были клюнуть и Кобылкин, и его японские хозяева. Весь расчет дальнейшей операции строился на этом.
Ответ из Харбина пришел быстро. Так завязалась переписка, шло время, и в письмах из Харбина начали затрагиваться не только личные темы. Чувствовалось тонкое, едва заметное прощупывание настроений брата. Надо сказать, что наш Кобылкин вызывал полное доверие у чекистов. Но нужно было исключить даже малейшую возможность провала операции. И поэтому все письма из Харбина, прежде чем попасть в руки бывшего полковника, тщательно просматривались в иностранном отделении Полпредства. Но ничего подозрительного в письмах не было.
После того как несколько писем были переправлены в Маньчжурию, в Иркутске решили форсировать события и слегка нажать на харбинского корреспондента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174